Цви также пережил свои травмы, с которыми ему пришлось смириться. Он был таким умным и трудолюбивым человеком, учился и прошел путь от бедного беженца до успешного банкира, но так и не утратил чувства беспокойства и неуверенности в себе, идущие из детства. Одним из проявлений этого была его ненависть к крошкам. В Эджваре эта мания настолько сильно проявлялась, что наш пылесос всегда был включен, и Цви почти каждый раз прерывал обед и заставлял девочек поднимать свои тарелки с обеденного стола, чтобы он мог пропылесосить оставшиеся крошки.
Моим детям было нелегко расти в доме с такой невысказанной печалью и тревогой, и я думаю, что это по-разному повлияло на них. Моя средняя дочь Джеки говорит, что мое прошлое являлось своего рода табуированной темой, но она мало думала об этом; знала лишь, что мои отец и брат были убиты на войне (что было распространено во многих семьях нашего поколения).
Она считала нашу семью теплой, любящей и счастливой, но другая моя дочь сказала, что я в некотором смысле не была с ними рядом. Мне было очень больно это слышать, потому что я всегда старалась делать все с ними вместе: отводила их в школу, учила водить (возможно, этого не надо было делать: Джеки однажды бросила машину посреди перекрестка и побежала домой в слезах), поддерживала Кэролайн в ее стремлении основать фан-клуб «Джексон пять» и путешествовала по всей Европе, чтобы, если они вдруг сломают ногу, катаясь на лыжах, я была бы рядом с ними.
Мои дети были самыми важными людьми в моей жизни, я их очень любила и старалась сделать их жизнь максимально счастливой – хотя была достаточно строгой и хотела подготовить их к жизни, которая не всегда может легко складываться. Я знала, что люди, пережившие Холокост, часто баловали своих детей безграничной любовью и вниманием и иногда проявляли чрезмерную осторожность. В Израиле мы знали одну женщину, которая даже залезала на дерево вслед за сыном, чтобы покормить его бананом.
Цви проводил много времени на работе в банке, и я действительно была связующим элементом семьи, но, возможно, это правда, что на уровне эмоций часть меня отсутствовала. Оглядываясь назад, я вижу, что отсутствовала сама для себя. К счастью, в те годы мне помогало присутствие мамы, Отто и бабушки Хелен (она умерла в 1963 году). У нас также работали несколько помощниц по хозяйству, наиболее успешной из которых была молодая швейцарская девушка по имени Элизабет Равазио, приехавшая в наш дом в возрасте восемнадцати лет и прожившая с нами много лет. Сегодня она наша соседка, близкий друг и коллега. Я убедилась в том, что Элизабет талантлива почти во всем, чем бы ни занималась: будь то воспитание детей, художественное оформление или продажа антикварных вещей в моем магазине.
Мой интерес к антиквариату стал еще одним событием, в котором Отто сыграл большую роль. У его сестры Лени был прекрасный антикварный магазин в Базеле, и она попросила меня помочь найти вещи для продажи. Она сводила меня в хранилища с серебром в Лондоне и, по мере роста моего интереса, научила меня вести собственный бизнес.
Магазин «Антиквариат Эджвара» открыл свои двери в 1972 году, и мы с Элизабет создали огромную команду. У меня всегда хорошо получалось ремонтировать вещи, и я дополнительно взяла курс занятий по реставрации дерева и фарфора. Наше дело продвигалось все более успешно и организованно, и я стала единственным дилером антиквариата в Эджваре. Мы продавали в основном другим дилерам, и в то время как Элизабет работала с клиентами, я отправлялась в путь и отыскивала в графствах вокруг Лондона разные старинные интересные предметы, которые были выкинуты за ненадобностью. Я гордилась тем, что могла отремонтировать деревянный письменный стол, добыть двадцать часов времен наших дедушек или разобрать грязный дом в поисках спрятанного драгоценного камня. Однажды я раскопала набор ценных викторианских фарфоровых кукол, завернутых в старые полотенца и спрятанных в углу. Время от времени появлялся какой-нибудь дилер и скупал все вещи в магазине, и нам приходилось все начинать с нуля.
Я была хорошим фотографом, но антиквариат превратился в мою страсть, и я стала неплохо разбираться и соображать в этом деле. Магазин процветал много лет, и, поскольку бизнес менялся, мы стали участвовать и в ярмарках антиквариата. Моей самой выгодной покупкой стала голландская плитка «Джейкоб Израель», которую я нашла в лавке подержанных вещей на улице Харроу. Я заплатила за нее девять фунтов, и на следующий день мне позвонил профессор из Оксфорда, который тоже положил на нее глаз. Он предлагал мне сто, двести – даже две тысячи фунтов за нее, но она мне понравилась, и я решила оставить ее себе.
Я построила идеальную карьеру. Мне всегда нравилось играть в азартные игры, и я думаю, что унаследовала папино чутье для ведения своего дела. Конечно, у меня всегда находились идеи, и я проявляла такую же активность, как в свое время мама и бабушка Хелен, когда они начинали свой бизнес в Амстердаме и Дарвене после войны. Они тоже когда-то были тихими молодыми женщинами, находившимися всецело во власти других людей в семье, но как только им пришлось выйти в люди и показать, чего они стоят, они больше не оглядывались назад. Я уверена, что ни у кого из них не было ни времени, ни желания задаться вопросом о феминизме, но, боже мой, они действительно стали двумя сильными, предприимчивыми дамами!
