Сначала все было черным. Потом я увидела свет и, хотя до него было довольно далеко, добралась туда гораздо быстрее, чем когда летела сквозь тьму. Мне кажется, время там просто остановилось, потому что я так хотела достичь того света, но никак не могла ускориться еще больше. Расстояние, которое мне нужно было преодолеть, и было временем. И тьма, и свет были необъятными, по-моему, им вовсе не было конца. Я помню, что подумала, что никто не смог бы понять этого здесь, на земле.
Лететь через тьму не было страшно. Я просто наблюдала, пока не увидела в отдалении этот свет. Но то был не просто свет или прозрачный цвет, то была чистая любовь. Когда попадаешь в нее, она не просто окружает тебя, как вода после прыжка в бассейн. Как солнечный свет проходит сквозь стекло, она пронизывает каждую клеточку твоего тела и все вокруг. Она греет и утешает. Такая теплая, ласковая, мирная тишина, и всюду, внутри и снаружи, – любовь.
Там не было ни стен, ни границ, ничего твердого – только свет и какие-то сущности. Свет был подобен магниту. От него просто невозможно было отвернуться, все, что мне хотелось, – это быть к нему как можно ближе. Там все любили друг друга больше, чем это можно себе представить здесь, не за то, кто мы, а за то, каковы мы. Мы ограничены, они – беспредельны. Я вряд ли смогу объяснить, как говорила с ними. Не так, как здесь. Мы не говорили, а просто знали. Времени там не было, от одного события до другого не проходило и секунды. Не знаю, как это объяснить. Ты вся, полностью в настоящем, о прошлом ты не помнишь, а будущего не существует. У меня не было тела, только зрение. И вдруг я полетела назад сквозь тьму, очень быстро. Я помню, что в конце у меня не было мозга, только звук.
Следующее, что я помню – как я лежу где-то и слышу гудки электрокардиографа, а моя сестра кричит мне прямо в ухо: „Линн, это Кэролайн, твоя сестра! Ты попала в аварию!“ Но я не была в состоянии ни ответить, ни шевельнуться. Через полторы недели после происшествия я все еще не могла открыть глаза и никого не узнавала. Даже потом, когда я их наконец открыла, я не знала, кто эти люди вокруг и кто я.
Только где-то через месяц мой мозг немного заработал. Я помню, как открыла глаза. Все, о чем я думала тогда, было: „Вот черт! У меня снова всего лишь человеческий мозг!“ Я помню, что сказала об этом, и мои мама и сестра испугались, что я свихнулась.
Я помню свое чувство по возвращении: „Пока я на земле, мне никогда не понять этого, потому что у меня всего лишь человеческий мозг“. Здесь мы способны думать в каждый момент времени лишь о чем-то одном, а там – там мы знаем абсолютно все и сразу. Невозможно даже сравнить. Рассказывая или пытаясь нарисовать этот опыт, я страшно упрощаю его. Как если бы я рассказывала младенцу про ДНК или о каких-нибудь космических медицинских разработках. Ребенок еще говорить-то не может, не то, что понять, о чем я толкую. Он может понимать что-либо лишь на своем уровне. Так и мы. Мы как дети, мы совсем ничего не знаем, хотя многие люди и считают иначе. Пока я здесь, я никогда не смогу почувствовать всего, что чувствовала там, поскольку здесь я снова в человеческом теле. Там все гораздо больше и значительней, и выходит за рамки всего, что может постичь мозг человека. И еще там все гораздо прекрасней. Но похоже, туда, как на вечеринку, невозможно попасть без приглашения. А здесь я чувствую себя муравьишкой в муравейнике».
Предположение о том, что мозг не создает, а лишь обрабатывает или фильтрует мысли, совсем не ново. На протяжении веков для его выражения использовались различные метафоры[143]. Древнегреческий врач Гиппократ описывал подобную модель более двух тысяч лет назад: «Мозг имеет великую силу в человеке, ибо, находясь в здоровом состоянии, он бывает для нас истолкователем всего того, что происходит… Поэтому я утверждаю, что истолкователь разумения есть мозг»[144].
Английский философ Олдос Хаксли описывал подобную модель, пользуясь метафорой технологий двадцатого века:
«Функция мозга и нервной системы состоит в защите нас от переполнения и потрясения этой массой в основном бесполезного и ненужного знания: не допускать большую часть того, что мы иначе воспринимали бы и вспоминали в любой момент, а оставлять только ту, очень небольшую, специальную выборку, которая, вероятно, будет практически полезной… Но поскольку мы суть животные, наше дело – любой ценой выжить. Чтобы сделать возможным биологическое выживание, Мировой Разум приходится пропускать через редукционный клапан мозга[145] и нервной системы. На выходе же имеет место жалкая струйка своего рода сознания, которая помогает нам выжить на поверхности этой конкретной планеты»[146].
