За рамками видимой мотивации Соединенных Штатов — возмущение положением арабской женщины, важность нефти — выбор мусульманского мира в качестве цели и удобного предлога американского театрального милитаризма, реальное предназначение которого — продемонстрировать с минимальными затратами «стратегическое всемогущество» Америки, является также результатом слабости самого арабского мира. Он по природе своей является жертвенным агнцем. Хантингтон отмечает — непонятно, то ли с сожалением, то ли с удовлетворением, — что у мусульманской цивилизации нет центрального доминирующего государства или, по его терминологии, «corestate». Действительно, в арабо-мусульманской сфере не существует ни одного мощного в плане населения, промышленности, военного потенциала государства. Ни Египет, ни Саудовская Аравия, ни Пакистан, ни Ирак, ни Иран не обладают необходимыми материальными и человеческими ресурсами для оказания подлинного сопротивления. Израиль, впрочем, неоднократно представлял доказательства военной несостоятельности нынешних арабских стран, уровень развития и государственная организация которых на данный момент несовместимы с формированием современной военной машины.
Таким образом, регион является для Соединенных Штатов идеальным демонстрационным полем, где они могут одерживать «победы», легкость которых напоминает о видеоиграх. Поражение во Вьетнаме было вполне осознано американским военным истеблишментом, который знает о неспособности своих войск действовать на суше и никогда не упускает возможности напомнить — идет ли речь о ляпсусе генерала, перепутавшего Афганистан с Вьетнамом, или явном опасении использовать свои войска в наземных операциях, — что единственно возможным типом войн для Соединенных Штатов являются войны против слабого противника, лишенного противовоздушной обороны. Впрочем, нет сомнений, что, выбирая слабого противника, выбирая асимметрию, американская армия возвращается к известным старым традициям, согласующимся с дифференциализмом, к традициям войн против индейцев.
Антиарабский выбор Соединенных Штатов — это выбор легкого пути. Он является результатом воздействия множества объективных параметров, необходимости для Америки сохранять видимость имперского поведения. Но он не является результатом глубоко продуманного решения с прицелом на оптимизацию долговременных возможностей американской империи. Напротив, американцев всегда увлекает больше всего линия спуска самой большой крутизны. Всякие предпринимаемые действия являются, в непосредственном плане, самыми легкими, требующими наименьших экономических, военных и даже умственных усилий. С арабами ведут себя грубо, потому что они слабы в военном отношении, потому что у них есть нефть и потому что миф о нефти позволяет забыть о главном — о глобальной зависимости Соединенных Штатов от поставок извне всех товаров. С арабами грубо обращаются и потому, что на внутренней политической арене Соединенных Штатов нет эффективного арабского лобби, и потому, что американцы не способны больше мыслить универсалистски, эгалитарно.
Если мы хотим понять, что происходит, мы должны полностью отвергнуть образ Америки, действующей по рационально задуманному и методически выполняемому глобальному плану. Существует, конечно, курс американской внешней политики, который куда-то ведет — но по воле волн. Повсюду — линия наибольшей крутизны, по которой текут ручьи, объединяющиеся в полноводную реку, впадающую в море или океан. Все куда-то движется, но процесс обходится без всякой мысли и направляющей воли. Так Америка определяет свой путь. Она, конечно, держава сверхмощная, но недостаточно мощная, чтобы править миром, ставшим для нее слишком обширным и слишком сильным благодаря его многообразию. Каждое легкое решение ведет к обострению трудностей в областях, где надо было бы по-настоящему действовать, временно пойти против естественного хода вещей, отвергнуть, используя гидрографическую метафору, линию наиболее крутого стока и пройти несколько сотен метров против течения: перестроить промышленность; платить справедливую цену за верность союзников, учитывая и их собственные интересы; смело вступать в борьбу против истинного стратегического противника — России, а не донимать ее мелкими придирками; навязать Израилю справедливый мир.
Размахивания руками в Заливе, бомбардировки Ирака, угрозы против Кореи, провокации в отношении Китая — все это вписывается в американскую стратегию театрального микромилитаризма. Эти жестикуляции на время забавляют средства массовой информации, восхищают руководителей союзников. Но все эти телодвижения отклоняются от главных направлений реалистической американской стратегии, которая должна была бы обеспечить сохранение контроля Соединенных Штатов над промышленными полюсами триады — Европой и Японией, нейтрализовать, заняв благожелательную позицию, Китай и Иран. И сломать единственного реального военного противника — Россию. В двух последних главах этой книги я намерен показать, как возвращение России к внутреннему равновесию, тенденции к автономии Европы и Японии предваряют крушение в среднесрочной перспективе американского лидерства. И как американская микровоенная суетливость подталкивает главных стратегических игроков — Европу, Россию и Японию — к сближению между собой, хотя именно этому Америка должна была бы противодействовать, если она хочет господствовать. Скрываемый за мечтаниями Бжезинского кошмар осуществляется; Евразия ищет свое равновесие без участия Соединенных Штатов.
