Выйдя из кабинета главы института, Грених отправился вниз, в контору, чтобы позвонить Пете – в десять вечера он наверняка был уже дома – и в итальянское посольство. Снял трубку, набирая цифры 2–58-98, решал, стоит ли просить чрезвычайного и полномочного посла позволить его племяннику принять участие в завтрашнем докладе о гипнозе. И рискнул. Несмотря на то что у гипнотерапевтического метода складывалась в связи с убийствами дурная репутация, посол тем не менее позволил племяннику прийти. С радостью он поведал, что Серджио так осмелел, что собирается на какую-то карнавальную гулянку. Грених посоветовал не пускать того ни на какие гулянки в ближайшее время, чтобы не допустить рецидива, и еще раз подчеркнул, что ждет его завтра с утра на Пречистенке.
Вернувшись в свой кабинет, Константин Федорович сел за работу. К полуночи он оторвал голову от папок, анамнезов, записей и посмотрел на часы. Ощутив волну беспокойства, встал, намереваясь отправиться на Триумфальную площадь, в театр Мейерхольда… Вынул из-за пазухи список масок, что они составили с Ритой утром, пробежался по нему глазами. Петей может быть Призрак, Самурай, который ушел, или Раджа. Интересно, что сегодня будет происходить на сцене? Отправилась ли туда Коломбина?
Взял плащ, открыл было дверь, но вынужден был остаться, ибо столкнулся нос к носу с Довбней, который перед уходом решил зайти, посмотреть, как идет работа.
Они проговорили до часу ночи, Довбня ушел, оставив Грениха зарывшимся в кучу папок с чувством ярости, что приходится сидеть здесь, в тот момент, когда его пациенты подвергаются опасности. Он с горечью вспомнил о Рите, ее квартире, о событиях сегодняшнего утра.
Зачем следователь спрашивал его о том, когда он призывался? Неужели что-то роет? Тут не к месту всплыл в памяти налет австрияков. Загудело в ушах, Грених зажмурился, с неохотой вспоминая, как прибыл врачом в 25-й корпус, как его бригаду на пути к Люблину атаковали австро-венгерские солдаты, как его контузило, как встали у Жолкевки, как на пару с санитарами он таскал раненых из окопов, потому что не было свободных рук…
К двум ночи он силой выдернул себя из воспоминаний и вернулся к бумагам. Теперь у него полсотни психических больных и доклад по гипнозу.
Ближе к четырем в окне забрезжил рассвет. Петя, увы, так и не явился.
Еще через час солнце выбросило паутинки-лучи на подоконник. Грених обернулся к окну. По сине-золотистому полотну летнего неба над зелеными островами крон, меняя очертания, плыли, словно по экрану кинотеатра, белые перья облаков.
Тишина огласилась громким хлопком двери – к столу подлетел взлохмаченный, несколько бледноватый, с тенями под глазами Петя. Грених отодвинулся от стола и скрестил руки на груди, оглядев молодого человека с ног до головы подозрительным взглядом.
– Константин Федорович, – начал стажер. – Константин Федорович! Я… Я, как домой пришел, увидел записку соседки, что вы звонили и просили принести мои записи, тотчас сюда прибежал. Я принес… вот, – он поднял портфель.
– Времени сейчас сколько?
– Без пяти пять.
– Утра, – добавил Грених. – Я ведь просил вчера вечером зайти.
– Я не знал… Если б знал, явился бы незамедлительно, тем более вчера меня после выезда на Мясницкую сразу же отпустили, я не поехал в морг. Новый этот судмедэксперт не позволил, ни в какую, а ведь едва старше меня на год.
– И где же ты ходил до пяти утра, а? – Грених приподнял бровь.
– С девушкой в кино, а потом на набережной гуляли до трех ночи. Я ее проводил, пришел домой, устал, спать хотел, но увидел вашу запис…
– С Асей? – перебил его Грених. – С Асей ходил?.. Я надеюсь.
– Нет, не с ней, – смешался Петя. – С другой, с рабочего факультета.
– Имя назвать можешь? Она подтвердит, что с нею этой ночью гулял?
Петя вскинулся, глаза его округлились.
– Константин Федорович, нет, наверное, это было бы с моей стороны бестактностью – просить ее подтверждать такие вещи. Я вам-то сказал… как бы по секрету. А зачем это?
– Алиби.
– Алиби?
– Петя, я знаю, что ты там был, – решил открыться Грених, осознавая, что больше юлить и играть в угадайку времени у него нет. – Кто ты? Призрак? Раджа? Или, может, Самурай?
Петя отшатнулся совершенно искренне, похлопал глазами и медленно поставил на стул свой портфель, набитый блокнотами.
– Призрак или Раджа? – неуверенно переспросил он. – В каком смысле? Что это? Такая проверка? Задачка?
– Не отпирайся. Майка видела у тебя приглашение, – профессор вынул из-за пазухи свое с изображением фокусника и бросил его на стол поверх папок.
– Фокусник? – вырвалось удивленное у Пети. Он взял приглашение, стал читать, перевернул его, посмотрел на Грениха. – Ничего не понимаю. И Майка – дочка ваша видела у меня такое же? Ей не показалось? А что оно означает? В этом есть что-то преступное? Никак не пойму, что все это значит. Расскажите мне, Константин Федорович, пожалуйста.
– Некто под моим именем устраивает в театре Мейерхольда по ночам нечто вроде театральных постановок с гипнозом.
