– При любом раскладе, Петя, мой врачебный долг – не попадаться ей на глаза так долго, чтобы перенос перестал действовать. Если ты ее любишь, то путь твой свободен. И ты окажешь мне большую услугу, если поможешь Асе создать новые, здоровые эмоциональные связи.
Они продолжали идти вдоль Александровского сада. День сегодня выдался пасмурным, влажным, дышать было тяжело, собиралась гроза, пахло дождем и озоном. Но все равно лучше, чем оставаться в больнице, где умер его пациент. Невольно печальные думы об Асе сместились в сторону смерти Синцова.
Грених винил лишь себя одного. Нужно было с пациентом в больницу ехать, самому колоть бромистый калий, доверил мальчишке и старшей медсестре – и все, потерял больного.
Думалось о странных связях убийств в Трехпрудном с маскарадом, а маскарада – со смертями Лиды Фоминой и старого хроника. Никто не знал, что он вчера собирал своих пациентов, словно разбежавшихся жучков из банки. Никто! Мезенцева он видел только вечером. Как тот что-то мог вызнать и отправить агента подменить шприцы? Видимо, опять ошибка вышла. Нужно было начинать разбираться сначала. И хорошо, хоть Петя есть – голова молодая, свежая, соображает быстро и всегда рядом.
Юношеские, студенческие воспоминания нахлынули на повороте с Моховой на Никитскую, при первых же шагах между трехэтажным корпусом восточных языков и храмом Мученицы Татианы, с фронтона его сняли надпись «Свет Христов Просвещает Всех», вместо нее появилось: «Наука – Трудящимся». В храме открыли студенческий клуб. Петя торопливо несся вперед. Грених отставал, оглядывался, ища знакомые окна сначала на задней стороне Аудиторного корпуса, перед фасадом которого стоял бюст Ломоносова, где сейчас рабфак, потом повернул между Лабораторией медицинской химии и Главным корпусом с величественным зеленым куполом. Те же деревья, те же крыши, колонны, вон Физиологический корпус, за ним Ректорский дом, крохотный флигелек Химического с обсыпавшейся теперь штукатуркой… За Физическим корпусом с трубой и башенкой располагался Психологический институт, построенный на зависть Грениху аккурат в год, когда он кончил курс. И, наконец, его альма-матер – Медицинский корпус, анатомический театр, недоставало Аптеки, на ее месте построили Геологический институт, насилу успели закончить перед самой революцией. Справа возвышалось высокое здание еще незавершенного корпуса – вовсю шло строительство. У кого-то в эти годы жизнь текла прежним руслом, а кого-то выдернуло из седла и бросило под копыта несущегося табуна.
Петя взбежал по лестнице над аркой, профессор поспевал сзади.
– Открыто! Ура! – крикнул стажер, радуясь, что прогулка не пройдет бесцельно. И оба оказались в просторном вестибюле с колоннами и парадной лестницей.
Они уже поднимались по каменным ступеням, когда Петя опять остановился и хлопнул себя по лбу.
– Голова дырявая! – и понесся обратно, крикнув на ходу: – Я Маше позвонить забыл, вы идите, идите.
Грених продолжил подниматься, услышав за спиной Петино громкое: «Машу будьте добры!» Студент воспользовался телефоном на проходной, через две минуты уже нагнал профессора.
В учительской кафедры патологической анатомии были распахнуты двери в коридор и окна в университетский дворик, за столом – резным, массивным, с затертым зеленым сукном – восседал одних с Гренихом лет суховатый преподаватель, надевши на лоб одни очки – для дали, а вторые, для чтения, нацепив на нос. Он увлеченно читал какой-то учебник, страдая от жары и протирая платком свои светлые волосы, в которых уже появились лысина и первая седина. Сквозняк создавал легкое движение – шевелил занавески, цветы на подоконнике, тетради студентов и учительские журналы на столе, развешенные всюду плакаты с внутренними органами в разрезе. И на все это с высоты стены взирал неподвижный портрет Владимира Ильича, благословляющего учебный процесс отеческим взглядом.
Петя постучался, смущенно заглядывая внутрь. Грениху в открытую дверь было видно книжный шкаф со стеклянными дверцами и понурую фигуру скелета в углу у окна.
Преподаватель поднял голову, снял одни очки, надел другие.
– Здравствуй, Петя, проходи, пожалуйста. Кто это с тобой?
– Здравствуйте, Иван Алексеевич. Вот, помните, я говорил про профессора Константина Федоровича Грениха, вы учились у его отца…
– А, Константин Федорович, проходите, рад буду познакомиться. Вы нынче – знаменитость! Я, это истинная правда, слушал курс вашего отца. Федор Максимович был блестящим психиатром. Петя обещал… меня вам представить, – говоря это, Иван Алексеевич выбирался из-за объемной груды стола и уже шел навстречу, протягивая Грениху руку. Петя, переминаясь с ноги на ногу и смущенно комкая собственные пальцы, представил их друг другу.
– Вы удивительно на него похожи. Надо же! Тот же взгляд… Он умел буквально припечатать глазами к стене, особенно когда приходилось держать экзамен. Но справедлив, этого у него было не отнять. Примите мои искренние соболезнования, его кончина – большая потеря для всего университета. Давно вы не были у нас? Помню, какой-то из братьев Гренихов преподавал судебную медицину на юридическом, нынешнем факультете общественных наук. Еще до революции…
– Рад знакомству, – сухо прервал Грених, проигнорировав вопрос Хорошилова. Холодно пожал руку, дав понять, что не собирается затягивать светские разговоры. – Я к вам с единственным делом.
