— Значит, так, ваш скородь, инспектор наорал на Богомила за грязь в лавке и за крыс. Ты, мол, тут заразу разводишь, может, нарочно, чтоб на армию мор напустить! Потом вынул из ящика стеклышко, мазнул им по сыру, сунул под трубку. Так и есть, сказал, удостоверьтесь, господин урядник. Тот глянул и аж весь перекосился. Потом я глянул… — Полицейский передернул плечами: — Ну и пакость: одни черви копошатся! А купец как глянул, так чуть не свалился. Инспектор велел ему плюнуть на стеклышко и посмотреть в трубку. С Богомилом дурно стало. Инспектор накапал в стаканчик какой-то микстуры, добавил из другой склянки, дал выпить. Хозяин глотнул, зашелся, хотел сыром закусить, побоялся и запил водой из ковша. Инспектор пометил мелом сыры, окорока, колбасы, бочки с солониной и послал меня за подводами, чтоб немедля привезти все сюда.
— Господи, только этого не хватало! — пробормотал исправник, подумав, что, может, все это студент нарочно подстроил в отместку за задержание. А ну как начальство дознается? Карантин! Комиссии!
Когда тяжело груженные снедью телеги въехали во двор, Иванов вышел и увидел, что урядник и полицейский, борясь с приступами тошноты, с омерзением смотрят, как студент, отхватив изрядный кусок сыра, уплетает за обе щеки.
И хотя студент в кабинете объяснил исправнику, что обнаруженные им микробы самые нормальные, а не болезнетворные, без них ни простокваши, ни сыра, ни вина не получится, и что на поверхности всех предметов всегда можно найти различные микроорганизмы, и показал исправнику сыр через микроскоп, Иванов крикнул писарю:
— Игнатюк, дуй к Анне Поликарповне и скажи, чтоб все модные сыры Богомила тотчас на помойку выбросила, а полы на кухне горячей водой с уксусом вымыла, в погребе тоже…
Студент вставил:
— Господин исправник, не на помойку, а сюда. Мочью на Армянское подворье переправим. Простите, я спешу. Надо еще осмотреть рыбные, овощные, хлебные и бакалейные лавки, да и в трактиры заглянуть. Только к ночи управлюсь.
Ночью староста Хаджихристов с изумлением принимал подводу за подводой. Исправник объяснил, что через окраину города проходил большой интендантский обоз и поделился провиантом с добровольцами, и закончил, что об этом лучше всего помалкивать.
Приблизительно в эти же дни у Александра II происходило — которое по счету! — совещание о болгарском ополчении. На этом совещании государь должен был решить, как использовать болгарских добровольцев.
Так называемый автор плана создания болгарского ополчения генерал-майор жандармерии писатель Ростислав Фадеев боялся, что гнев государя на командующего сербской армией генерала Черняева в какой-то мере распространится и на него, но в какой мере — Фадеев не знал.
Опалу Фадеев почувствовал по тому, что его перестали приглашать на различные высочайшие приемы.
Узнав о том, что император по своей душевной щедрости оставил без внимания весть о возвращении Черняева в Россию вопреки запрету и даже приехал в Ливадию просить высочайшей аудиенции, а затем, оставленный не у дел, занялся благоустройством своего имения, Фадеев воспрянул духом и лихорадочно принялся готовить свои соображения и планы по ополчению.
Но еще когда при дворе ходили только слухи о возможности войны с Турцией, военный министр вызвал к себе генерала Обручева и спросил, что он думает об использовании добровольцев-болгар на случай войны. Обручев в ответ усмехнулся:
— Дмитрий Алексеевич, не надо быть ни русским, ни болгарским патриотом, ни даже шибко грамотным военным, чтобы понять всю выгоду использования болгар-добровольцев, их волю к освобождению родины, отличное знание местности, широкие связи со своими соотечественниками. Сие любому унтеру понятно. Что же касательно меня, то по этому поводу у меня есть свои соображения.
Милютин распорядился, чтоб в штабе приступили к составлению плана болгарского ополчения. Генерал Обручев встретился с полковником Артамоновым и полковником Кишельским. Николай Дмитриевич Артамонов был известным геодезистом, руководил топографическими съемками на Балканах. Ныне кроме издания карт ему было поручено собирать и обрабатывать сведения о турецких военных силах. По заданию Милютина Артамонов ездил по военным округам и выступал перед офицерами с докладом «О наивыгоднейшем в стратегическом отношении способе действий против турок». Официально, чтоб во дворце не всполошились, доклад был объявлен сугубо теоретическим, а в случае неодобрения и такового была предусмотрена замена названия страны на некую N, а демонстрационные карты и схемы носили бы условные наименования местности, нанесенные на немую карту Балкан. Истинной целью доклада являлась подготовка офицеров к характеру будущей войны. В этом докладе Артамонов уже указывал на целесообразность использования болгарских волонтерских частей и соединений. Таким образом, офицерский корпус был ознакомлен с основными принципами стратегического плана войны, разработанного Милютиным и Обручевым.
