Однажды ночью прогремел мощный взрыв, и огромный огненный шар сгорел в темноте: некоторые крематории были уничтожены. Дисциплина и порядок также нарушались, хотя это часто влекло за собой новые угрозы, и мы не чувствовали себя в безопасности. В то время как Гиммлер отдавал приказ о закрытии газовых камер, сотни членов зондеркоманд (заключенных, которые работали в газовых камерах) подняли Октябрьское восстание против СС. Они врукопашную сражались с нацистами, убили нескольких охранников и сбежали в близлежащие деревни. Участники зондеркоманд поняли, что являются ключевыми свидетелями происходивших зверств и что, скорее всего, их выведут из лагеря и убьют.
Это восстание было в конечном счете обречено, и всех их поймали и казнили, но оно привело к тому, что по крайней мере одна газовая камера, заполненная людьми, была освобождена, прежде чем этих людей убили.
Я не знала о восстании, но заметила, что мы стали практически предоставлены самим себе, поскольку охранников, казалось, занимали другие вещи. Ненавистные переклички прекратились вообще.
Однако мы все еще имели дело со случайными капризами эсэсовцев, и страх быть убитыми в открытом столкновении заменил наш ужас перед организованным газовым отравлением. Мы хорошо понимали, что тоже являлись живыми свидетелями, и что эсэсовцы ужасались при мысли о том, что с ними сделают советские солдаты. Они, вероятно, испытывали соблазн убить нас всех, нежели оставить людей, которые могли рассказать всю правду.
К началу января их опасения стали вполне реальными. Эсэсовцы начали сносить электрические ограждения, сторожевые башни и бараки. Также они уничтожили некоторые документы и все тщательно хранившиеся бумаги, касавшиеся «окончательного решения», а трупы, похороненные за газовыми камерами, выкопали и сожгли в карьерах.
Советская армия вела активное наступление. 12 января она разгромила немецкую оборону в Баранове и направилась в сторону Кракова. 16 января советские самолеты разбомбили продовольственный склад в Биркенау.
Наступление советских войск и авианалеты посеяли панику среди немцев. Однажды утром несколько охранников СС появились в дверях больницы и закричали: «Всем, кто может, выйти на улицу!» Мама была настолько слаба, что уже несколько недель едва могла сползать с койки, но по настоянию Минни мы собрали наши одеяла и доволочили ноги до дверей.
Лагерь снаружи выглядел жутко, но захватывающе. Небо было синим, и землю укутывало тяжелое одеяло снега. Несколько часов мы стояли на морозе, стуча зубами. Ничего не произошло, кроме перестрелки вдалеке, со стороны наступавших войск СССР. Когда загудела сирена воздушного налета, охранники снова появились и стали кричать на нас, чтобы мы вернулись в помещение. В сумерках они вернулись и заставили нас снова выйти на холод, но еще одно срабатывание сирены, казалось, взволновало их, и нам разрешили вернуться в койки.
Этот день ужасным образом сказался на состоянии некоторых женщин в больнице. Минусовые температуры смертельно ослабили их, и многие умерли ночью. Утром я увидела, как Минни, грустная и осунувшаяся, выносит их тела. Она подошла к маме, положила руку на голову и сказала: «Держись».
Эта новая процедура выхода на мороз продолжалась несколько дней, но я заметила, что многие женщины оставались в своих койках. В конце концов, я предложила маме: «Давай останемся здесь и будем надеяться, что никто не заметит».
Это было судьбоносное решение. Мы проспали ночь, и утром 19 января 1945 года я проснулась и почувствовала странную тишину. Я открыла глаза и оглядела барак, но он был почти пуст, и никаких обычных утренних процедур не проводилось. Я вылезла из койки и пошла на улицу, чтобы все выяснить. Никого не было видно. Несколько месяцев назад в Биркенау жили десятки тысяч заключенных, но теперь не было ни охранников СС, ни собак, ни солдат на сторожевых башнях, ни врачей в больнице – и Минни тоже исчезла.
В одночасье немцы отключили телефонный коммутатор, оставили догоравшие груды документов и вывели тысячи женщин из Биркенау (и тысячи мужчин из Аушвица I) за пределы лагеря длинными колоннами, обратно по направлению к сердцу Третьего рейха.
В отличие от других трудовых лагерей, которые попросту забросили, в Освенциме, по приказу Гитлера, не должно было остаться ни одного человека, пригодного для работы. По всей видимости, осталась только небольшая группа заключенных с очень слабым здоровьем, в том числе мы.
Мы были истощены до предела, но сразу же начали готовиться к выживанию, чтобы дождаться прихода советских войск. Нас охватило поистине освобождающее чувство – сознание того, что немцы ушли (я так ждала этого!), но мы знали, что впереди нас ждут серьезные препятствия. Я боялась, что в конечном счете никто не найдет нас и что мы умрем от голода в ожидании. Хуже того, меня ужасала мысль, что немцы вернутся и снова захватят лагерь, обрекая нас на смерть, когда мы уже так близки к свободе.
Прежде чем обдумать все эти сценарии, я должна была собрать всю силу воли для выполнения обычных повседневных задач, необходимых для того, чтобы сохранить нам жизнь.