Глава 7Возвращение России
Соединенные Штаты терпят поражение в своей попытке прикончить или, в более скромном варианте, изолировать Россию, даже если при этом они продолжают делать вид, что их старый стратегический противник больше не принимается в расчет, и позволяют себе либо унижать его, либо выражать свою благосклонность к нему, как к умирающему, а иногда и сочетать оба этих подхода. В конце мая 2002 года Джордж Буш в ходе поездки по Европе твердил о сотрудничестве с Россией, в тот самый момент, когда подразделения его военных размещались на Кавказе, в Грузии. Чаще всего Вашингтону доставляет видимое удовольствие показывать миру, что НАТО может быть расширена или что американский космический щит может быть создан без согласия Москвы. Говорить, что Россия больше не существует, — означает отрицать реальность, поскольку без ее активной поддержки американская армия не смогла бы вступить в Афганистан. Но театральный микромилитаризм требует такой позы: нужно симулировать наличие империи еще более энергично в момент, когда Америка оказывается в тактической зависимости от России.
В отношении русского вопроса американская стратегия имела две цели, из которых первая уже недостижима, а вторая представляется все более трудной для реализации.
Первая цель — развал России, который мог бы быть ускорен стимулированием стремлений к независимости на Кавказе и американским военным присутствием в Центральной Азии. Эта демонстрация силы должна была поощрять центробежные стремления даже внутри территорий этнически русской части Российской Федерации. Ставить такую задачу означало серьезно недооценивать национальную сплоченность россиян.
Вторая цель — поддержание на некотором уровне напряженности между США и Россией, что должно было помешать сближению между Европой и Россией — объединению западной части Евразии, — сохраняя как можно дольше антагонизм, унаследованный от «холодной войны». Однако беспорядок и неуверенность, порожденные американской политикой па Ближнем Востоке, напротив, привели в конце концов к возникновению оптимальных условий для включения России в международную игру, к ситуации, которой Владимир Путин незамедлительно воспользовался. В своей речи в Бундестаге 25 сентября 2001 года, произнесенной в основном на немецком языке, он предложил Западу действительное окончание «холодной войны». Но какому Западу? Оказать Соединенным Штатам краткосрочную помощь в их микровоенных и рассчитанных на масс-медиа операциях в Афганистане, стране стратегического фантазма, — это для русских только видимая сторона вещей. Главное — это сближение с Европой, первой индустриальной силой планеты. Размер импортных и экспортных потоков позволяет определить реальные ставки в тонкой игре с тремя игроками, которая вырисовывается между Россией, США и Европой.
В 2001 году товарооборот (без услуг) между Россией и США составил 10 млрд. евро, между Россией и Европейским Союзом — 75 млрд. евро, или в 7,5 раза больше. Россия может обойтись без Соединенных Штатов, но не без Европы. Россия исподволь предлагает Европе противовес американскому влиянию в военном плане и в области безопасности ее энергетического обеспечения. Сделка соблазнительна.
Каковы бы ни были интеллектуальные достоинства книги Бжезинского, в шахматной метафоре ее заголовка имеется что-то от «несостоявшегося акта» во фрейдистском смысле, какое-то предчувствие промаха: не надо играть и шахматы с русскими, для которых это национальный вид спорта. Они достаточно хорошо интеллектуально натренированы, чтобы не сделать ошибки, которой от них ожидает противник: в данном случае без реальной стратегической обоснованности глупо реагировать на провокации в Грузии или в Узбекистане. Отказаться от обмена фигурами, от взятия фигуры противника, от мелкого локального столкновения, навязываемого противником, — это элементарные правила шахматной игры. Особенно когда ты находишься в положении более слабого противника. Может быть, когда-нибудь в учебниках по дипломатии будут вспоминать «защиту Путина», которая теоретически могла бы быть сформулирована в подобном духе: каким образом в условиях падения могущества своей страны опрокинуть существующие альянсы?
Однако не будем преувеличивать значение сознательных расчетов и выбора, который делают руководители. Всемирное равновесие в своей основе не зависит ни от действий Буша II и его команды, ни от политической мудрости Путина. Наиболее весомым, определяющим фактором является динамизм или отсутствие динамизма в развитии российского общества. Однако Россия, похоже, действительно начинает «всплывать» из десятилетия беспорядков, связанных с последствиями крушения коммунизма, и становиться надежным и стабильным по своей природе субъектом равновесия мировых держав. Тем не менее, ситуацию не следует идеализировать.