Как оказалось, их надежды были более чем неуместными. Дед Цви не смог вынести жизни в нацистской Баварии и унижения из-за того, что его лишили профессионального статуса уважаемого врача, и он, судя по всему, покончил жизнь самоубийством. Затем, когда началась война, бабушку Цви депортировали в концентрационный лагерь в Латвии. Она так и не вернулась оттуда.
В Хайфе тоже произошли большие изменения. Здоровье отца Цви ухудшилось из-за тяжелой работы, и он умер от сердечной недостаточности. Цви отчаянно хотел продолжать учебу, но знал, что ему придется бросить школу и пойти работать. «Мне казалось, что лучшее место для заработка – это банк, так что я начал работать там в возрасте тринадцати лет обычным курьером».
Перед смертью отец Цви нашел ему место в банке под названием «Фейхтвангер», принадлежавшем немецкому еврею. Цви продолжал учиться по вечерам в течение многих лет, пока не сдал экзамены.
В то же время он стал втягиваться в сионизм. Война в Европе вызвала беспорядки в Палестине. Нацисты и их союзники стремились захватить Ближний Восток и получить доступ как к нефти, так и к дельте Нила. Итальянские самолеты регулярно бомбили Хайфу, взрывая резервуары для хранения нефтепродуктов и нефтеперерабатывающий завод, отчего в небо взмывали огромные огненные шары.
«Мы боялись, что нацисты захватят власть, но мы также были очень недовольны британским правительством», – рассказывает Цви.
В британской «Белой книге» 1939 года предлагалось создать независимую Палестину, управляемую арабами и евреями. Представительство должно было быть пропорционально их численности. В документе были установлены ограничения на еврейскую иммиграцию и на права евреев покупать арабские земли.
В течение следующих пяти лет количество еврейских иммигрантов достигло предела в 75 000. Обычная ежегодная норма равнялась 10 000 человек и дополнительная квота – 25 000 человек – для беженцев, оказавшихся в чрезвычайной ситуации. После 1944 года дальнейшая иммиграция зависела от разрешения арабского большинства.
В конце войны появились первые сообщения о Холокосте. Цви вспоминает о реакции своей семьи: «Мы все чувствовали себя полностью опустошенными ужасной катастрофой, постигшей еврейский народ. До нас доходили слухи о том, что происходит в Европе, но они были почти невероятными. Мы думали, что все не может быть настолько плохо. Мы жили в отрицании.
Потом мы стали видеть, как к берегу причаливали лодки с еврейскими беженцами. Англичане их тут же окружали, арестовывали и возвращали обратно на судно, а потом увозили в лагеря для переселенцев на Кипре. Это было возмутительно и казалось практически невероятным».
В 1945 году Цви присоединился к подпольной еврейской военной организации «Хагана». Его отряд встречался на тренировках по вечерам на хайфском мукомольном заводе. «Я был готов бороться за независимое еврейское государство, за свой народ».
В ноябре того же года ООН проголосовала за принятие плана раздела, который предлагал британцам уйти из Палестины и создать два отдельных государства: арабское и еврейское. Напряженность между общинами достигла лихорадочного уровня. Многие представители обеих сторон не согласились с предложенным планом и будущими границами.
30 декабря 1947 года группа арабских ополченцев ворвалась на завод и убила тридцать девять еврейских рабочих. «Несмотря на то что меня учили стрелять и даже бросать гранаты, я в страхе ходил по улицам, – говорит Цви. – Однажды в старом квартале Хайфы я услышал, как позади меня гудит машина. Я повернулся как раз вовремя и увидел араба: он выхватил пистолет и целился в мою голову. Я быстро увернулся и едва избежал выстрела».
15 мая 1948 года, когда было основано Государство Израиль, Цви сразу же вступил в ряды Армии обороны Израиля, преемника Хаганы, где он служил в течение двух лет сначала в качестве казначея, а затем в качестве цензора в армейском разведывательном подразделении.
Голова у Цви всегда работала лучше, чем мускулы – и армейская жизнь была не для него.
«Помню, как однажды у меня случился ужасный приступ дизентерии, и я остановился в деревне друзов, чтобы справить нужду в кормушке для скота, а местные девушки стояли и глазели. Прекрасное впечатление и для меня, и для них!»
В нерабочее время Цви сидел в своей пыльной армейской палатке, читал и учился, а когда его армейская служба закончилась, он вернулся на свою должность в банке.
«Я понял, что если захочу продвинуться по карьерной лестнице, мне придется ненадолго уехать из Израиля и получить больше опыта за границей», – рассказывает он. Банк помог ему найти работу в Лондоне, и он приехал в Англию в 1950 году, в старом немецком зимнем пальто, в котором был похож на персонажа из романа XIX века.
Я хорошо помню это пальто: оно было отвратительным, но Цви вроде бы любил его. Даже в первые дни наших отношений я с нетерпением ждала того дня, когда смогу избавиться от этой вещи! В то время Цви не понимал, что ему нужно будет купить новое пальто. Европейские зимы представляли для него лишь временное неудобство, потому что он был полностью поглощен идеей возвращения в Израиль и возобновления работы в области финансов. Если бы он не познакомился в пансионе со мной, полной загадочных взглядов и обладающей приличным запасом хорошего голландского шоколада, он, конечно, вернулся бы.
