Нам, знавшим, как сильно она любила Отто и как много они значили друг для друга, было больно слушать.
Некоторое время спустя, в один вечер, Элизабет с мамой решили пойти в кино на «Титаник» с Леонардо Ди Каприо и Кейт Уинслет. Я думаю, что образ старой леди, оглядывающейся на болезненные воспоминания о катастрофе и смерти, оказал слишком острое воздействие на маму. Она невероятно расстроилась, пришла в беспокойство и вернулась домой вся на нервах. Она много лет принимала снотворное и в ту ночь, как мне кажется, приняла слишком большую дозу. Когда позже она проснулась, чтобы сходить в туалет, то в состоянии замутненного сознания поскользнулась на поясе от своего халата, упала и сломала ногу. У нее случился ужасный открытый перелом: бедренная кость торчала через кожу, и врачам пришлось нести ее до машины скорой помощи с ужасной болью.
В больнице она немного пришла в себя, но потом от напряжения при падении у нее произошла серия мельчайших инсультов. Врачи сказали мне, что когда у пожилых людей случается инсульт, они часто не дают им еды и жидкости, чтобы позволить умереть. Я прекрасно понимала, что приближается конец маминой жизни, но была возмущена этим предложением.
– Ни в коем случае! – кричала я на них. – Моя мать выжила в лагере. Я не собираюсь морить ее голодом до смерти. Она умрет в нужное время.
Я не допустила бы, чтобы моя мать, пережившая Холокост, была убита Национальной службой здравоохранения Англии. Я до сих пор не могу понять, как можно приближать людей к смерти голоданием, и меня никогда не убеждали заявления медиков о том, что пациенты не понимают, что с ними происходит. Я уверена, что просто это дешевле и удобнее для больниц.
Вопреки мнению врачей, мама достаточно хорошо восстановилась, и ее отправили в очень грязную местную реабилитационную больницу, где персонал, похоже, не обращал никакого внимания на своих пациентов. Мы с Элизабет решили, что не хотим, чтобы мама провела там остаток своей жизни – и увезли ее домой.
В течение нескольких месяцев мы заботились о ней, кормили и поднимали ее в инвалидном подъемнике, и, несмотря на явное угасание, она прожила последние дни в полном сознании, окруженная своей семьей. Хотя она едва могла говорить и лежала на кровати, свернувшись, как эмбрион, я помню, что у нее загорелись глаза, когда мы привели Эллу – ее младшую правнучку, и Элла подползла к маминой кровати, чтобы поприветствовать ее.
В 1998 году мама умерла в возрасте девяноста трех лет. Ее жизнь охватила все ужасы и историю ХХ века. Она родилась в большой благополучной семье, когда Габсбургская монархия управляла большей частью Европы, а затем пережила Первую мировую войну и Холокост. Обстоятельства ее жизни со временем менялись так, как мало кто из нас может себе представить, но она осталась очень доброй, вдумчивой и боевой женщиной. Прежде всего, она была нацелена на то, чтобы я продолжала жить счастливой и полной жизнью, и отдала этому все свои силы.
Она была лучшей матерью, о которой можно было только мечтать. Я не смогла бы добиться многого без нее.
Через несколько месяцев после маминой смерти я отправилась с Элизабет в Японию, где всегда проявляли огромный интерес к личности Анны Франк. Я поговорила со многими людьми, которые интересовались дневником, и многие из них, как оказалось, уже видели выставку Анны Франк, где было представлено большое количество вещей семьи Франков, которые мы переправили по этому случаю. Я очень радовалась тому, что, поскольку мама являлась женой Отто, история моей семьи также была представлена на выставке – в частности некоторые картины Хайнца. Мы пробыли в Японии больше месяца, и когда я путешествовала по этой прекрасной стране, то часто думала о маме с Отто и о том, чего они пытались достичь в своей жизни. Никто из них не верил в загробную жизнь, но они оба были настоящими гуманистами, посвятившими себя продвижению идей терпимости и сострадания. Я знаю, что им бы понравилась роза имени Анны Франк, выращенная в Японии. У нее хрупкие лепестки, которые перед тем, как свернуться и умереть, меняют цвет с розового на оранжевый.
28Протягивая руку
«Из истории Анны Франк я узнал о том, что происходит, когда кого-то сдают…»
Возможно, каждый черпает что-то свое из историй о Холокосте. Человек, с которым я разговаривала, отбывал наказание в тюрьме Вормвуд Скрабс – одной из самых известных британских тюрем. Он принимал участие в двухнедельном проекте, организованном Фондом Анны Франк, и объяснял, что получил от него.
Фонд Анны Франк был впервые приглашен в тюрьмы в 2002 году тогдашним губернатором тюрьмы Рединг в попытках борьбы с расизмом и преступлениями на почве нетерпимости. В накаленных до предела закрытых общинах расовые и религиозные различия, а также гомофобия могут быстро выйти из-под контроля. С тех пор образовательную программу прошли более 22 000 заключенных, а в 2011 году выставка прошла в 14 тюрьмах и учреждениях для несовершеннолетних правонарушителей.
