— Тебе не кажется, что ты ускоряешь события, а это не хорошо? — говорил тренер, — Ты не знаешь сегодня о том, что может быть завтра. Такое глупое отношение к деньгами чревато проблемами в будущем….
Я наслушался таких разговоров достаточно, поэтому резко бросил:
— Заткнись!
Потом взбежал по лестнице, ведущей вверх, прямо к тренировочному залу.
Когда я вспоминаю, когда я заново перебираю в памяти все то, что произошло, меня устойчиво преследует бывшее первым, почти единственное воспоминание. Как ни странно, но именно это я запомнил четче всего, и это вызывает во мне страшную боль. Как выяснилось впоследствии, это было единственным и реальным, что я смог запомнить. Глаза. Глаза латиноамериканца. Я не помню свой выход. Я не помню его выход. Я выходил так же, как выходил всегда — сотни, тысячи раз… но в боксе есть один беглый момент… когда противники стоят друг напротив друга. Понимаешь, в тот момент я увидел его глаза, в них была насмешка. Не страх, не сосредоточенность, а насмешка! Он насмехался надо мной! Я был ему смешон, и он не воспринимал меня серьезно! Тогда я не понял причины… Но помню, как взбесило это меня в тот самый первый момент. Это бешенство и определило мое поведение на протяжении всего боя. Когда подали сигнал, и я ринулся вперед, я почувствовал невероятное, почти физическое облегчение! Словно мою душу отпустило какое-то чувство тревоги, сжимавшее все мое существо жутким железным обручем. Я был как вихрь! Я не чувствовал ударов, не чувствовал своего тела, своих мышц. Я не помнил даже своих мыслей (вообще не уверен, были ли у меня мысли в тот момент). Ни один бой не давался мне с такой легкостью, с таким искусством! Это был мой лучший бой. И, как потом говорили окружающие, ни один бой не поражал такой слаженной техникой и мастерством, таким владением приемов и стилей, таким чутьем своего соперника. В этом бое слилось для меня все: долгие часы тяжелых, изнурительных тренировок, долгие годы поражений без надежды на успех, постоянная физическая боль, ставшая как бы вторым моим существом, лишения. Вся та тяжесть, которую я с упорством преодолевал не один год, теперь вылилась в необыкновенную легкость! После первого же раунда было ясно, на чьей стороне преимущество. Я бил его, уничтожал, загонял в угол. Он оказался выносливым, но слабым соперником. Слабым с точки зрения техники. У него практически не было никакой защиты, никакой скорости, оборона от моих ударов напоминала хаотичное движение кулаков, а не системы защитных блоков. Выносливость же его заключалась в том, что он достаточно хорошо терпел удары. К пяти раундам его лицо покрылось маской из кровоподтеков, но мне все же не удавалось его уложить. Он оставался на ногах, несмотря на боль от полученных ран. Рассечения были не опасны, иначе судьи просто остановили бы бой. Он слабел, терял силы с каждой минутой, но все равно терпел и не сдавался. После восьмого раунда пошел жар. Он держался на ногах лишь благодаря сверхъестественному, почти убийственному автопилоту. И мне все-таки не удалось его нокаутировать. Он был хорошим профессионалом, и он умел держаться. Он падал и поднимался, и снова лез в бой, хотя не имел сл даже поднять руку для удара. Он продержался все 12 раундов. Хотя к концу 12 раунда он был в полусознании, с трудом стоял.
Когда раздался сигнал окончания поединка, его держали сразу несколько человек, чтобы он не распластался на ринге. Мое окружение бросилось меня обнимать, поздравлять… гул в зале стоял невообразимый… Вот, собственно, и всё.
Мой бродяга замолчал. Лишь налил очередной стакан виски.
— Как-это всё?! Что произошло? Ты выиграл бой?
Бродяга залпом выпил стакан.
— Нет. Бой я не выиграл. Мы ждали несколько минут положенного официально объявления результатов поединка. Потом судья вышел вперед. И поднял моему сопернику руку. Жюри присудило ему победу по очкам. Он подтвердил и сохранил на будущее пояс чемпиона. Ты бы видел, что творилось в зале! Люди орали… ломали стулья… А я… На меня никто даже не посмотрел. Вокруг стояла целая масса людей, а в мои глаза никто даже не посмотрел. Они избегали смотреть мне в глаза и только отворачивались… Отворачивались — все время. Когда вверх подняли его, а не мою руку.
