– А к вам вольные слушатели ходят на опыты?
– Ходят, но всех почти знаем давно, поэтому очень трудно сказать, кто мог бы такое сделать. Говорят же, в тихом омуте черти водятся. Кто-то ведь сделал! Увидел потрясающую реакцию и непременно пожелал поиграться.
Наконец сахар был превращен в пудру, Грених поинтересовался, будет ли Ася его растворять до состояния жидкой карамели, на что та ответила с ученым видом: можно гомогенизировать, но не обязательно. Она насыпала в стакан половину, граммов этак пятьдесят, и натянула на руки огромные резиновые перчатки. Нахмурилась, призадумавшись, придвинула стул, поднялась на него и, очень осторожно держа, будто дитя, наклонила бутыль, оставив край на столе и налив небольшое количество кислоты на сахар – совсем немного, треть стопочки на вид. Грених, наблюдая за ее уверенными действиями, не успел даже взволноваться, что хрупкая девушка не справится с таким тяжелым предметом. А ведь внутри бутыли было одно из самых токсичных веществ на планете! Он было подался ей на помощь, но Ася уже закупорила емкость стеклянной пробкой и, легонько соскочив со стула, отодвинула кислоту к полке с ретортами.
Белая поверхность сахара быстро стала коричневеть, но дна стакана серная кислота не достигла. Ася взяла лопаточку и, отойдя на шаг, вытянув руку, чтобы не брызнуло, аккуратно размешала.
– Ну все, ждем, – улыбнулась она. Минуты через две кислота пропитала сахар, превратив его в жидкую черную массу, еще через две минуты вещество медленно начало расти, испускать газ со знакомым, но из-за малого количества, едва уловимым запахом. Оно поднялось, в нем образовались рваные поры, как в черной вулканической пемзе, и, наконец, затвердело.
В течение нескольких минут оба стояли молча, наблюдая медленный процесс выползания большого пористого червя из стакана.
– Получается, нужно некоторое время, чтобы получилась эта пена, – хриплым голосом нарушил Грених тишину. – А по детству опыт казался очень скорым, почти моментальным.
Ася не ответила, губы ее дрогнули в отсутствующей улыбке, глаза неподвижно застыли при взгляде на черного шевелящегося и потрескивающего монстра в стакане. Грених мог поклясться, что она не видела ничего, а провалилась в какие-то глубины своих раздумий.
– Значит, – продолжил он, – можно было растворить эту гадость в ведре, вылить на размещенные за столом и на полу тела, а потом наблюдать их обугливание?
– Да, – Ася медленно перевела взгляд с пустоты на его лицо, – и если сахара было больше, то и ждать, соответственно, тоже пришлось дольше. И, разумеется… защитный костюм бы не помешал, или хотя бы перчатки – все-таки вещество едкое.
– А костюмов у вас не пропадало?
– Нет, – отодвинув стакан и ступку с остатками сахара в сторону, она сняла перчатки, сложила их вместе.
Грених стоял рядом, опираясь о стол рукой, Ася положила на нее свою ладонь. Он вздохнул, прикрыв глаза, рука сама перевернулась и сжала пальцы девушки. На фоне серого окна с дождливым небом ее вырисовывавшийся идеальной линией профиль с тугим мокрым узлом на затылке заставил сердце сжаться.
– Мы с вами не виделись почти четыре месяца, Константин Федорович, – тихо произнесла она. – Так и будете меня избегать?
Наивный. Почему такой старый и все еще такой наивный, полагал, что, найдя отвлеченный способ повидаться, он избежит вопросов девушки?
– Вы говорили тогда, что если мы не протянем друг другу рук, то погибнем! Что мы друг у друга – все, что у нас есть. А теперь что? Привезли меня сюда, устроили и Пете продать пытаетесь!
– Ну, Ася, ну зачем же резко-то так? – опять вздохнул Грених. – Продать! Тоже мне, слово-то какое. Петя любит вас без памяти.
– А я – вас, – она смотрела с вызовом, выпятив упрямый подбородок. – Что с этим делать будем?
Грених на несколько секунд прикрыл веки.
– Я слишком стар, Ася, пройдет десяток лет, и я превращусь в дряблого, больного, немощного ворчуна. Зачем вам такое? Вы молоды, здоровы, вокруг столько хороших людей, вы полюбите по-настоящему кого-то еще, достойного вас.
– Кого-то еще? Вы, правда, думаете, что возможно полюбить кого-то еще? Любят только один раз! Один! Может быть, я хочу не дать вам стареть в одиночестве, может быть, хочу стареть вместе с вами, может быть…
– Вы еще очень юны и мыслите максималистично, это пройдет, – оборвал ее Грених.
– А вы!.. – она вырвала руку и сжала кулаки. – А вы мыслите старорежимными категориями!
И, швырнув перчатки со стола на пол, подхватила плащ, косынку, выскочила в двери, оставив Грениху свой небесно-голубой кружевной зонтик, который уже чуть подсох. И он знал, Ася сделала это нарочно, чтобы он не промок под дождем, когда будет возвращаться из университета. Что за упрямый ребенок!
