И Грених торопливо забегал рукой по странице, записывая все, что стала перечислять Рита:
«Коломбина – Рита.
Конкистадор – Черрути.
Паж – субтильный юноша, едва стоял на ногах, волосы пшеничного цвета – успела разглядеть за то мгновение, когда он едва не потерял берет. В руке сжимал какой-то флакон, который выронил, когда шагнул за ширму.
Летучая мышь – под маской был высокий мужчина, чье телосложение говорило само за себя.
Арлекин – манера переставлять ноги выдает почтенный возраст, а трясущиеся руки – алкоголизм. Он пару раз вздохнул, напомнив Виктора Филипповича.
Самурай – непонятно, что за тип. Вышел в самом начале.
Призрак. Костюм непроницаем – белый плотный балахон и черные пятна в области лица с прорезями для глаз и рта.
Пьеро – нервный и взбудораженный, что-то неразборчиво бормотал под нос.
Моретта – полная дама с одышкой и чуть слышимыми стонами, какие присущи астеническому неврозу.
Панталоне – совершенно безэмоциональный персонаж, сидел нога на ногу, скрючившись колесом, и едва дышал, застыл статуей. Не похоже, что слушал. Из-под колпака торчали седые волосы. Узнала в нем Синцова.
Фокусник – Грених.
Епископ – ничего примечательного, кроме того, что от него разило водкой.
Бог Анубис – юноша или девушка в длинном, черном, как вороново крыло, парике, в маске, похожей на морду собаки, и черном плаще с пелериной и золотым кантом. Худ до изнеможения; забавные уши на маске.
Раджа – очень искусный грим, наверное, он действительно индийский принц.
Цыганка – эксцентрично накрашенная дама без маски с цветком в волосах, ее при случае можно узнать в лицо».
Грених поднял на Риту глаза, но, увидев выражение ее лица, нахмурился. Она сидела, тихо посмеиваясь, казалось, сейчас поднимется и, театрально разведя руками, скажет, что это была ее выдумка, а Грених купился, как ребенок.
– Неужели ты считаешь, я тебе сразу поверю? – зло хохотнула она. – Все-таки очень сложно забыть тот момент… когда ты сунул пригласительный в книгу.
Грених не знал, что сказать. Он и сам бы себе не поверил.
– Но ты ведь сама была свидетелем того, как работает гипноз. Ты была участником гипнотерапии и видела всю подноготную, – сделал попытку он.
– Вот именно! Ты не представляешь, как… – давилась она смехом, – как вы оба похожи. Ты и он. Ты такой же безумец, тебя надо было тогда вслед за ним в палату для умалишенных отправить… Люди для тебя – зверятки, ты ими вертишь, как пожелаешь! Ты – одержимый, Костя! Напрасно я приехала сюда. Лучше было остаться в Вене, где меня просто застрелили бы под куполом, а не делали подопытной крысой.
Ее смех перерос в конвульсивный плач. Грених оставил список и пересел к ней на диван.
– Послушай, – он взял ее руку в ладони. – Я два месяца изводился мыслью, что он приехал с тобой, так был увлечен, что проморгал большое преступление.
– Ты не верил мне, ты мучил меня. Теперь моя очередь!
– Прости. Мы все исправим. И сейчас нам лучше отправиться ловить Соловьева, если, конечно, я не ошибся. А я не ошибся, формалин носит только он, других таких я не знаю. Какое задание выпало ему? Прокатиться на крыше санитарного автомобиля? Превосходная идея! Превосходная идея – отправить ребенка с неврастенией прокатиться на крыше автомобиля. Идея, достойная профессора Грениха! Я что, по-твоему, сам себе могилу рыть стану?
– Кто вас знает, психов! – вытерла нос Рита; в голосе ее опять зазвучало сомнение. – О, как приятно осознавать терпкую власть вседозволенности обреченного. Какие вершины можно покорить, будучи одержимым. В этой войне может победить только сумасшедший!
– У меня дочь растет, я психом быть не имею права.
Глава 12. Ловец душ
На Селезневской улице, в доме под снос, расположенном недалеко от каланчи Сущевской части, в одной из коммунальных квартир на втором этаже жила вдова Соловьева с четырьмя детьми – старшим Антоном и тремя дочерьми: одна – почти ровесница Антону, две другие – малолетние.
Поднимаясь по лестнице, Грених с трудом подавил приступ отвращения. Всякого он навидался в германскую войну и в революцию, ночевал и в хлеву, и в поле, два года прожил в морге Басманной больницы, не покидая ледененого кафельного подвала до весны 1922-го, но такого смрада не было даже там.
Ясно, почему юноша помешался на стерильности. Парадная, прежде широкая и удобная, но ныне сплошь заставленная негодной мебелью, дырявыми матрасами, прислоненными к стене скрученными в трубы половиками, пропахла букетом из гнили, плесени, кошачьей мочи, кислой капусты и свиного жира, из которого, видно, варили мыло на продажу. Перед парадной дверью клубком улеглась кошка с серой всклоченной шерстью. Еще три рядком восседали на подоконнике. Под потолком паутина с опушкой пыли, уличная грязь крепкой броней приросла к плинтусам, с облупленных стен ссыпалась старая краска. Жалкая, облезлая собачонка грызла кость в углу лестничной площадки, тотчас дернулась назад от непрошеных гостей и озлобленно оскалила зубы. Грених невольно глянул на Риту, та невозмутимо шагала рядом в том же глухом, до горла платье и перчатках, перед выходом она лишь повязала на голову косынку.