К началу 1980-х годов я превратилась в успешную женщину, руководившую собственным бизнесом и очень гордившуюся своими симпатичными и состоявшимися дочерьми, каждая из которых проявила свои таланты. Однако внутри я все еще была тем же травмированным подростком, освобожденным из Аушвица в 1945 году. К тому времени Цви стал менеджером банка «Леуми» в Лондоне, и мы часто развлекались, устраивая шумные вечеринки и фуршеты. Меня мучил вопрос: если бы кто-нибудь из этих людей вдруг понял, какой напуганной и неуверенной чувствовала я себя внутри, улыбаясь и весело болтая при этом? В глубине души я пыталась найти ответ: смогу ли я когда-нибудь противостоять своим страхам и примириться с прошлым? Когда я переступила порог пятидесяти лет, я понятия не имела о том, что начинается новый этап в моей жизни и что меня ждут масштабные перемены.
25Одним весенним днем
День, который изменил мою жизнь, мог бы и не наступить. В 1985 году Дом-музей Анны Франк в Амстердаме организовал три чрезвычайно успешных выставки о жизни и наследии Анны: в Нью-Йорке, Франкфурте и Амстердаме. Двое молодых сотрудников, Ян Эрик Дубельман и историк Дьенке Хондиос, работавшие под руководством Кора Суйка, были в восторге от идеи дальнейшего распространения выставки, но попечительский совет Дома-музея не обладал такой уверенностью. Выставка была дорогой, и через сорок лет после освобождения от нацистской власти они чувствовали, что к этой теме может быть «недостаточный интерес».
К счастью, Ян Эрик и Дьенке страстно увлеклись идеей. Материалы выставки уже перевели на английский язык для визита в Америку, и в Амстердаме была сделана двуязычная версия, так что Великобритания казалась очевидным пунктом следующего посещения. Без достаточного количества средств, но с полной решимостью, Ян Эрик прибыл в Лондон и создал временный музей в Ислингтоне. Как фанатик, разъезжая по Лондону на велосипеде своей возлюбленной, он начал распространять информацию, присоединяясь к местным советам, контролируемым Лейбористской партией, которые, по его мнению, могли поддержать идею выставки.
«Я быстро узнал, что к проведению выставки имеется более чем достаточный интерес», – рассказывает Ян Эрик. Вскоре он составил список около десяти советов по всей Великобритании, которые хотели бы провести выставку, начиная с Совета Большого Лондона.
Маленькая и неказистая карточка с приглашением на открытие упала в мой почтовый ящик в доме № 49 на улице Дорсет. Я считала организацию выставки отличной идеей: «Дневник» Анны Франк продавался миллионными тиражами в некоторых странах, и создавались клубы имени Анны Франк, библиотеки, улицы назывались ее именем, а в 1960-х годах появилась даже деревня Анны Франк для переселенцев, недалеко от города Вупперталь в Германии. Однако в некоторых других странах «Дневник» продавался менее успешно, в том числе в Великобритании, и я чувствовала, что люди все еще не хотят слышать о Холокосте. Я же считала, что уроки Холокоста по-прежнему имели большое значение: в середине 80-х годов бушевали холодная война, апартеид и конфликты между Центральной Америкой и Северной Ирландией. Похоже, настало время продолжить дискуссию о терпимости и взаимопонимании.
Тем не менее утром 12 февраля 1986 года я проснулась, не подозревая, что этот день станет поворотным моментом в моей жизни. Цви принес мне чашку чая в постель, как обычно, а потом ушел на работу. Я надела халат, спустилась вниз, включила радио и насыпала хлопьев в тарелки для мамы и себя. Вскоре она тоже пришла на кухню, и мы сели и начали болтать о том, что наденем сегодня. Я находилась в блаженном незнании того, что в тот вечер вернусь в Эджвар глубоко потрясенной – и изменившейся в корне.
Я помню очень мало о своей речи на первой выставке Анны Франк: только шок от того, что Кен Ливингстон поднял меня и провел к небольшой сцене, а затем я посмотрела в толпу и увидела маму, Джеки и Кэролайн, которые пришли со своими многочисленными друзьями и наблюдали за мной с нервным ожиданием. Следующий час размыт в моей памяти, но после того, как я закончила говорить, все близкие собрались вокруг меня. Мама горячо хлопала меня по плечу и говорила: «Молодец, молодец!» Незнакомые люди подошли, поблагодарили меня и что-то сказали в ответ на мое выступление, а я отвечала им в пьянящем оцепенении от облегчения и прилива адреналина, даже не осознавая, что говорю.
У меня было ощущение, что я шла по краю пропасти, балансируя между моей нынешней жизнью и прошлой. Внезапно нахлынули воспоминания о папе и Хайнце, нашей жизни в Амстердаме, ужасном пути на поезде в Аушвиц и о прощании на перроне. Я вспомнила холод и грязь Биркенау, обморожение пальцев на ногах и голод. Меня сковал ужас при появлении картины из прошлого: маму уводят на верную смерть в газовую камеру. Я старалась не допускать мыслей об этих событиях в течение многих лет, я отталкивала их от себя – как надеялась – навсегда. Теперь я позволила своей истории выйти наружу и не могла остановить поток воспоминаний, даже если бы захотела.