Много написано и о роли русских солдат, и о том, что они насиловали немецких женщин. Мне хотелось бы найти в своем сердце хоть каплю сочувствия к этим женщинам, но я не могу этого сделать, учитывая то, что претерпела моя семья от рук нацистского режима, который поддерживался этими женщинами. Вы должны понять, что я не могу быть объективной в этом вопросе: мои собственные страдания и потери слишком глубоки и болезненны. Рассудок же говорит мне о том, что права человека равны для всех, и что зверства, совершаемые против кого бы то ни было, недопустимы.
Мой опыт общения с советскими солдатами состоял в том, что они были моими освободителями и друзьями. Те первые солдаты были из 60-й армии 1-го Украинского фронта, под командованием генерала Павла Курочкина. В течение ближайших нескольких дней сначала малые, а затем все более многочисленные группы солдат обосновывались в лагере. Они готовили для нас сытную еду, говорили с нами и давали погреться у костра.
Мама все еще считала, что нам безопаснее уйти из бараков, и мы временно поселились на заброшенной гауптвахте с Ольгой и Иветтой, француженкой. Дом охранника был маленьким и уютным, и мы спали на нормальных кроватях впервые с момента нашего прибытия в Аушвиц.
Там мы напряженно ждали окончания войны или какого-то знака, что немцы ушли навсегда. Линия фронта проходила все еще очень близко, и советские войска уходили и приходили снова, в зависимости от хода боевых действий. 231 солдат погиб в боях при освобождении лагеря и в сражениях с отступавшими немцами.
Мы ощущали напряженность, неопределенность и угрозу. Однажды, когда мама набирала воду, к ней пристали солдаты СС, которые с визгом остановились возле нее на своем грузовике. Я с ужасом наблюдала из окна сторожевого дома, как ей приказали идти за ними по дороге с другими женщинами из лагеря. Иветта и Ольга пытались утешить меня, когда я обезумела от горя: как я могла потерять маму именно сейчас?
Только поздно вечером она вернулась. Мама рассказала о том, что видела: немцы начали расстреливать других женщин, и она поняла, что единственный способ выжить – это лечь в снег и притвориться мертвой. Она соответствующим образом шаталась на ногах, кашляла и вдруг сделала вид, что потеряла сознание, а встала только через несколько часов. Возвращалась мама обратно по дороге, усеянной кровавыми трупами.
Это были тяжелые и отчаянные дни. Тот факт, что мы были так близки к свободе, делал смерть еще более жестокой. Трудно смириться с тем, что многие женщины погибли не от рук нацистов, а от хорошей горячей пищи, предоставленной нашими освободителями. После столь длительного голодания тела узников просто не могли справиться с внезапным изменением рациона.
Я начала предпринимать экстраординарные действия для выживания. Однажды мы вышли за едой и наткнулись на мертвого коня советских солдат, которого только что застрелили.
– Ну же, – прошептала Ольга, подводя меня к туше, лежавшей на снегу и испускавшей пар. Она взяла нож и начала разрезать коню живот.
– Посмотри сюда! – воскликнула она. Я нехотя подняла глаза. Внутри у лошади был полусформировавшийся жеребенок. Тошнота подступила к горлу, и я отвернулась, но Ольга сказала:
– Отлично подойдет для рагу!
Поедание нерожденного жеребенка казалось мне ужасающим действом, и я вздрогнула, представив себе это на секунду. Но я тоже голодала, и желание съесть мяса было сильным и первобытным. Я не притронулась к жеребенку, но в ту ночь я тоже сидела у костра, и мы ели конину.
День ото дня мы набирались сил и начинали думать о будущем. С мамой мы постоянно говорили о папе и Хайнце и безумно хотели отправиться в мужской лагерь Аушвиц I, чтобы найти их. Ольга покинула нас и вернулась обратно в свой дом в Польше, но Иветта все еще жила на гауптвахте и тоже хотела добраться до мужского лагеря. Помимо поиска папы и Хайнца мы хотели добраться туда еще и потому, что там находилось много советских солдат и, соответственно, было более безопасно.
Я решила, что безопаснее и проще первый раз попробовать добраться туда без мамы. Мы с Иветтой отправились в Аушвиц I, долго и изнурительно шли по снегу. В конце концов мы увидели трехэтажное кирпичное здание и линии советских грузовиков на обочине дороги. Как только мы добрались до входа, Иветта остановилась, чтобы поговорить с солдатами, а я продолжила путь.
Я прошла под металлической вывеской с лживой надписью «Труд освобождает», сделанной заключенными по указанию нацистов. Помню, я подумала о том, что такая маленькая и незначительная вывеска представляла собой самую беспощадную идеологию в мире. Я никогда не была в лагере Аушвиц I, и его улицы с мрачными зданиями сильно отличались от гораздо более широких просторов Биркенау. Тем не менее я имела твердое намерение найти отца с братом и вошла в первый мужской барак. Находившиеся там люди обрадовались моему появлению и стали задавать вопросы о своих пропавших женах и дочерях. Увы, у меня не было полезной информации, и мало чего хорошего могла я рассказать. Я побрела дальше, входила в каждый барак и расспрашивала всех людей. В конце концов я нашла кого-то, кто знал папу и Хайнца. Этот человек сказал мне, что несколько дней назад немецкие войска увели их из лагеря вместе с другими заключенными. Мое сердце сжалось: я так надеялась и верила, что мы найдем их. Тем не менее они были живы, каким-то образом им удалось избежать отравления газом. Мы, все четверо, выжили, несмотря ни на что, и эта мысль давала мне надежду. Я верила, что они сильны и что могут все преодолеть.