Если бы я позвонил вам на мобильный, услышав мой голос, вы бы не подумали, что аппарат сам создает его. Вы бы поняли, что это я говорю своим голосом, а радиоволны переносят его в телефон, который воспроизводит звук моего голоса для вас. И если бы ваш сотовый сломался или разрядился, вы бы не смогли больше меня слышать. Я бы мог говорить и дальше, но ваш телефон потерял бы способность передавать мои слова. Возможно, мозг работает как сотовый: получая мысли и чувства, превращает их в электрические и химические сигналы, которые воспринимаются и используются телом.
Концепция мозга как фильтра, ограничивающего поступающую информацию и оставляющего только то, что важно для нашего биологического выживания, не выглядит неестественной. Ведь все наши чувства фильтруют входящие данные, отсеивая неважное. Наши глаза не только улавливают свет, но и отфильтровывают ультрафиолетовые и инфракрасные лучи, и мы видим только малую часть доступного нам спектра. Вспомните фразу Джейн Смит о том, как во время ОСП, вызванного побочной реакцией на анестезию, она видела «цветы таких оттенков, каких никогда не встречала раньше. Я помню, как смотрела на них и думала: „Некоторые из этих цветов я никогда раньше не видела!“» Таким же образом наши уши не только принимают звуковые колебания, но и фильтруют все те частоты, которые значат что-либо для кошек и собак, но не для людей. Можно сказать, что наши знания в области нейробиологии человека подтверждают, что, если чувства и мысли рождаются вне организма, мозг будет работать как фильтр для всего, что не необходимо для нашего физического выживания, так же как другие части нервной системы отсеивают лишнюю информацию извне.
Предположение, что сознание может функционировать независимо от физического мозга, на первый взгляд, противоречит здравому смыслу. Однако для науки оно не так уж необъяснимо. Современные нейробиологи уже разрабатывают концепции о наличии биологических механизмов, позволяющих мозгу выступать в роли фильтра[147]. Поиски ведутся в основном в области префронтальной коры, отвечающей за избирательное внимание, и синхронной электрической активности в разных частях мозга.
Мне стало интересно, имеются ли какие-нибудь фактические подтверждения модели мозга-фильтра помимо данных моих исследований околосмертных переживаний. И я обнаружил, что их довольно много. Существует еще одно необъясненное явление, подобное ОСП, под названием «предсмертная ясность»[148], или «парадоксальная ясность». Это происходит с людьми, которые на протяжении долгих лет страдали от неизлечимых заболеваний мозга, например болезни Альцгеймера. Пациенты, уже давно не способные говорить и не узнающие своих родных, неожиданно начинают ясно мыслить. К ним возвращается способность узнавать членов своей семьи, поддерживать осмысленный диалог, выражать уместные эмоции – без всяких нейробиологических причин.
Там не было ни стен, ни границ, ничего твердого – только свет и какие-то сущности. Свет был подобен магниту.
Такое удивительное и необъяснимое выздоровление обычно происходит за несколько часов до смерти. Можно предположить, что разрушенный мозг теряет способность сдерживать сознание, и на короткое время перед смертью оно получает возможность проявиться. Предсмертная ясность – очень редкое явление, но факт его существования является для нейробиологов неразрешимой загадкой. Несколько лет назад я участвовал в семинаре Национального института по проблемам старения[149], посвященном оценке знаний о предсмертной ясности и определению наиболее перспективных сфер ее изучения. Семинар завершился тем, что институт анонсировал два плана по финансированию дальнейших исследований внезапного и необъяснимого прояснения в мышлении людей с болезнью Альцгеймера на поздней стадии.
Кроме того, недавно проведенная нейровизуализация мозга людей, находящихся под действием психоделиков[150], показала, что сложнейшие мистические переживания при приеме таких препаратов сопровождаются снижением мозговой активности, – результат, противоположный ожидаемому. Традиционное нейробиологическое объяснение эффекту от приема психоделиков заключалось в том, что действующие вещества, например ЛСД или псилоцибин, увеличивают активность мозга, вызывая галлюцинации. Но выясняется, что на самом деле они снижают мозговую активность, особенно в префронтальной коре, при этом резко уменьшается синхронная электрическая активность, характерная для комплексного мышления. Такое снижение активности мозга может приводить к ограничению его способности сдерживать сознание, что открывает доступ к мистическим переживаниям. Это сопоставимо и с тем фактом, что во многих духовных традициях мира удушение, задержка дыхания, голодание и продолжительная сенсорная депривация используются для получения мистического опыта.
Такие исследования позволяют предположить, что яркие переживания возникают при сниженной активности мозга и нарушенной связи между его разными отделами. ОСП могут быть примером глубочайших переживаний в состоянии не просто сниженной, но практически отсутствующей активности в мозге. Данные факты могут служить подтверждением концепции мозга как фильтра для наших чувств и мыслей, размах которых расширяется по мере снижения фильтрующих способностей мозга. Как писал врач Ларри Досси, «мы осознаем не