Итак, дуче «соскочил». В самый ответственный момент. Напротив, англичане 25 августа подписали Договор о взаимопомощи с Польшей, статья 1 которого гласила: «Если одна из Договаривающихся Сторон окажется вовлеченной в военные действия с европейской державой в результате агрессии последней против этой Договаривающейся Стороны, то другая Договаривающаяся Сторона немедленно окажет Договаривающейся Стороне, вовлеченной в военные действия, всю поддержку и помощь, которая в ее силах».
Строго говоря, ничего нового в этом не было, ибо еще 22 августа Чемберлен прислал Гитлеру личное письмо, в котором честно и откровенно предупредил: «Каким бы ни оказался по существу советско-германский договор, он не может изменить обязательство Великобритании по отношению к Польше, о котором правительство Его Величества неоднократно и ясно заявляло и которое оно намерено выполнять.»
Всего лишь слова на бумаге - однако Гитлер занервничал так сильно, что назначенное на 26 августа вторжение в Польшу было остановлено буквально в последний момент, вечером 25 августа (моторизованные колонны вермахта уже двигались к польской границе, диверсионные группы захватили Яблунковский перевал и железнодорожный тоннель у границы Словакии с Польшей). Кто и чем смог в последующие дни воодушевить изрядно перетрусившего фюрера, науке пока неизвестно, однако именно в это время появились первые (потом их станет больше) утечки информации о том, что в ходе визита Риббентропа в Москву был подписан какой-то секретный документ, оформивший раздел сфер влияния в Восточной Европе.
«У здешних английских и французских дипломатов преобладает убеждение, - телеграфирует 26 августа в Лондон посол Чехословакии в Москве Фирлингер, - что вместе с Пактом о ненападении было подписано секретное соглашение о разделе Польши и аннексии балтийских государств Советским Союзом. Я сомневаюсь, что это правда, хотя возможно и даже правдоподобно, что в случае территориальных изменений Советский Союз потребовал бы свою долю...» Господин посол товарищ Фирлингер был непростым товарищем: в 1945 году, оставаясь формально вне рядов компартии, он станет главой правительства возрожденной Чехословакии, с 1953 по 1964 год - председатель Президиума Национального собрания и член Президиума ЦК КПЧ.
Возможно, именно столь тесные связи со страной пребывания придали послу Фирлингеру смелости обратиться за разъяснениями напрямую в Наркомат иностранных дел СССР. О результатах беседы 31 августа докладывает сотрудник НКИД Л. И. Бергман: «Фирлингер сказал, что хотя он, как многие другие, этому (слухам о наличии секретного соглашения о разделе Польши и Прибалтики. - М.С.) не верит, но все же, если бы была возможность рассеять эти слухи, то это значительно усилило бы позиции тех, кто в Англии и Франции выступает за дружбу с Советским государством. Я тут же указал Фирлингеру на нелепость подобных слухов, которые могут распространяться с провокационной целью людьми, глубоко враждебными СССР. Не говоря уже о том, что Советский Союз является вообще принципиальным противником империалистической политики захвата чужих территорий, сам текст договора [о ненападении] и оценка его советской печатью отнюдь не дают оснований для подобных предположений.»
При всем уважении к достижениям и возможностям британской разведки трудно поверить, что Секретный протокол, о существовании которого знали не более десятка человек, мог быть добыт англичанами в столь короткий срок, скорее всего имел место преднамеренный слив. Выгоден же такой слив был прежде всего немцам, так как решал сразу две задачи: демонстрировал прочность германо-советской сделки, подкрепленной соглашением о совместном дележе добычи, а также ставил западных союзников перед фактом неотвратимости разгрома Польши и как следствие заведомой бессмысленности любых попыток спасти ее.
Распространения слухов показалось мало - в Берлине захотели увидеть открытые, публичные проявления участия СССР в разрешении «польского вопроса». 29 августа посол Шуленбург передает Молотову следующую просьбу Риббентропа: «В последнее время в нескольких газетах появились слухи о том, что якобы Советское правительство отводит свои войска с западной границы. Такого рода слухи, служащие агитационным целям, неприятны германскому правительству. Поэтому Риббентроп по поручению Гитлера просит Советское правительство опровергнуть эти слухи в форме, которую оно сочтет удобной. Лучше, если бы это опровержение было сделано в положительной форме, то есть что Советское правительство не отводит свои войска с границы, а наоборот, усиливает военные силы на границе».
Примечательна весьма уклончивая реакция Молотова на столь откровенную немецкую провокацию: «Молотов спрашивает: верит ли этим сообщениям германское правительство? Шуленбург отвечает отрицательно. Молотов говорит, что он посоветуется, как это сделать, и подчеркивает серьезность, с которой мы относимся к заключенному нами Пакту с Германией». Эта же неопределенность в намерениях и действиях Кремля сохранялась и в последующие дни. В общем и целом Сталин оценивал Германию как слабую сторону конфликта и соответственно готов был помочь Гитлеру ввязаться в войну и не быть в ней разгромленным, с другой стороны, помощь предполагалась строго дозированной, и поиск верной «дозы» шел методом проб и ошибок.