В бараке я узнала одного человека. Он был худым и изможденным, с впалыми глазами, и лежал, завернувшись в одеяло. Он поднялся с койки, когда я подошла.
Я обратилась к нему:
– Кажется, я вас знаю. Я Ева, маленькая девочка, которая играла с Анной в Мерведеплейн.
Это был Отто Франк. Он вспомнил меня и кивнул.
– Вы не знаете, где Анна и Марго? – спросил он с тем же отчаянием в голосе, с каким я спрашивала о папе и Хайнце. Мне пришлось объяснить, что я никогда никого из Амстердама не встречала в лагере.
Приближался вечер, и пора было возвращаться обратно к нам на гауптвахту, но когда я встретила Иветту, она отказалась идти со мной. Теперь, когда она добралась до главного лагеря и снова встретилась с мужчинами, она ни за что не хотела возвращаться в Биркенау. Я умоляла ее пойти со мной – дорога была длинной, и звуки боя все еще слышались поблизости, – но она отказалась.
Пытаясь призвать смелость на помощь, я отправилась в путь. Ноги несли меня по темной дороге, и я представляла себе свистевшие у меня над головой пули. Когда я, наконец, добралась, и встревоженная мама открыла дверь, я рухнула на пол в изнеможении и облегчении. Мы обе сошлись во мнении, что лучше переехать в Аушвиц I, и на следующий день мы собирали наши вещи, пока я снова рассказывала о встрече с Отто Франком.
На самом деле, когда мы совершали наши первые шаги в новую жизнь, я не понимала, что впредь встречусь лишь с немногими людьми, которых узнала здесь, и что даже те, кого я увижу снова, будут измученными и измененными до неузнаваемости тем, через что все мы прошли.
Вскоре мы с мамой покинули Освенцим, но большинству моих друзей не повезло.
Сюзанна Ледерман, девушка, которой я так восхищалась, была перевезена из Вестерборка в Аушвиц 16 ноября 1943 года и отравлена газом 19 ноября. Герман де Леви, мальчик, который подарил мне цветы и хотел быть моим первым кавалером, был перевезен в Терезиенштадт 4 сентября 1944 года и умер 15 декабря. Моя лучшая подруга Дженни Корд была перевезена в Аушвиц вместе со своим братом Руди и их родителями 7 сентября 1943 года. 10 сентября Дженни отравили газом, а ее брата отправили на работу в угольные шахты, где он скончался 31 декабря.
Анна и Марго Франк были депортированы вместе со своими родителями Эдит и Отто в воскресенье 3 сентября 1944 года – на самом последнем поезде, направлявшемся из Вестерборка в Освенцим. В октябре 1944 года Анну и Марго отправили в другой лагерь – Берген-Бельзен, в Германию. Эдит осталась в Биркенау и умерла за десять дней до освобождения, в январе 1945 года. В кошмарных условиях в Берген-Бельзене обе девочки сильно заболели, и в марте 1945 года – незадолго до освобождения – они тоже умерли.
Более миллиона евреев были убиты в Аушвице-Биркенау, и до момента освобождения дожили всего 6000 человек. Несмотря на то что немцы поспешно отправили в Берлин как можно больше награбленных вещей, а затем сожгли склады в «Канаде», российские войска обнаружили на этом месте более миллиона предметов одежды, а также 43 255 пар обуви и более 15 000 фунтов женских волос. Когда позже образцы волос, в том числе повторно использованные немецкими компаниями, были проверены, в них обнаружилась синильная кислота – один из ингредиентов газа Циклон-Б.
Мы с мамой выжили благодаря удаче, силе воли и защите Минни. Мы пережили то, что я считаю самой жестокой идеологией этнической чистки и убийств в истории. Нацисты преследовали нашу семью по всей Европе, движимые сумасшедшей одержимостью и решимостью не останавливаться, пока оставался живым хотя бы один еврей. Я спаслась, но мне пришлось заново научиться жить и найти свое место в мире – в том, который часто не хотел знать об увиденных мною ужасах.
Однако в январе 1945 года мало что из этого приходило мне в голову. Я была переполнена радостью от того, что жива, испытывала облегчение от конца голода и удовольствие от возможности носить теплую одежду. Мои мысли в то время сосредоточились на возвращении домой в Амстердам – и на воссоединении с папой и Хайнцем.
15Дорога назад
– Интересно, что сейчас делают папа и Хайнц? – спросила я маму.
– Может быть, они едят тушенку и говорят о нас, – ответила она.
Мы любили представлять их где-то там – мы не знали где именно, – думая о нас и нашем будущем.
В январе 1945 года мы находились в подвешенном состоянии: наше заточение кончилось, но война еще не была выиграна. Высшие нацистские генералы понимали, что разрушительные бомбардировки союзников по продовольственным складам и инфраструктуре делали поражение и капитуляцию неизбежными, в то время как измученные войной немецкие граждане с трудом преодолевали постоянно ухудшавшиеся условия жизни. Капитуляция казалась единственным решением, но Гитлер отказался поддержать эту идею. Он поклялся никогда не сдаваться и, жертвуя жизнями сотен тысяч солдат и превращая Европу в руины, потребовал, чтобы боевые действия продолжались до весны 1945 года.