Дверь в квартиру, где добрую сотню лет не меняли обивки на стенах и подолгу не мыли полов и окон, открыла растрепанная женщина, занятая стиркой, от нее пахло прогорклым мылом, голые руки ее и ноги, выглядывающие из-под заткнутого за пояс подола юбки, распаренно блестели. Молча указав визитерам на дверь комнаты Соловьевых, она, шлепая босыми стопами по мокрому полу, исчезла в дверях кухни.
В комнате никого не было, кроме двух младших сестер Антона – одной лет восемь, другая – совсем малышка, лет пяти, не более. Девочки оказались на удивление точными копиями брата, такие же сероглазые, светловолосые и с тонкой кожей, сквозь которую проступал болезненный румянец. Мать, как выяснилось, забрала пятнадцатилетнюю Катю к себе на завод, чтобы устроить ее на несколько послеобеденных часов в летние каникулы.
– А Антонка вышел, ему нехорошо весь день, сказал, что срочно требуется в больницу, – объяснила старшая.
– У него голова кружилась, – отозвалась младшая.
– Когда он вышел? В какую больницу?
– Недавно. В ту, что здесь рядом.
Девочек поблагодарили за ответы, наказали дверь запереть и до прихода матери незнакомцев не впускать.
– Что будем делать? – спросила Рита, когда оба наконец оказались внизу.
– Здесь рядом только одна больница, Мариинская. Только она два года как больше не больница, а туберкулезный институт.
– Но там не будет кареты «Скорой помощи», – Рита едва поспевала за Гренихом.
– Не будет, – нервно дернул плечом он. – Это лишний раз доказывает, что мальчишка не в себе. Он всю жизнь в этой больнице пролечился, а когда та закрылась, его ко мне отправили. Но почему-то он бросил сеансы. Сейчас ему уже лет семнадцать стукнуло…
Быстрым шагом они шли в сторону Божедомки, к колоннаде больничного здания, видневшейся в перспективе переулка Достоевского. На пустынной улице мелькнула фигура, бредущая вдоль чугунной ограды.
– Рита, наш пациент! – Грених припустился бегом.
– Где же? Где? – мгновенно позабыв обо всем, встрепенулась и прищурилась Рита.
В распахнутой поношенной курточке, пошатываясь, плелся Соловьев собственной персоной. Ходил как лев в клетке вдоль ограды, беспрестанно останавливался, припадал лицом к чугунным прутьям, бросал взгляды на высокое светлое здание с колоннами, никак не находя способа попасть внутрь. В туберкулезный институт абы кого не пускали, а детей – уж тем более.
– Ах, вижу! Видно, вон тот вихрастый?
– Он, – выдохнул Грених, чувствуя, что предстоит нелегкий бой.
Превозмогая боль в коленях, Константин Федорович несся вдоль переулка Достоевского, на бегу прикидывая, как подступиться к мальчишке, не испугав его внезапностью, как расположить к беседе, ведь если юноша во власти навязчивых идей, то сделать это будет непросто.
– Антон Соловьев, – позвал профессор, с трудом справляясь с одышкой и убирая мокрую прядь со лба назад – делая вид, что встреча их случайна. – Добрый день!
Тот ничего кругом не замечал, шел как во сне дальше. Грених повторил приветствие, подступив на три острожных шага.
– Ты потерял чего? – Константин Федорович подошел совсем близко.
Юноша дрогнул, отпрянул от ограды, глянул на свои ладони, его брови ужасающе вздернулись, будто он обнаружил на руках нечто удивительное, но вместе с тем страшное. Медленным, механическим движением он вытер пальцы об полы куртки и вновь стал пристально вглядываться перед собой взором, лишенным всякой осмысленности.
– Антон, – повторил Грених, протягивая юноше руку.
Антон поднял остекленелые глаза на профессора, промолчал и снова глянул на свои руки, принявшись судорожно отирать их об полы куртки.
– О, что за напасть такая, всюду грязь, микробы, черви, вонь! Чернота кругом обступает. Черные стены, черный дом, черная кухня, черные люди, черные лица их становятся все ближе. Не могу больше так! Мне никогда не отмыться, не избавиться от этого запаха, которым пропахли стены. Не могу там жить, хочу обратно в больницу.
Мальчишка сорвался с места и бросился прочь, побежал вдоль ограды, точно за ним вдогонку устремились все бесы преисподней. Грених двинул за ним.
– Костя! – прокричала в спину Рита. – Подождите, я с вами!
Грених стиснул зубы, не ответил. Не отрывая взгляда от юноши, он решительно бежал следом, настиг его, схватил за локоть и как следует дернул.
– Придите в себя, Антон, – строго проговорил он, отдыхиваясь. – Что на вас нашло?
Тот опять заладил, мол, чернота наступает, кругом дурно пахнет, его преследуют микробы, а по ночам он видит ужасные кошмары, под кожу его проникли черви, а тело гниет от повисшего в воздухе смрада. Он сложился пополам, стал вопить и вырываться, насилу Грениху удавалось не разжать пальцев.