– С гипнозом? Это только для фокусников, что ли? А вы тут при чем?
Со вздохом Грених приподнял брови и провел по лицу рукой, устало опустив локоть на стол.
– То есть ты не знаешь ничего?
– Нет! Честное комсомольское слово!
Грених долго молчал, уронив в ладонь лицо. Он был бы рад поверить молодому человеку, но того выдали две детали. Он отшатнулся, едва услышал слова «призрак», «раджа» и «самурай». Человек, которому говорят совершенно для него новые и непонятные вещи, удивляется мягче, без проявлений шока. И вторая деталь. Взяв приглашение, еще не успев прочесть его, он воскликнул: «Фокусник!», что означало лишь одно – Петю удивил не факт собрания, а то, что Грениху выпала маска Фокусника. Он там был, увы. Но он так искренне отнекивался, да еще и рубанул это извечное заклинание советской молодежи – «честное комсомольское», которое было таким же честным, как клятва францисканских монахов перед божественным символом.
– В общем, дело такое, – нехотя начал Грених, – наши методы гипнотерапии взяли на вооружение не только грабители и убийцы, но и мошенники иного рода. Я не знаю, каковы их цели… Для хулиганства задумка имеет слишком большой масштаб: арендовать театр, нанять людей, которые в костюмах бесов успевали бы менять пластинки на граммофонах и раздавать зрителям реквизит… Или же под этим мероприятием кроется какой-то заговор. Но, по моим подсчетам, в нем участвуют люди, так или иначе связанные с центром Сербского, то есть почти все маски – это наши пациенты.
Петя с вытянутым, бледным лицом, перенес свой портфель со стула на пол и, прошептав: «Вы позволите?», сел. Все это время он не отрывал от Грениха ясных, честных и сияющих интересом глаз.
– И в чем же суть этого мероприятия? Зачем все-таки их всех позвали?
– Чтобы под гипнозом внушить какую-нибудь пакость. Пажу, например, велели забраться на крышу кареты «Скорой помощи», – Грених немного подумал, стоит ли Пете знать, кто был Пажом, и что профессор поймал его едва не за минуту до безумного шага, но решил, что сохранит инкогнито Соловьева в интересах мальчишки.
– И все? – Петя расслабился. – Я-то подумал – убить кого-то.
– До этого может дойти, кто их знает.
– А как это остановить?
– Во-первых, до следующего собрания у нас целый день. И все, что мы можем сделать сегодня, это нейтрализовать нескольких участников, которых я уже вычислил, а потом, – профессор вынул из-под папки список и протянул его Пете, – попробовать вычислить остальных и попросить их не ходить на сомнительные собрания. А уж в полночь явимся в театр Мейерхольда и разоблачим негодяев. Если нас туда, конечно, пустят…
– А кого вы успели разоблачить?
– Во-первых, Черрути. Он придет сегодня, жду его с минуты на минуту. Сложно было вылечить его боязнь открытого пространства? Сложно, очень. Если выяснится, что он посещал ту сходку, могут возникнуть проблемы мирового масштаба. Между Италией и Советским Союзом дипломатические отношения восстановлены всего три года назад. Нельзя, чтобы они полетели к чертям из-за того, что кто-то вздумал впутать племянника посла в такую дрянь. Вы понимаете всю серьезность ситуации, Петя?
– Да, – покраснел он, как нашкодивший ребенок, искренне сожалеющий о своем поступке и готовый на все, чтобы исправиться.
Он поднялся, минуту стоял, низко опустив голову и кусая губы.
– Самурай, – выдавил наконец Петя, вскинул взгляд и порывисто протянул руки. – Я испугался… Не сознался сразу, а потом покатилось… Я позавчера был там… Но ушел! Ушел, потому что… это какое-то… хуже слов не слышал за всю жизнь. И того, что было потом, я не застал… Я бросил… Я бросил там пациента! Черрути. Горе мне, я никудышный врач, просто трус.
Грених некоторое время сидел молча, стараясь сохранить в лице упрек, но чувство облегчения уже разлилось по сердцу бальзамом. Как хорошо, что земля носила таких честных и прямодушных молодых людей.
– У нас еще есть немного времени, чтобы закончить доклад, доставай свои блокноты, садись, – спокойным тоном предложил профессор, указав на стул.
В восемь утра в одном из залов, отведенных под лекторий, состоялось закрытое заседание. Были приглашены невропатологи и психиатры из Психоаналитического и Психоневрологического институтов, судебные эксперты из КСЭ. Открыл заседание Довбня, следом пару слов сказала его зам – Цецилия Мироновна. В зале сидели несколько пациентов, в том числе Черрути. На почетном месте со скучающим видом восседал представитель Главного управления мест заключения ОГПУ.
После речей Довбни и Фейнберг вниманием собравшихся завладел Грених. Поначалу он решил прочесть доклад как можно скорее, без отсылок и комментариев, но вошел во вкус и не мог остановиться, плывя по волнам дела, которым жил и горел. Каждый случай он описывал с чувством, в деталях, пациенты в зале поднимались по его просьбе, чтобы подтвердить его слова. Зал слушал с затаенным дыханием, иногда раздавались возгласы: «Хм, смело!» или «Этого не может быть!». Даже член ОГПУ оживился, едва Грених продемонстрировал искусство гипноза на одном из больных, и уже слушал докладчика с большим вниманием. Когда речь зашла о Черрути, тот тоже поднялся и на кривом русском, помогая себе жестикуляцией, поддакивал и соглашался.