Петя и Иван Алексеевич, несколько опешившие от тона Грениха, молча посмотрели сначала друг на друга, потом на него, потом в пол, потом вновь подняли глаза на Грениха. Тот уже был готов объявить, с чем пришел, но заведующий кафедрой жестом пригласил войти.
– Всегда рад ответить на любые вопросы и оказать посильную помощь.
Он указал на два стула по бокам массивного стола, резьба которого при близком рассмотрении вся была припорошена пылью, дерево побито – у какого купца оно прежде стояло в кабинете? Сам преподаватель полуприсел на столешницу, положив ладони на поверхность сукна.
Грених опустился на стул, смотреть снизу вверх на собеседника было несподручно, поэтому он, уронив локти на колени, смотрел в пол.
– Я надолго вас не задержу, – начал Константин Федорович, обращаясь к доскам старого, местами вспученного и почерневшего, пола. – Мне всего лишь нужно знать, что вы делали в моей квартире между 18-м и 22-м?
Произнеся это, он медленно повернул голову и пристально посмотрел на учителя из-под упавшей на один глаз пряди волос. Рот его был стиснут, в глазах – потемневших и оттого принявших то устрашающее, волчье выражение из-за гетерохромии, горел вызов.
Иван Алексеевич смутился и густо покраснел – вспыхнул, как свечка, тотчас перевел взгляд на Петю и несколько секунд смотрел на него с недоумением.
– Что, простите?
– Вы были у меня в квартире, пока она пустовала? – Грених перефразировал вопрос, задав его с повышенной интонацией.
– Нет! Безусловно, нет!
– Вы повторите это при нашем управдоме, который проводил вас однажды в зимний день между 1918-м и 1922-м в кабинет отца и оставил там наедине? Вы приходили с целью выбрать книги для университетской библиотеки. Могу предоставить доказательства, что не только в университетской библиотеке хранятся книги из моей квартиры, но и здесь.
Пока Петя долго решался постучать, а после долго представлял Грениха учителю, Константин Федорович успел окинуть взором корешки книг сквозь стеклянные дверцы шкафа и отметить среди них один весьма знакомый.
– Вы позволите? – он поднялся, пересек кабинет широким нервным шагом, распахнул дверцу и вынул переплет «Руководства к хирургической анатомии» А. А. Боброва. Открыв форзац, он протянул книгу Ивану Алексеевичу.
– Читаю по памяти: «Максиму, в день его рождения от отца. 11 февраля 1901 года».
Он захлопнул обложку и швырнул книгу на стол.
– Это ошибка… какое-то совпадение… – пробормотал учитель. – Книга попала ко мне случайно! Я купил ее на развале.
– Вы проводите хирургические операции?
Вопрос заставил Ивана Алексеевича вздрогнуть. Он не знал, куда деть взгляд и руки, вдруг зажившие отдельной жизнью. Пальцами учитель перебирал пуговицы на рубашке, воротник, достал из кармана брюк платок, промокнул лоб. Грених так напористо наступал, что Хорошилову, кажется, стало нечем дышать.
Он смотрел в пол, продолжая тереть лысину скомканным платком, Константин Федорович глядел на него. Под этим полным змеиной сосредоточенности взглядом даже Петя почувствовал себя неуютно. Испуганный студент продолжал сидеть на стуле, послушно положив ладони на колени, и переводил взгляд с профессора на учителя, с учителя на профессора, в потрясении открыв рот. Светлая кожа его пошла красными пятнами, он сглотнул, закусил изнутри щеки и почти не дышал.
– Какие еще книги вы взяли?
– Да не брал я ничего!
– А подшивки в юфтевой коже? Психохирургия! Вам знакомо это слово?
– Впервые слышу! Почему вы так на меня накинулись?
– Вспоминайте, были ли вы в квартире профессора Грениха? С какой целью? Вам были нужны не только книги, но и работы Максима Федоровича из Психоневрологического института, не так ли? Вы использовали их, чтобы производить операции на мозге. Где вы это делаете? Спать… Вы устали. Вам необходимо отдохнуть. Слишком сложно думать. Веки тяжелые, в голове туман. Спать, хочется спать. Давит жара, нечем дышать.
Грених продолжал приближаться к Хорошилову, тот с выражением ужаса на лице отступал вдоль стола и уже добрался до его угла. Наконец профессор поднял руку, стал водить ею в воздухе, продолжая говорить монотонным, плоским голосом. Хорошилов закачался. Грених легонько коснулся его сердца, следом межбровья, отчего тот как будто ни с того ни с сего рухнул.
Петя вскрикнул, вскочив со стула и зажав руками рот.
– Что вы делаете? Ох, что вы творите? – застонал стажер с такой болью, словно его самого только что пырнули ножом.
– Помоги поднять его, – зло процедил Константин Федорович, опустившись к учителю, который лежал на боку рядом с массивной резной тумбой стола. Обе пары его очков упали подле лица. Петя, собравшись с духом, но дрожа и поскуливая, тотчас оказался рядом. Вместе они усадили Хорошилова за стол, уложив его голову и руки на столешницу. Грених достал карманные часы и щелкнул крышечкой. Петя успел лишь поднять очки с пола, но замер, держа оправы в потных и трясущихся руках.