Большая часть программы состоит из обучения групп заключенных, которые добровольно помогают на передвижной выставке Анны Франк – но эти мужчины и женщины также собираются вместе каждый день, чтобы поговорить о ненависти и нетерпимости и написать о своем собственном опыте. Очень мало делается для того, чтобы помочь людям в тюрьмах, и я с самого начала приняла активное участие в этой невообразимой и уникальной программе. Координатор проекта, Стив Гадд, обычно устраивает для меня встречи с группами людей, которым я рассказываю о собственном опыте. Я не могу выступать на каждой выставке, но, без сомнения, эта часть работы приносит наибольшее удовлетворение, и я получаю от этого столько же, сколько и публика.
Тяжело думать о тюрьмах, и большинство людей предпочитают этого не делать. За годы моих выступлений в различных учреждениях мне пришлось бросать вызов своим собственным предубеждениям о том, как мы должны относиться к людям, которые попадают в тюрьму.
Оказалось, что все-таки можно понять человека, который совершил ужасное преступление, при этом не прощая ему содеянного. Теперь я привыкла к звону ворот и ключей, к высоким стенам, что сопровождает посещение тюрем, но поначалу я нервничала и боялась.
За высокими каменными стенами тюрьмы в Дареме находятся одни из самых опасных преступников Великобритании. Невозможно было не почувствовать, как сотни глаз наблюдали за мной из узких окон, когда тюремный надзиратель запирал тяжелые металлические ворота и проводил меня по двору в одну из частей здания.
В первый раз, когда я отправилась в Дарем, за три часа я проехала на поезде из Лондона на север, любуясь прекраснейшими пейзажами Англии. Когда мы подъехали к станции, передо мной открылся потрясающий вид на Даремский собор, но даже он не мог отвлечь меня от мысли о том, что я собираюсь встретиться с самыми опасными женщинами страны. Мне было интересно, что они подумают о моей истории и поймем ли мы друг друга.
Система безопасности была жесткой, и даже после стольких лет я чувствовала себя неловко, когда меня обыскивал охранник в форме. Конечно, я напоминала себе о том, что на этот раз они следили за тем, чтобы я не пронесла с собой запрещенные предметы, например ключи или наркотики, а не намеревались запереть меня в концентрационном лагере.
Джиллиан Уолнс, исполнительный директор Фонда Анны Франк, сомневалась, стоит ли просить меня съездить в тюрьму – что, если колючая проволока и охранники напомнили бы мне об Аушвице? Я заверила ее, что со мной все будет в порядке, но на самом деле только в момент прибытия поняла, что эти два опыта почти не имеют ничего общего. Мало того, что обстановка совсем другая, но и люди в тюрьме отбывают наказание за преступления, в то время как моя семья не сделала ничего плохого.
Охранник привел нас в большой, ярко освещенный спортзал, где сидели тренеры и группа женщин, одетых в повседневную одежду. По пути я увидела Розмари Уэст, которая отбывала пожизненное заключение за свое участие в некоторых самых известных серийных убийствах в стране. Я знала, что она совершала ужасные пытки и сами акты убийства, и, конечно, я была рада, что она отправилась в библиотеку и не пришла послушать меня. Что бы я стала делать, если столкнулась с кем-нибудь, осужденным за акты жестокого садизма?
Я нервно заняла свое место в спортзале и прослушала вступительную речь. В уме я перебрала несколько вариантов того, как начать разговор, но в итоге решила сразу перейти к делу.
«Некоторых из вас переполняет ненависть, – обратилась я к залу. – Я тоже испытывала чувство ненависти, и думаю, что у меня есть что вам сказать».
Я начала рассказывать им что-то о нашей семье и жизни в Вене.
«Мы были очень счастливой семьей, но это длилось недолго…» – и я дошла до рассказа о переезде в Амстердам и депортации в Аушвиц.
Сначала женщины явно скучали или проявляли слабый интерес – как бы оценивая, могу ли я сказать им что-то действительно стоящее. Теперь в спортзале воцарилась абсолютная тишина, и можно было услышать звук упавшей булавки.
«Я не знаю, как мне удалось выжить, – сказала я. – Я оглядываюсь назад и все еще удивляюсь этому. И я не знаю, почему я выжила. Мой брат был намного талантливее меня. Но осталась я…»
Я поняла, что в этом и заключалась суть моего послания к женщинам-заключенным: раз я выжила, то и они тоже могли выжить.
«Всегда есть надежда, – говорила я им, – даже когда жизнь рисуется в мрачных тонах. Вы должны иметь силу воли и стремление изменить свою жизнь и достичь того, чего желаете».
Затем я вспомнила о выставке Анны Франк и о том дне в 1986 году, когда Кен Ливингстон невольно направил меня по новому пути. «Эта выставка изменила мою жизнь, – подытожила я, – и надеюсь, что она изменит и вашу».
Я села, глотнула воды и стала ждать вопросов. На мгновение я задумалась, что будет, если никто ничего не спросит, но вдруг руки взлетели вверх, и вскоре эти женщины спрашивали меня обо всем, что касается моей жизни, моих убеждений и того, как я нашла в себе силы жить дальше.