Некоторые из этих задач были ужасными. В то первое утро без немцев Ольга, польская узница, попросила меня помочь ей унести тела людей, умерших ночью. Услышав это, я отшатнулась от нее: мне никогда в жизни не приходилось касаться мертвого тела, и хотя смерть была везде вокруг нас в Биркенау, мне удалось защитить себя от окружающей реальности. Но я была одной из немногих оставшихся женщин, у которых еще имелись физические силы, и именно поэтому Ольга просила меня помочь.
Вынос окостеневших тел женщин, которых я так хорошо знала, – самое худшее, что мне когда-либо приходилось делать.
Когда я держала их, то чувствовала, что они совершенно усохли. Я смотрела в их открытые вытаращенные глаза и зияющие рты и осознавала, что они продержались так долго – и с такой надеждой – почти до конца. В те несколько дней я увидела больше смертей, чем за все остальное время в Биркенау.
Другие обязанности были менее кошмарными, но все же изматывающими. В наше первое свободное утро мы нашли кладовую с едой и набрали буханок черного хлеба, которые лежали на полках. На следующий день я пролезла через дырку в электрическом заборе и нашла барак с теплой одеждой, стегаными пуховыми одеялами и с таким количеством еды, какое я себе и представить не могла в самых смелых мечтах: там были сыр и варенье, мука и картошка. Мы сели на пол и просто ели и ели, набивая рот всем подряд.
Я взяла два пуховых одеяла и нашла сапоги для верховой езды – моя первая приличная пара обуви за последнее время. Мне казалось, что они выглядят замечательно, и только позже я поняла, что они даже из разных пар. Я нашла одежду и для мамы: темно-синее шерстяное платье, которое оказалось слишком коротким для нее, серые шерстяные чулки и ботильоны на шнуровке. С бритой головой она выглядела ужасно.
Каждый из нас завернулся в одеяло. Мы, должно быть, выглядели как двое странных лысых пухлых существ, бродивших по бесплодному ландшафту в поисках еды.
Добыть воду было тоже непросто. 19 января, через несколько часов после ухода немцев из лагеря, советские самолеты разбомбили промышленный комплекс И.Г. Фарбен, где работали узники Аушвица и Моновица на производстве химических веществ, в том числе газа Циклон Б. Бомбардировки отсекли подачу воды и электричества в лагерь и его окрестности, оставив нас без света и питья. Сначала мы таяли снег, но потом я пошла с наиболее сильными женщинами взламывать лед на замерзшем пруду у входа в лагерь – тогда мне пришлось плестись обратно в барак с тяжелыми ведрами.
Мы пережили первые несколько дней, но оставалось еще много проблем. Живя в бараке, мы чувствовали себя уязвимыми: нары были все такими же жесткими и холодными, а также угрожала реальная возможность того, что немцы вернутся.
Неожиданно 25 января отряд войск Службы безопасности СС действительно вернулся в лагерь Аушвиц I с целью убить всех оставшихся заключенных. Точно так же они вытащили всех больных и слабых из своих коек и заставили их выстроиться на снегу для расстрела, но тут еще раз налетели советские самолеты. «Возвращайтесь в бараки!» – крикнул один из офицеров, и солдаты исчезли так же внезапно, как и прибыли.
На следующий день, рано утром, эсэсовцы вернулись в Биркенау на бронированных машинах. Они подожгли крематорий №5, а затем поехали взрывать близлежащие мосты. В небе вели бой немецкие и советские самолеты.
Когда на следующее утро рассвело, мы уже серьезно обсуждали, что делать и куда идти. Разговор продолжался несколько часов. Внезапно дверь в барак распахнулась, и женщина закричала: «Там у ворот – медведь!»
Это казалось маловероятным, но в Биркенау не было ничего невероятного. Мы с волнением направились к выходу, и перед нами предстало своеобразное зрелище: действительно, там был «медведь». Большой человек в медвежьей шкуре изумленно глядел на нас с таким же испуганным выражением лица. Возможно, мне надо было быть осторожнее, но безудержная радость охватила меня в тот момент. Я подбежала к нему, бросилась на руки, и он меня обнял. Это было 27 января 1945 года – советские войска пришли освобождать нас.
После окончания войны было много ревизионистских точек зрения о роли и действиях союзнических сил. Некоторые из них подвергают сомнению идею о том, что одна сторона была «злой», а другая «доброй», и, возможно, это правильно. Документы показали, что британцы и американцы хорошо знали об истреблении евреев в Аушвице уже в 1943 году – и отклонили ходатайство о бомбежке газовых камер летом 1944 года.
Сотрудник британского Министерства иностранных дел написал, что бомбардировка Освенцима может привести к «потоку беженцев», которые направятся в Палестину, в то время все еще находившуюся под британским протекторатом, и потребуют независимости родины. Возможно, бомбардировка Освенцима не имела бы большого значения, ведь большинство его узников к тому времени были уже мертвы. Может быть, еще больше людей было бы убито при нападении – кто знает. Несомненно то, что победа в войне и сохранение сильной антииммиграционной политики являлись более приоритетными задачами для союзников, чем помощь евреям.