“Как она смеет задавать ему вопросы? Все равно же ничего не смыслит в горном деле, – возмутился Сережа. – А он? Вместо того, чтобы обрезать ее, как это делает мама, отвечает”.
Повернувшись к стене, мальчик глубоко вздохнул.
“Почему он такой “бесхребетный интеллигент”?”
Это странное выражение, которое Сережа не совсем точно понимал, он узнал давно. Однажды, гуляя в садике, мальчик случайно услышал за забором разговор об отце. Говорили двое мужчин.
– А вот, например, инженер Камышин? – спросил один из них.
– Ну, знаете ли… Тут нужен человек твердый, а это бесхребетный интеллигент, – ответил второй и засмеялся.
Невольно подслушанный разговор сначала так поразил Сережу, что он даже не догадался подбежать к забору и в щелку посмотреть, кто говорил.
“Как это можно быть бесхребетным? Что значит без хребта?”
Позднее Сережа выяснил, что выражение это образное, и ему иногда казалось, что оно очень подходит к отцу, особенно когда тот спорит с матерью. “Про маму бы ни за что не сказали, что она бесхребетная. Она и накричит, и прикажет, и ногой топнет, и нахлопает, когда рассердится”.
Рита пробормотала что-то во сне и засмеялась.
“А ведь папа хороший инженер”, – продолжал размышлять Сережа. Ему было хорошо известно, что князь Абамелек-Лазарев – хозяин копей – очень уважает и ценит отца.
Захотелось есть. Сережа вспомнил, что от обеда остались пирожки.
– Няня, я хочу кушать! – заявил он, когда та вернулась в детскую.
– Вот еще выдумал! Ночью-то!
– Няня, я тебе говорю, что хочу кушать! – настойчиво повторил Сережа. – Что, тебе жалко? Я же не твое прошу!
– Господи! Вот наказанье! Минуты покоя не дадут. Ну, поди возьми в буфете хлеба.
– Нет! От обеда пирожки остались!
– Ну, и пирожки в буфете. Сходи и возьми.
– Нет! Принеси сама. Ты за это жалованье получаешь! – капризным и злым тоном приказал Сережа.
Нянька посмотрела на мальчика, вздохнула и пошла за пирожками.
На душе у Сережи стало легче. Ему казалось что он отомстил за отца.
Вдоль домов и заборов была прорыта канава, а над ней на поперечных бревешках настланы деревянные тротуары. Сейчас доски засыпаны снегом и на их месте протоптана тропинка. Для двоих тропинка узка, и поэтому Камышин с Непомнящим шли по дороге.
Разговор не клеился. Несколько раз Георгий Сергеевич пытался завязать спор, но Непомнящий отделывался короткими замечаниями и умолкал.
– Неужели вы серьезно думаете, что сейчас, после такого разгрома, возможна серьезная работа, борьба? – начал инженер и, не дождавшись ответа, продолжал. – Я допускаю, что с большим риском вы наладите типографию. Но что она даст? Что печатать? Что и кому сейчас можно сказать? Есть такая пословица, и она как нельзя кстати подходит к создавшемуся сейчас положению. “Не до жиру, быть бы живу”. Настроение у рабочих сейчас подавленное. Я-то с ними встречаюсь ежедневно, и это мне хорошо известно. Они ничего не хотят: ни слушать, ни говорить. Теперь они поняли, что экономическая, да и политическая борьба должна вестись эволюционным путем. Медленно, от случая к случаю… так сказать, шаг за шагом. Большевистская тактика провалилась, и слишком дорого стоило нам это поражение. Я уверен, что подобной возможности история нам больше не предоставит. Такой подъем, такое стечение обстоятельств бывает в двести лет один раз.
– Скажите, господин инженер, – перебил его Непомнящий, – этой улицей мы выйдем к конторе?
Камышин повернул голову и с удивлением посмотрел на спутника. Вопрос никакого отношения не имел к его речи, и он не сразу понял, о чем спросил спутник.
– Я спрашиваю, эта улица выходит к конторе? – повторил свой вопрос Непомнящий.
– Да.
– А нельзя ли как-нибудь обойти?
– А почему? – удивится Камышин.
– Не хотелось бы мне там встретиться с одним человечком. С городовым! Он меня видел сегодня. Ну, и кто его знает… может, заприметил.
– Понимаю… – многозначительно промычал инженер – Ну, что ж… Давайте свернем. Правда, тут немного дальше.
Они свернули в первый переулок и долго шли молча. Настороженность Непомнящего, молчаливо сосредоточенный вид и этот обход передались Камышину и вернули инженера к действительности. Когда он затевал какую-нибудь беседу или спор, то быстро увлекался и забывал обо всем.
Так и сейчас. Знакомые улицы, ночь, тишина успокоили Георгия Сергеевича совсем, и ему стало казаться, что они и на самом деле идут на копи по вызову. А между тем опасность стояла за спиной, и забывать об этом не следовало. Случись что-нибудь, – и последствия будут самые ужасные.
– Да! Так о чем мы говорили? – немного погодя спросил инженер вполголоса.
– Это вы говорили!
– Совершенно верно. Говорю только я. Вы человек молчаливый. Трудно вас расшевелить…
– А собственно, о чем сейчас говорить? В пятом году наговорились досыта!
– Вот именно – досыта! – согласился инженер. – Говорили много, это верно.