Тотчас из-за туч выглянуло закатное солнце, осветив лабораторию теплым персиково-золотым сиянием, радостно засверкав в многочисленных банках и пузатых колбах. Только радости на душе Константина Федоровича не было. В глазах потемнело от злости на самого себя, он чуть было не смахнул со стола бутыльки все разом. Занес было с рычанием руку, но удержался. Не хватало довести дело до порчи университетского имущества! Потом собрал растрепанную волю в кулак, выгреб из стакана черную пену, вытряс ее в раковину, сполоснул стакан и лопаточку, смыл остатки распавшегося на куски вещества водой, наблюдая, как воронка уносит их в темноту трубы. И, подобрав с пола зонтик, вышел. Отнес к ней на квартиру и оставил у порога – кто-нибудь передаст.
В морге ждали еще два тела, нужно было установить личность жертв.
Глава 6. Гостеатр Всеволода Мейерхольда
Тела, найденные в квартире в Трехпрудном переулке, принадлежали заведующему и секретарю Закаспийского общества взаимного кредита, оказавшегося самой настоящей крупномасштабной всесоюзного значения фальсификацией. Такой сенсации советская пресса еще не знала. По всем бумагам и даже фотографиям в пустыне Каракумы стоял металлургический комбинат, только что отстроенный на капиталовложения кредиторов, уже приступивший к работе и обещавший колоссальные прибыли. О Закаспийском обществе было написано немало горячих статей, заведующий являлся членом партии, водил личное знакомство с Рыковым, имел богатый опыт в освоении туркестанских земель. Не всякий решался завоевывать пустыню – стихию опасную и неприступную. Его комбинату прочили большое будущее.
Только комбината никакого не существовало.
К его постройке даже не приступили, фотографии делали в студии с помощью комбинированных фотосъемок и монтажа. Общество основали два редкостных жулика. А изобличил обогатившихся за счет скудных средств обманутых советских граждан опять некий Зорро. Он сверкал во всех газетах геройской карикатурой в бархатной полумаске и развевающемся плаще, как у американской кинолегенды Дугласа Фербенкса.
– …приобретший славу самого дона Диего Веги незнакомец нынче прославляем как крестьянами, рабочими, так и комсомолом. Он наносит удар прямо в сердце неприятелю советского народа, выжигает на телах врагов язвы серной кислотой, изничтожает их, как бы восклицая: «Будь же ты, посмевший поднять руку на меня и мой народ, погребен под пеплом справедливости!» – читал Петя развернутое издание газеты «Беднота», сидя с Гренихом и Ритой в жаркий июньский полдень за столиком кафе на Смоленской площади – там, где месяцем ранее была произведена серия сеансов гипноза с племянником посла Италии.
– Окажись я, – мечтательно вздохнул Петя, закрывая газету и откладывая ее на край столика, – на месте этого Зорро, все девчонки университета были бы у моих ног.
– Ишь, чего захотел, – хихикнула Рита, убирая короткие волосы за уши. Она нежилась, как довольная кошка, подставляя лицо жаркому солнцу, прекрасно зная, что за ней наблюдают и Грених – искоса, и Петя – неприкрыто-восхищенно, и еще пара-тройка мужчин из-за соседних столиков.
– Да, сам знаю, многого. Но мне не нужны все девчонки университета, только одна. Но она на меня и не смотрит, – бывший семинарист захлопал глазами, превозмогая слезы, шмыгнул носом и опять схватился за «Бедноту», спрятав за ней голову, точно страус в песок.
Грених перехватил взгляд балерины – она знала печальную историю с Асей и приподняла бровь, ожидая комментария профессора.
– Что у тебя с ней? – Грених ткнул локтем Воробьева, газета в его руках шелестнула серыми, сильно пахнущими типографской краской, листами.
– Ничего. В кино ходим, и все.
– Так сделай ей предложение.
– Откажет.
– Сделай так, чтобы не отказала.
Петя уронил газету на стол и посмотрел на Грениха столь несчастным, мрачным взглядом, что тот невольно отвел глаза. Трудно было поверить, что такого жизнерадостного паренька могла сбить с ног безответная любовь.
Ответить профессор не успел, на свободный стул за их столик вдруг подсел высокий худой человек средних лет с лицом, туго обтянутым бледной кожей, с длинным носом и стоящими дыбом всклоченными черными с проседью волосами. На нем был дорогой французский костюм, атласная жилетка и бабочка в горошек под подбородком.
– Рита Марино? – как умирающий от жажды путник, выдохнул он, вытирая большим кружевным платком пот со лба, а следом устало роняя локоть на столик. – Разрешите присесть? Я гоняюсь за вами уже почти месяц.
Рита окинула его взглядом, в котором сквозила по меньшей мере королева Виктория или Клеопатра. Она чуть отодвинулась, выпрямилась, обняв себя руками, молчаливым кивком давая понять, что готова слушать.
Пришелец отдышался, откашлялся.
– Меня зовут Всеволод Эмильевич Мейерхольд, – начал он густым баритоном, удивительно подходящим его печальным с поволокой глазам, уголки которых драматично были слегка опущены, словно под тяжестью невзгод. – Я режиссер бывшего Театра Революции, автор «Театрального Октября», руководитель бывших Театров РСФСР-1 и РСФСР-2 и нынешнего Государственного театра имени… меня. Руководитель ГосТиМа, к вашим услугам.
Грених и Рита переглянулись, но не успели ничего ответить, Мейерхольд продолжил: