Вскоре появилась медсестра. Я не обратила на нее особого внимания, но заметила, что одета она была во все белое и выглядела крепкой, с густыми темными волосами. Затем я услышала крик мамы: «Минни!»
«Фрици!» – удивленно произнесла медсестра. Это была двоюродная сестра мамы из Праги. Мы справляли много праздников вместе; они с мамой росли бок о бок и были близки, как родные сестры.
Минни была замужем за известным врачом-дерматологом, который несколько месяцев лечил нацистов в Аушвице. Хотя они оба являлись еврейскими заключенными, Минни и ее мужу удалось найти защищенное положение – и Минни использовала должность медсестры, чтобы позаботиться о как можно большем количестве людей.
Минни с мамой быстро шепотом рассказали друг другу о том, как оказались в Аушвице, и мама рассказала ей о моем отце и Хайнце.
– Я сделаю все возможное, чтобы позаботиться о вас, – прошептала нам Минни. – Если вдруг понадоблюсь, приходи.
Как оказалось, Минни действительно стала нашим ангелом-хранителем и именно благодаря ей мы выжили в лагере.
13Самая суровая зима
Жизнь в Аушвице-Биркенау была полна ужаса и страха, и поначалу только мама поддерживала меня.
Представьте себе, если сможете, ночь. Мы спим с восемью другими женщинами, стиснутые, буквально как сардины. Когда один человек переворачивается, все мы переворачиваемся тоже. Клопы сыплются на нас с верхней койки, и мы должны быть бдительны и стряхивать их, иначе они укусят и занесут инфекцию. Однажды утром я обнаружила, что жуки нападали сверху и толстой коркой лежали вокруг моей кружки. Меня чуть не стошнило, пока я давила их пальцами и кровь из них била струей. Один раз ночью я проснулась от кошмарного сна и увидела, что огромная крыса грызет мою ногу. Я закричала от отвращения и ужаса.
Самым ненавистным испытанием для меня было последней справлять нужду в туалетное ведро. Оно всегда было наполнено до краев, и последнему человеку приходилось выносить его далеко, за двадцать бараков, чтобы вылить содержимое. Как я ни планировала, эта повинность неизменно доставалась мне.
Одно лишь поддерживало меня и делало ночи более терпимыми – то, что мама была рядом и я спала в ее объятиях на нашей койке.
Попробуйте представить себе также голод. Наши казенные продовольственные пайки состояли из водянистого тепловатого супа на завтрак или нескольких глотков зернистого заменителя кофе. На ужин – один кусок черного хлеба. Мы потребляли значительно меньше калорий, чем заключенные других национальностей. Намерение состояло в том, чтобы постепенно уморить нас голодом. Поскольку еда делилась, иногда кто-то вообще мог остаться без порции, а более существенные ингредиенты, например овощи в супе, обычно оставлялись для заключенных, которые наладили хорошие отношения с Капо. Если кто-то оставлял часть своего пайка на потом, другой голодный заключенный обычно крал его.
И снова мама приходила на помощь. Она быстро нашла кучу пищевых отходов, которые выбрасывались с кухни; потом мыла и рвала на мелкие кусочки зеленую морковную ботву и делала вид, что это какой-то витаминный салат. Люди обменивались чем-нибудь питательным, и в нашем бараке начал функционировать оживленный рынок, где предлагалась картофельная кожура и овощная ботва. Мы с мамой также наладили бойкую торговлю в обмен на носовые платки, которые мы нашли на земле, где их бросили новоприбывшие. Минни также помогала, посылая нам кусочки сыра, а иногда даже колбасы из больницы. Все это понемногу способствовало тому, чтобы мы остались в живых.
Попробуйте представить себе лагерную грязь. Однажды Капо наказала нас за какой-то проступок, выплеснув на нас содержимое туалетного ведра, и моя одежда и кожа были покрыты фекалиями несколько дней, пока мне наконец не разрешили принять душ. Небольшая удача, я считаю, заключалась в том, что у всех женщин в Биркенау после первой недели пребывания прекратились месячные. Мы предполагали, что немцы добавляли в суп бром, от которого оставалось странное ощущение легкости.
Отсутствие месячных стало для нас благословением и в другом смысле. Кажется, трудно поверить, что эсэсовцы могли испытывать сексуальное влечение к голодным, грязным, оборванным женщинам, над которыми они имели власть, но у некоторых из них оно все же появлялось. У этих мужчин было много других развлечений, они жили роскошной жизнью по сравнению с другой перспективой – военной службой на Восточном фронте. Охранники СС имели в своем распоряжении хорошую столовую, кино и театр, много награбленной еды и напитков и возможность частых однодневных выездов за пределы лагеря, чтобы отвлечься от неприятных действий, которые могли беспокоить их совесть. Хотя, по правде говоря, очень немногие охранники, допрошенные после войны, признали, что чувствуют какую-то вину.
Некоторые из них привезли с собой свои семьи, и их дети невинно играли недалеко от лагеря. Другие наслаждались СПА-процедурами в доме отдыха, расположенном в близлежащих горах. Там они развлекали женщин-охранниц СС, фотографировались, смеялись, устраивали чаепития и отдыхали в шезлонгах на веранде. Некоторые даже ходили в церковь.
Полагаю, что они просто не считали нас людьми. Возможно, они действительно верили, что мы «паразиты», которых нужно уничтожать. Но я не могу себе представить, как мышление, даже полностью проникнутое нацистской идеологией, позволяло им проявлять такую беззаботность в разгар массовых убийств. Жена коменданта лагеря Рудольфа Хесса предупреждала своих детей, чтобы они всегда мыли клубнику с грядок своей виллы: ягоды были покрыты серой сажей от крематориев по соседству. Вопиющий диссонанс невинного детского удовольствия – сбора клубники и совершавшегося рядом Холокоста все еще не дает мне постичь психику нацистов.
Достаточно сказать, что эсэсовцы в Аушвице в полной мере наслаждались жизнью. Для некоторых это также включало секс – и даже любовь. Одна женщина-заключенная написала увлекательный рассказ о том, как охранник СС влюбился в нее, и она верила в подлинность их лагерного романа. Когда она освободилась, то была поражена, что уже не хочет иметь ничего общего с этим мужчиной. К счастью, мне никогда не приходилось сталкиваться с этим, но я должна была всегда быть начеку на случай, если какой-нибудь нацист захочет меня изнасиловать. Если им хотелось выбрать заключенную, то женщины в «Канаде», как правило, находились в лучшем состоянии, к тому же нам разрешали принимать душ, поэтому для охранников это предоставляло дополнительные возможности.
Другие лагерницы предупредили меня всегда быть внимательной в душе, который находился на улице и был окружен низким деревянным забором. Однажды я заметила, что один молодой охранник начал уделять мне особое внимание. Он наблюдал за мной в душе, и я замечала, что и в других частях лагеря он следил за тем, что я делаю.
Однажды Капо приказала мне пойти и передать какую-то информацию на склад. Я пошла и когда обернулась, то увидела этого охранника позади меня: он быстро шел за мной с винтовкой. Я нырнула в помещение склада и зарылась в ближайшую кучу одежды, где лежала не дыша, по крайней мере полчаса, чувствуя, что сортировщики уменьшают кучу поверх меня, и молясь, чтобы эсэсовец поскорее ушел.
Угроза была очень реальной, но мама делала все возможное, чтобы защитить меня: стояла рядом, пока я мылась в душе, и лежала со мной на койке. Женщины Биркенау мало в чем могли помочь друг другу, но мама всячески оберегала меня.
Если мама была моим постоянным спутником, то папа был лучом надежды.
В течение трех недель в июне 1944 года я активно работала в «Канаде». Лагерь гудел от бешеной деятельности, чего не наблюдалось за все четыре года его существования. В марте того же года Германия заключила договор с Венгрией и взяла страну под свой контроль: в конце концов нацисты смогли заполучить в свои руки последнее большое еврейское поселение в Европе, которое отныне стало совсем недосягаемым. Доставка и немедленное отравление газом полумиллиона венгерских евреев привело машину для убийств Аушвица-Биркенау к перенапряжению. Рудольф Хесс вернулся из Берлина, чтобы лично наблюдать за операцией. Он немедленно приказал построить железную дорогу прямо посередине лагеря и отремонтировать крематории, чтобы они могли работать на полную мощность. Хесс отдал приказ даже покрыть стены газовых камер свежим слоем краски. Он знал по своему предыдущему опыту, что главная проблема заключается не в убийстве людей, а в утилизации тел, поэтому он организовал рытье нескольких огромных новых ям за крематорием, где трупы можно было сжигать на открытом воздухе.
Первый поезд с венгерскими евреями прибыл 15 мая, всего за несколько дней до нас. Вскоре за ними последовали все новые и новые, и большинство из новоприбывших отправлялись прямо в лапы смерти. Конечно, не всех можно было убить сразу, даже если газовые камеры работали сверх максимальной мощности – поэтому большие группы людей сидели на деревьях и траве за газовыми камерами, пока не наступала их очередь.
Страшно смотреть на их фотографии: они сидят с родителями или играют со своими детьми, почти как на пикнике, до сих пор не подозревая о судьбе, которая их поджидает. Многие из них принесли с собой много вещей, и груда их имущества становилась все больше и больше, простираясь мимо тридцати складов, пока не устилала большую часть окружающей земли. Работа в «Канаде» никогда еще не шла так оживленно, и в наш один обеденный перерыв я присела на залитой солнцем улице, чтобы отдохнуть и съесть свой паек. Группа заключенных-мужчин проходила по другую сторону электрифицированного забора, и я узнала одного человека.
– Папа! – закричала я и подбежала к нему.
Он выглядел похудевшим в тюремной форме и берете, но это был определенно мой отец.
– Эви!
Папа подошел к забору, и мы стояли напротив, глядя друг на друга. Я могла дотянуться и дотронуться до него, но это было слишком опасно из-за электрического забора.
Он спросил, где мама, и я ответила ему, что она тоже работает в «Канаде».