Язык, на котором говорят после смерти, неимоверно сложнее. Он способен действительно воплощать переживания.
Коммуникация в принципе сложна, так как слова часто кажутся неподходящими, особенно для передачи сильных эмоций. Но не только невозможность подобрать нужные слова мешала многим людям делиться своими околосмертными переживаниями. Некоторые из тех, кто пережил подобный опыт, боялись – вполне обоснованно, – что их сочтут сумасшедшими или примут их рассказ за ложь. Так, например, случилось с Джиной, сотрудницей полиции, которая пыталась покончить с собой. Я познакомился с ней, когда в рамках исследования опрашивал пациентов, госпитализированных после попытки самоубийства[32]. Я надеялся выяснить, не случилось ли им испытать ОСП на пороге смерти. После чего я собирался проводить ежемесячные наблюдения за такими пациентами, чтобы заново оценить их суицидальные наклонности. Я хотел узнать, меняет ли околосмертный опыт отношение человека к самоубийству.
Джине было двадцать четыре, в полиции она была новичком. Несмотря на маленький рост – всего лишь пять футов два дюйма, – хрупкое телосложение и непослушные черные кудряшки, в ней чувствовалась жесткость и решительность, не позволяющая людям не принимать ее всерьез. Она с большим удовольствием проходила учебу и тренировки в полицейском училище, но когда наконец начала работать, то столкнулась с мужским шовинизмом, насмешками и домогательством. Много лет она мечтала работать в полиции, но, когда ее начальник перешел к агрессивным приставаниям, в том числе физическим, Джина поняла, что не может это терпеть. Чувствуя себя загнанной в угол и не видя выхода, она приняла большую дозу таблеток – и очнулась в психиатрическом отделении. Я полагал, что ее поступок скорее крик о помощи, хотя, возможно, и бессознательный. Если бы она правда хотела покончить с жизнью, служебный пистолет был бы гораздо более надежным средством, да и более подходящим к ее бескомпромиссному характеру.
Я задал Джине свои стандартные вопросы: последнее, что вы помните, прежде чем потеряли сознание; ваше следующее воспоминание после этого; вы помните, что происходило между этими событиями? Но она отрицала наличие каких-либо воспоминаний в момент, когда была без сознания. Тогда я счел ее подходящей для «контрольной группы» – людей, совершивших попытку самоубийства, но не имевших ОСП. Однако через месяц, когда я пришел проведать ее и оценить суицидальные наклонности, она меня удивила. Я спросил:
– Джина, помните, мы с вами разговаривали, когда вы проснулись после передозировки?
– Помню, – отвечала она с некоторой заминкой. – Вы спрашивали меня, что я видела, пока была без сознания, и я вам не сказала.
Я удивленно поднял бровь:
– Вы мне не сказали?
Она снова замялась, потом продолжила:
– Пока меня везли в больницу, я покидала тело.
Теперь уже я заколебался, не зная, что ответить. Может, она говорит это, чтобы угодить мне, потому что месяц назад заметила мое огорчение? Я решил поверить ей, по крайней мере, временно.
– Месяц назад вы этого не помнили, или вам было неудобно поделиться со мной в тот момент?
Девушка кивнула, на ее лбу все еще виднелись морщины беспокойства:
– Я тогда не была уверена, что вы воспримете это всерьез. Поэтому не сказала.
– А что вы можете рассказать сейчас?
На этот раз она с готовностью поделилась своей историей:
– Я была в машине скорой помощи и со стороны видела свое тело, а рядом с ним врача. У меня была капельница в вене, и он настраивал скорость поступающей жидкости. Вид у него был скучающий и не слишком озабоченный моим состоянием. Но меня тогда тоже это не беспокоило. Глядя на него и на собственное тело, которое было совсем неподвижным, я просто подумала: «Любопытно…» Только и всего. Я не чувствовала никакой привязанности к своему телу, не больше, чем к врачу.
Я подождал, не продолжит ли она рассказ, потом спросил:
– А что потом?
После небольшой паузы она покачала головой:
– Это все.
Я завершил интервью стандартными вопросами о том, бывают ли у нее сейчас суицидальные мысли и как складывается ее жизнь. Джина призналась, что открыто высказала начальнику возмущение домогательствами с его стороны, но он сделал вид, что не понимает, о чем идет речь. Тогда она пожаловалась на него шефу полиции. После этого приставания прекратились, хотя виновника и не сняли с должности. Я одобрил ее действия и заметил, что они, должно быть, требовали большой решимости. Потом я поинтересовался, нет ли у девушки вопросов, и, поскольку их не было, поблагодарил за разговор.
Еще через месяц я встретился с пациенткой в третий раз.
– Джина, когда мы с вами виделись в прошлый раз, вы сказали, что в машине скорой помощи после передозировки вы покидали свое тело.
Она ответила мне извиняющейся улыбкой:
– Да, но я не сказала вам, что видела свою двоюродную сестру…
У меня снова брови поползли вверх:
– Сестру?