Он поправил болтавшийся у него на груди шахтерский фонарь, поднял воротник шубы и, поглубже засунув руки в карманы, дал понять, что разговор он прекратил.
Домна, как маленький вулкан, то затухала, то разгоралась, выбрасывая красное пламя. Рядом с домной вытянулась кверху тонкая железная труба, над которой неподвижно висел красноватый от света домны столб дыма. Странно было сквозь него видеть звезды, – таким он казался плотным и прочным.
Выйдя из главного поселка и поднимаясь по дороге на Доменный угор, Камышин почувствовал, что опасность позади, и к нему снова вернулось хорошее настроение.
– В позапрошлом году у нас все-таки козлика заморозили, – сказал он и, видя, что спутник не понял этого выражения, пояснил. – Не спустили чугун, и он застыл. В таких случаях приходится ломать домну, чтобы извлечь козла… Вон он лежит!
Непомнящий посмотрел вниз, по направлению руки, но из-за темноты ничего не разобрал. Повернув голову, увидел ночную панораму поселка и невольно залюбовался. Тусклые фонари еле намечали линии улиц и стояли один над другим. По огням в окнах можно было угадывать контуры домов. Далеко за поселком, в долине кучкой виднелись огоньки Княжеских копей, и все это походило на какую-то игрушку-макет.
Начавшийся лес закрыл панораму. Некоторое время между деревьями мелькали огоньки поселка, но скоро высокие сосны сомкнулись плотной стеной и сжали дорогу по бокам. Стало совсем темно.
Непомнящий шагал наугад, не разбирая дороги, всецело доверяясь ногам. И странное дело: пока он не смотрел под нога и не думал о том, правильно ли идет, ноги ступали без ошибки. Но стоило хоть на секунду усомниться, как он сейчас же попадал в сугроб.
– Может быть, фонарь зажечь? – предложил Камышин и взял фонарь в руку.
– Не надо! – остановил ею Непомнящий.
Где-то здесь поблизости должны их встретить. Камышин это знал, все время был настороже. И все-таки, когда перед ними неожиданно появилась темная фигура, инженер почувствовал, как екнуло и забилось сердце, а по спине поползли противные мурашки.
– Кто это? – сипло спросил он.
– Свои, господин инженер, – ответил Денисов и из-под полушубка достал зажженный фонарь. – На всякий случай прикрыл. Огонек-то далеко видно.
За шахтером стояли еще два человека. У одного из них был за спиной чем-то набитый мешок, другая была женщина. Они пропустили инженера вперед и молча пошли следом.
“Заговорщики, – думал Камышин, прислушиваясь к скрипу шагов за спиной. – Как это было все интересно, увлекательно раньше, в юности… Но зачем это сейчас? Жизнь уже сложилась. Теперь семья, спокойная хорошая работа. Удобная квартира. Что еще надо? Пора успокоиться. Вся эта революционная романтика хороша в молодые годы”.
В лесу вдруг раздался резкий, пронзительный, похожий на свист, крик, и кто-то бесшумно пролетел над головой.
– Филин! – усмехнулся Денисов. – Напугал, дьявол пучеглазый!
“Кажется, плохая примета”, – с тоской подумал Камышин и втянул голову еще глубже в воротник.
Чем ближе подходили они к нужной шахте, тем неспокойнее становилось на душе у Камышина. “А вдруг это какая-нибудь ловушка, подстроенная Кутыриным?” – подумал он, но сразу отбросил эту мысль. Денисова он знал давно, и на него можно было положиться.
Лес кончился как-то внезапно, и замигали огоньки шахтерского поселка. Большинство домов были брошены, и постепенно их ломали на дрова, но кое-где жили и в окнах горел свет. Недалеко от опушки, саженях в десяти от дороги, стояла первая бездействующая шахта. Мимо нее шла дорога в деревню Кижье, откуда возили бревна на лесопилку.
– Здесь поворот, – сказал Камышин, останавливаясь у развилки дорог.
– А я считал, – дальше, на третьей… – удивился Денисов. – Вы говорили, у теплого ключа.
– Теплый ключ недалеко.
– Тем лучше. Тут и дорога близко. Можно лошадь подвести… Ну, а чего мы встали? Давайте сворачивать!
Конусообразная вышка с тупым обрезанным верхом была зашита со всех сторон досками. Когда подошли к полуоткрытой двери, оттуда выскочила лиса. Она испуганно метнулась в сторону и скрылась.
– Эх, черт! Знать бы, поймать можно! – с сожалением проговорил Фролыч.
Вошли внутрь. Денисов поднял над головой фонарь. В углах намело сугробы снега. Валялась разбитая бадья и кое-какой железный хлам. Посредине стояло громадное колесо лебедки. Попробовали его повернуть, но раздался такси визгливый скрип, что пришлось сразу оставить эту затею.
– Придется на веревке поднимать, – решил Денисов.
– Не сомневайся, поднимем! – пробасил Фролыч.
Зажгли еще фонарик. Осмотрели лестницу. Фролыч достал из мешка целую бухту веревки.
– Придется обвязаться, а то загремим вниз головой. Лестница-то, поди, скользкая, – говорил он, перебирая и укладывая веревку около спуска.
– Даша, ты останься наверху. Если Матвей придет… – начал было Денисов, но она решительно запротестовала.
– Нечего мне тут делать. Я под землю пойду, а ты сторожи здесь. Мало ли что может быть! И груз поднимешь.