Под руководством Обручева в штабе с помощью Артамонова и Кишельского был составлен вполне обоснованный план создания и боевого использования в войне с Турцией болгарского ополчения. Этот план ждал своего часа в шкафу оперативного отдела генерального штаба вместе с «Основаниями для организации болгарского войска», написанными собственноручно Обручевым. В обоих документах подчеркивалось, что болгарское ополчение станет ядром будущей болгарской армии.
Как-то в перерыве заседания Государственного совета Александр спросил военного министра, каково его мнение о созыве болгарского ополчения на случай войны. Милютин ответил, что в генеральном штабе уже имеются соответствующие документы и планы. Государь велел прислать их ему.
Вопрос об участии болгар на случай войны с Турцией беспокоил Александра больше, чем состояние своей армии. Армия — это дело внутреннее, а создание болгарского ополчения сопряжено с рядом сложностей международного порядка, и трудно предугадать, как к этому отнесутся различные политические группировки и правительства европейских стран.
Как только русские войска стали сосредоточиваться в Бессарабии, русский военный представитель в Румынии просил Главную квартиру и военное министерство не ограничивать численность болгар, едущих в действующую армию, одновременно он сообщил, что мобилизация русской армии отразилась в Болгарии брожением умов.
Русский консул в Румынии доносил, что болгары ежедневно являются толпами и их трудно сдерживать. Об этом же писал консул из Белграда, указав, что большинство болгар-добровольцев имеют боевой опыт.
Появились сведения о том, что, поскольку в русскую армию не берут инородцев, некоторые болгары пытаются выдать себя за русских подданных, с тем чтоб их мобилизовали в армию.
Болгарские газеты и журналы левого направления были заполнены коллективными письмами от желающих вступить в действующую армию.
Военный министр доложил, что в самой Болгарии крестьяне уже тайком создают для русской армии запасы сена и ячменя.
Болгарское центральное благотворительное общество в Бухаресте (от шефа жандармов царь знал, что это революционный комитет) обнародовало воззвание, в котором говорилось: «Русские идут к нам на помощь, как братья, они лишь хотят защитить нас и ничего не хотят для себя. Русские, принесшие свободу румынам, сербам и грекам, хотят освободить и нас. Братья! Пробил великий и святой час, когда все мы должны, как один, встать рядом с русскими войсками для борьбы с врагом».
Кажется, что от таких вестей самодержцу всероссийскому надо было радоваться, а на деле это его озаботило и встревожило.
Власть имущие, непрестанно заверяющие, что все их помыслы направлены только на осуществление чаяний народа, всегда настороженно относятся к инициативе снизу, какой бы патриотичной и даже полезной для власти она ни была, и только потому, что это инициатива, то есть самостоятельное волеизъявление, народа без ведома свыше.
В русских газетах появилось стихотворение молодого болгарского поэта Ивана Вазова, которое, судя по донесениям шефа жандармов, стали читать на студенческих сходках.
Повсюду там, где вздох суровый,
Где неутешно плачут вдовы,
Где цепи тяжкие влекут,
Ручьи кровавые текут,
И узник-мученик томится,
И обесчещены девицы,
И рубища сирот сквозят,
И старики в крови лежат,
И в прахе церкви, села в ранах,
И кости тлеют на полянах,
У Тунджи, Тимока и Вита,
Где смотрит жалкий раб забитый
На север среди темных бед, —
По всей Болгарии сейчас
Одно лишь слово есть у нас,
И стон один, и клич: РОССИЯ!
Казалось, желательнее для русского монарха и не надо стихотворения, а он встревожен. Уж больно много в строках клокочущих чувств.
Вот поэтому Александр внимательно отнесся к письму лидера партии «старых» болгарина Евлогия Георгиева с просьбой не формировать из болгар отдельных самостоятельных частей. И еще внимательнее читал обращение к нему болгарского настоятельства из Одессы с просьбой выслать за пределы империи прибывших из Сербии болгарских волонтеров, так как они причиняют много беспокойства.
Еще в ноябре прошлого года русский консул в Румынии запросил разрешения на пропуск в Россию болгарских добровольцев из Сербии; тогда царь распорядился пропускать только тех болгар, благонадежность которых мог засвидетельствовать сам консул.
В январе этого года пришлось поставить на комитете министров вопрос о болгарских добровольцах, самовольно перешедших русскую границу для участия в войне против турок. Военному министру, министру внутренних дел и начальнику III отделения было поручено установить неослабный надзор с целью предупреждения «могущих произойти на местах беспорядков». Местным властям была дана особая инструкция, где предписывалось запрещать болгарам без разрешения менять место жительства.
После того как Александр прочитал планы военного министерства о болгарском ополчении, он послал Милютину пакет с запиской о том, что назначает через неделю совещание по поводу ополчения и предлагает министру прежде ознакомиться с докладной запиской генерала Фадеева. Ее Дмитрий Алексеевич решил прочитать дома, так как не мог отвлекаться от работы в министерстве.