Вместо этого мы встретились, и наши жизни изменились навсегда – и к лучшему.
21Свадьба
Я выходила замуж в прекрасный летний день в Амстердаме. На моем горизонте было только одно пятно – моя свекровь. Фрау Шлосс не одобряла мою кандидатуру с того момента, как узнала о моем существовании. Она была сражена горем, что я заберу ее любимого сына, ее любимого Цви. Он сделал мне предложение несколько месяцев назад, когда мы шли по Хампстед-хит.
«Ева, я люблю тебя и считаю, что ты замечательная девушка, – внезапно выпалил он довольно нервно. – Хочешь выйти за меня замуж?»
Если бы это происходило в романе, я бы сразу согласилась, но меня сдерживали две вещи. Мне очень нравился Цви, но я все еще была не очень уверена в своих чувствах – и не знала, за кого хочу выйти замуж. Прошло всего несколько лет с тех пор, как я потеряла отца и брата, и хотя мне удалось переехать в Лондон и восстановить обычную жизнь, я не испытывала глубокой привязанности ни к кому.
Я ответила Цви, что очень рада его предложению, но мне нужно подумать несколько недель и попытаться понять, чего именно я хочу. Мне нужно было посоветоваться с одним человеком.
– Как ты считаешь, за кого мне выйти замуж? – спросила я маму, когда она приехала в Лондон.
В задумчивости она нахмурила брови. Цви представлялся разумным выбором, но был и Хенк в Амстердаме и наша «полупомолвка».
– Думаю, за Цви, – ответила мама. – Он не только хороший человек, но довольно умный и интересный парень. Для тебя очень важно иметь мужа, с которым будет интересно. Хенк – тоже милый мальчик, но, думаю, что Цви – правильный выбор.
Я согласилась с тем, что Цви был умным и загадочным (с таким экзотическим прошлым в Палестине), но на моем пути стояло еще одно обстоятельство – сама мама. Я никогда не говорила ей об этом, но после всего, через что мы прошли, я не собиралась оставлять ее и переезжать в другую страну насовсем. Так что мой ответ был отрицательным.
– Большое тебе спасибо, – сказала я Цви, так как в те дни мы очень вежливо обращались друг с другом, – но я не могу выйти за тебя. Моя мать – вдова, и я хочу быть рядом с ней в Амстердаме.
Не вдаваясь в дальнейшие размышления и не испытывая особых страданий, я вернулась к работе на студии «Вобурн» и продолжила свою обычную жизнь в пансионате миссис Хирш. Цви, казалось, принял мое решение довольно спокойно, хотя сейчас он говорит, что всегда был уверен, что победит меня, потому что я просто не могла противостоять ему. В то время я верила, что ничто не изменит мое мнение, но, конечно, ошибалась.
– Ну, Ева, теперь у меня есть для тебя новости.
Мы говорили с Отто Франком, и он явно нервничал.
Отто приехал в Лондон по делам, и я с нетерпением ждала встречи с ним. Он встречался с моей матерью каждый день в Амстердаме, и она уже рассказала ему о моем отказе Цви. Теперь Отто решил мне что-то сказать.
– Возможно, ты заметила, что мы с твоей мамой стали ближе… Мы влюбились друг в друга, и как только ты наладишь свою семейную жизнь, мы тоже поженимся.
Я была совершенно ошеломлена этими словами. Их глубокие чувства друг к другу были очевидны для всех в Амстердаме в последнее время, но я никогда не думала, что между ними существовало нечто большее, чем просто дружеская поддержка. Многие другие дамы испытывали симпатию к Отто, но он был глубоко привязан к моей матери – и оказалось, что их отношения переросли во что-то большее, чем просто общение и взаимопонимание: это действительно был роман.
Пока я обустраивала свою лондонскую жизнь, Отто писал длинные письма моей матери из своих путешествий по Соединенным Штатам, где содействовал распространению «Дневника» Анны Франк. На этих плотно заполненных страницах он рассказывал ей все, включая то, что он ел и сколько это стоило (он думал, что обед за 99 центов – это довольно дорого). Затем он обещал рассказать ей еще больше подробностей при встрече и планировал переехать к ней после своего возвращения. Вернувшись в Амстердам, моя мама каждый день добиралась до работы на трамвае, а Отто очень трогательно ехал рядом на велосипеде. На каждой остановке мама выходила, и они целовались.
Я была потрясена, но счастлива, что моей матери не придется провести остаток своей жизни в одиночестве. Мои собственные чувства были куда более сложными, но я действительно нежно относилась к Отто и знала, что было бы эгоистично открыто выражать свою обиду за отца.
Одно прояснилось: теперь я была свободна и могла строить свою собственную жизнь и, при желании, принять предложение Цви. Я немного подумала и решила, что дам Цви согласие на его предложение руки и сердца, но при условии, что он сначала спросит разрешения у моей матери. «Она приедет на следующей неделе, и ты сможешь поговорить с ней»,