— Но ведь это было несправедливо! Можно было пересмотреть решение жюри, обжаловать…
— Позже я узнал, что все было определено заранее. Места и исход этого поединка. Проводя информационную атаку о моей предполагаемой победе, клуб зарабатывал деньги, ведь самые большие ставки делались именно на меня. Все деньги поступали в клуб. Таким образом они решили заработать. А там, где речь идет о больших деньгах, с человеческими чувствами не считаются. Впрочем, устраивая это шоу, клуб шел на большой риск, могли быть неприятности. Но что же делать… На самом деле об исходе боя знали все, в том числе и мои промоутеры, и руководство моего клуба. Я сказал, что в мою сторону никто не посмотрел? Нет, это было не так. Один человек ко мне подошел. Это был один из промоутеров, твердо убеждавший меня в будущем контракте. Он сказал следующее: «клуб такой-то передумал заключать с тобой контракт. Ты проиграл». Я попытался возразить что-то о справедливости, о деньгах, но он перебил меня: «все это так. Но официально — ты всегда будешь проигравшим». Потом подошел тренер: «я же пытался тебя предупредить! Ты мужчина, умей проигрывать. Но из неофициальных источников я точно знаю, что они все-таки собираются заключать с тобой контракт. Года через два. После нескольких более мелких соревнований».
Бродяга снова замолчал. Он вытряхнул из бутылки последние капли виски и теперь любовался остатками на дне стакана. Молчание длилось долго. Он не пил, лишь молча смотрел в стакан. Я не выдержал:
— Что было дальше?
— дальше? Ты действительно хочешь это узнать?
— Да. Раз начал говорить — говори до конца.
— Как думаешь ты сам?
— Ну, ты, наверное, ушел из бокса… Что-то произошло…
— По твоему, это потом произошло?
— Нет. Я понял, но… Понятно, было что-то еще. Что?
— После боя я убил латиноамериканца.
Я охнул. Это было совсем не то, что я ожидал. Я предполагал, что он спился, сломался. Может, попытался уйти из клуба, но не ушел… Или хотел справедливости, но в мире ее нет… Этого я не ждал и был поражен. Он понял это по моему виду.
— Не ожидал? А тем не менее это так! Все произошло очень легко. Гораздо легче и проще, чем на ринге. Пока его крутое окружение договаривалось о предстоящей пресс-конференции, я оказался возле его раздевалки. Там не было охранников, думаю, их специально убрали. Я вошел и бил его головой о железный шкаф, пока его глаза не перестали смеяться. Ты хочешь узнать, что произошло потом? Меня никто не обвинил в его смерти. Объявили, что он скончался после боя от кровоизлияния в мозг и что это был несчастный случай. Оба клуба выложили немалую сумму за то, чтобы скрыть эту историю, то есть меня защитить. Таким образом, они меня выкупили. Я был вынужден принять подачку из рук тех, кого ненавидел и презирал. Официально меня дисквалифицировали и выгнали из спорта. Но неофициально я перешел в третий, теневой клуб, который занимался проведением незаконных боев. Я провел три боя и убил двух человек. А третьего искалечил на всю жизнь. Потом я от них сбежал. Теперь ищу смерти. Вот и все. Им влетело в копейку скрыть правду и избежать скандала. Я сделал глупость. Мне не стоило его убивать. Но я сломался…. Сломался очень глубоко. А сломанного не поправишь.
Бродяга отстранился от стойки, швырнул деньги бармену, неприязненно взглянул на меня.
— Что станешь делать теперь? Побежишь в полицию?
— Нет.
— Тогда станешь читать мораль? Или умничать? Или с важным видом плевать в мою душу?
— Нет.
— Но что-то ты мне скажешь?
— Ничего. Мне нечего тебе сказать.
— Спасибо. Хоть на этом — спасибо.
По спортивному каналу шел теперь американский футбол. Людей в баре стало намного меньше. Бродяга спрыгнул с табуретки, и, даже не посмотрев в мою сторону, пошел к выходу через весь зал. Он шел довольно твердой походкой.
Через два дня я сидел на рабочем месте и, не поднимая головы, потел. Сжавшись, сгорбившись, я делал то, что должен был сделать. Я не вставал с места, не шел на зов. Если кто-то меня спрашивал, коротко отвечал, не делая попытки вступить в долгие разговоры. К полудню к моему столу подошел Мел.
— Что ты делаешь?
— работаю.
— Над новым проектом?
Что я мог сказать? Только правду, все-таки Мел был моим начальством.
— Еще не знаю. Возможно. Но, скорей всего, ничего не получится.
— Почему?
— Слишком грустный проект!
— Что же ты делаешь?
Я убрал ладони со стола:
— Ты ничего не поймешь. Я рисую двух маленьких человечков, стоящих друг напротив друга. Я не знаю, как сделать лучше, поэтому рисую их в двух видах: на листке бумаги. И на листке картона.
КОНЕЦ.
Ирина Лобусова.