– Да, – продолжала Джина, не глядя на меня. – Со мной в скорой была моя двоюродная сестра, Мария. Четыре года назад она погибла в аварии. Мы с ней были погодки, всегда все делали вместе. И она сказала мне, что я еще многое должна сделать, что у меня есть и другие варианты, кроме как умереть. Она говорила со мной немного саркастически, как при жизни, но я видела, ей было грустно, что я напилась таблеток.
Девушка помолчала, затем продолжила:
– Она сказала, что отправляет меня назад, чтобы я высказала все своему начальнику, и это не сошло ему с рук. А потом пообещала, что, если я опять попытаюсь покончить с собой, она снова отправит мою бесстыжую задницу обратно.
– Месяц назад вы побоялись рассказать мне об этом?
Тут она посмотрела мне прямо в глаза и расхохоталась:
– О господи, да вы же из психушки! Думаете, мне хотелось снова туда отправиться? Вот я и не рискнула показаться вам «того».
Я кивнул и, тоже смеясь, спросил:
– Ну а сейчас вы решили все-таки рассказать?
Она сразу же посерьезнела. По-прежнему глядя мне в лицо, она призналась:
– Ну, вы же не упрятали меня обратно за то, что я «покидала свое тело». Мне показалось, что теперь я могу вам доверять.
Джина рассказала мне еще немного о своей двоюродной сестре, о том, каково ей было, когда та отправила ее обратно. Наконец мне показалось, что ей больше не хочется говорить. Тогда я снова задал стандартные вопросы о суицидальных мыслях и о том, как вообще она себя чувствует. Девушка тяжело вздохнула и сообщила, что, судя по всему, шеф полиции не отнесся серьезно к ее претензиям. Она посоветовалась с представителем профсоюза и написала официальную жалобу, а затем и письмо районному прокурору. Я снова поддержал ее решимость действовать, предложил ей задать мне любые вопросы и поблагодарил за беседу.
Месяц спустя я попытался снова связаться с Джиной, но узнал, что она ушла из полиции и оповестила инспектора, что возвращается в свой родной город. Я пытался выяснить, куда она уехала, чтобы поговорить еще раз, но так и не сумел ее найти.
«ЗОЛОТЫЕ УЛИЦЫ», «ЖЕМЧУЖНЫЕ ВРАТА» И «АНГЕЛЫ» КАЗАЛИСЬ СТИВУ ВСЕГО ЛИШЬ НАИЛУЧШИМИ АНАЛОГИЯМИ, КОТОРЫЕ ПОДОБРАЛИ ЛЮДИ ДЛЯ ОПИСАНИЯ ТОГО, ЧТО САМО ПО СЕБЕ НЕВЫРАЗИМО.
Разумеется, оставалась вероятность, что Джина не сказала мне о своем выходе из тела и о встрече с сестрой в первый раз, когда мы говорили с ней сразу после передозировки, потому что этого просто не было. Может, она выдумывала что-то новое всякий раз, когда мы встречались. Но я не видел этому никаких явных причин, да и эмоциональные реакции пациентки выглядели искренними. Я также задавался вопросом, могла ли она помнить свой опыт в точности по прошествии времени, но проверить было невозможно. Однако то, что Джина неохотно рассказывала о своих переживаниях психиатру, звучало правдоподобно – особенно при первой встрече, когда она спешила выписаться из больницы. Быть может, в ее околосмертном переживании было еще что-то, чем она так и не решилась поделиться? Этого мне было уже не узнать.
Опрашивая людей, испытавших ОСП, я обнаружил и другие причины, по которым многие предпочитают держать подобные истории при себе[33]. Стоит напомнить, что такие переживания часто оказываются шокирующими. Некоторые бывают так потрясены этим опытом, что не сразу готовы о нем говорить. Кто-то чувствует себя подавленным или злится на то, что пришлось вернуться в тело. Иногда людей смущает несоответствие между тем, что говорит их религия о смерти и загробном мире, и тем, что они увидели. Некоторые боятся, что околосмертные переживания являются симптомом психического расстройства или могут быть так восприняты. А бывает, что люди, чьи ОСП связаны с причинением физического вреда, попыткой самоубийства или происшествием, которого можно было избежать, не хотят говорить о своем опыте, потому что слишком травмированы ситуацией, чувствуют стыд или вину.
Многих также беспокоит, что другие люди, в том числе исследователи, просто не смогут понять, что произошло. Их пугает, что кто-то может посмеяться над их околосмертными переживаниями. А некоторые боятся испортить, опошлить столь значительные воспоминания, поделившись ими. Кто-то просто считает ОСП слишком личными, полагая, что они получили такой опыт для собственной пользы, а не для того, чтобы его исследовали и анализировали ученые.
Исследователям не менее, чем родственникам и друзьям, сложно понять, доступна ли им полная картина. Ведь у людей, прошедших через околосмертное переживание, так много причин