Телеграмма № 253 от 3 сентября:
«Очень срочно! Лично послу. Совершенно секретно!
Мы, безусловно, надеемся окончательно разбить польскую армию в течение нескольких недель. Затем мы удержим под военной оккупацией районы, которые, как было установлено в Москве, входят в германскую сферу влияния. Однако понятно, что по военным соображениям нам придется затем действовать против тех польских военных сил, которые к тому времени будут находиться на польских территориях, входящих в русскую сферу влияния. Пожалуйста, обсудите это с Молотовым немедленно и посмотрите, не посчитает ли Советский Союз желательным, чтобы русская армия выступила в подходящий момент против польских сил в русской сфере влияния и, со своей стороны, оккупировала эту территорию... Риббентроп».
Разумеется, в планы Сталина не входило позволить Гитлеру так быстро и так просто закончить польскую кампанию. Поэтому ответ был однозначно отрицательный: «Сами, ребята, все сами!» На дипломатическом языке это прозвучало так: «Молотов передал мне следующий ответ советского правительства: “Мы согласны с вами, что в подходящее время нам будет совершенно необходимо начать конкретные действия. Мы считаем, однако, что это время еще не наступило. Возможно, мы ошибаемся, но нам кажется, что чрезмерная поспешность может нанести нам ущерб и способствовать объединению наших врагов...”»
Но немцы не отставали, и на то были причины. 4 сентября 24 английских бомбардировщика нанесли удар по германским военным кораблям в гаванях Вильгельмхафена и Брюнсбюттеле. 7-8 сентября французская армия силами девяти дивизий пересекла границу в Сааре и, не встречая сопротивления, продвигалась к предполью линии Зигфрида. Да, авиационный удар оказался для англичан крайне неудачным (безвозвратно потеряно семь самолетов, три бомбы, врезавшиеся в палубу германского «карманного линкора» «Адмирал Шеер», не взорвались), но, как говорится, лиха беда начало, и на Западном фронте могла начаться реальная война. В такой ситуации немцам нужно было как можно быстрее завершить польскую кампанию.
В ночь с 8 на 9 сентября Риббентроп отправляет очередную телеграмму посольству в Москве: «Развитие военных действий даже превосходит наши ожидания. По всем показателям польская армия находится более или менее в состоянии разложения. Во всех случаях я считал бы неотложным возобновление Ваших бесед с Молотовым относительно советской военной интервенции. Возможно, вызов русского военного атташе в Москву показывает, что там готовится решение. Я поэтому просил бы Вас в подходящей форме еще раз поговорить на эту тему с Молотовым и телеграфировать результат».
Дальнейшие события не вполне поддаются логичному описанию. В 15 часов 9 сентября Молотов заявил Шуленбургу, что «советские военные действия начнутся в течение ближайших нескольких дней. Вызов военного атташе в Москву был действительно с этим связан. Будут также призваны многочисленные резервисты». И это не было блефом! В тот же день, 9 сентября, нарком обороны Ворошилов подписал два приказа командующим Белорусским и Киевским военными округами, в которых была поставлена задача: «К исходу 11 сентября скрытно сосредоточиться и быть готовыми к решительному наступлению». Однако уже на следующий день, 10 сентября, Молотов от своих обещаний отказался: «На сегодняшней встрече в 16 часов Молотов изменил свое вчерашнее заявление, сказав, что Советское правительство было застигнуто совершенно врасплох неожиданно быстрыми германскими военными успехами. Основываясь на нашем первом сообщении, Красная Армия рассчитывала на несколько недель, которые теперь сократились до нескольких дней. Советские военные власти оказались поэтому в трудном положении, так как, принимая во внимание местные обстоятельства, они требовали, по возможности, еще две-три недели для своих приготовлений...»
Через три дня позиция Москвы снова изменилась. 13 сентября в 16 часов Молотов вызывает Шуленбурга и говорит ему: «Красная Армия достигла состояния готовности скорее, чем это ожидалось. Советские действия поэтому могут начаться раньше указанного им во время последней беседы срока. Учитывая политическую мотивировку советской акции (падение Польши и защита русских “меньшинств”), было бы крайне важно не начинать действовать до того, как падет административный центр Польши - Варшава.
Молотов поэтому просит, чтобы ему как можно более точно сообщили, когда можно рассчитывать на захват Варшавы. Пожалуйста, пришлите инструкции».
В реальности захват Варшавы едва ли был «крайне важен», и советское вторжение началось за 11 дней до падения польской столицы. Столь же неубедительны и разговоры о необходимости двух-трех недель для полной мобилизации Красной Армии - в восточных воеводствах Польши на тот момент были лишь разрозненные остатки разгромленных на немецком фронте частей да толпы новобранцев, часто не получивших еще ни оружия, ни военной формы, для их разгрома вовсе не требовалось призывать три миллиона резервистов.