– Что-то с прошлого раза не особенно выветрилось? – прогундосил в ладонь Петя. Грених не ответил, ощутив подспудное беспокойство, сунул ему книгу, что отнял у Хорошилова, тоже нагнулся к дверной ручке. Запах, выделяющийся при реакции серной кислоты с сахаром, давно бы весь вышел спустя три недели. Из квартиры пахло едко, как в первый раз, когда обнаружили фининспектора, курировавшего Сахарпромтрест, и беглого рецидивиста Тимохина из Новгорода, равно как и во второй, когда попались Куколев и двое жуликов из дутого Закаспийского общества взаимного кредита.
Он схватился за ручку знакомой двери и дернул, навалился плечом, саданул раз, два, три – треснул шов на рукаве, понял, что не совладать со старой дверью из массива дуба, метнулся к квартире напротив, затрезвонил в звонок. Дверь почти тотчас же распахнулась, видать, они наделали порядочно шума. На пороге показался рыжеволосый паренек лет четырнадцати, с веселой улыбкой во все лицо.
– Управдом в какой квартире живет?
– Это мой отец, сейчас позову, – лицо мальчика посерьезнело.
Вскоре такой же рыжий, как и мальчик, мужчина, одетый наспех в старый турецкий халат, ермолку и тапочки, вышел со связкой ключей на лестничную клетку. Он был хмур – уже предчувствовал очередные беспорядки в злосчастной квартире напротив, и это в выходной.
Грених вошел первым, наступил на половичок в прихожей, замер на одной ноге, дотянулся до шторы, висящей в дверях гостиной, отвел ее в сторону. Все остальные вытягивали шеи, не переступая порога. Черный неровный силуэт возвышался на стуле перед столом посреди комнаты, ноги его, видно, были привязаны к ножкам, а руки уведены за спину, голова – или ее черное подобие – свисала на грудь. Пена еще потрескивала, реакция продолжала свою работу. У кресла валялись брошенные ведра и противогаз, резиновые части которого были испачканы черным в области скул – видно, оттого что убегавший снимал его с себя грязными перчатками.
– Телефон у кого есть? Надо звонить Мезенцеву.
Это был второй вызов следователя за сегодняшнее воскресенье. Сергей Устинович грохотал сначала в трубку, дожевывая свой обед, прибыл на служебной машине только спустя час, зло хлопнул дверцей, топал по ступеням, поднимаясь, не прекращая ворчать.
– Константин Федорович, вам что, в выходной заняться нечем, что ли? – гаркнул он. – Вы по всей Москве ходите жмуриков собирать? Зачем вы сюда пришли? Что вам в своем институте не сидится? У вас же пациент умер! Вы с ним разобрались?
Грених не ответил, лишь виновато дернув бровями.
Мезенцев перетерпел спазм, прокатившийся по его лицу вихрем, и со вздохом зашел в квартиру, в гостиную заступать не стал, тоже остановился за шторой, слегка ее отогнув.
– Вот гадство, – выплюнул он. Потом обернулся к Грениху. – Как вы узнали?
– Мы не знали! – встрял Петя. – Мы шли, чтобы задать этому человеку кое-какие вопросы.
– Какие еще вопросы? Грених, вы что, в следователи заделались? Ладно, Петя – стажер, вы-то что? Ваше дело трупы вскрывать и психвменяемость свидетельствовать.
– Я вспомнил, что был знаком со Шкловским, – холодно отозвался профессор, которому совершенно не нравился претензионный тон старшего следователя.
– Знаком? Когда был знаком?
– Он притворялся, что гипнозу поддался.
Мезенцев изменился в лице, его щека дернулась, и он провел пятерней по седеющим прядям.
У порога квартиры уже давно столпились жильцы – любопытные головы выглядывали из-за плеч Грениха и Пети. Мезенцев ткнул пальцем в ворот халата управдома, велел зайти – будет понятым, остальных выпроводил и захлопнул дверь.
– Что ж, прежде нужно собрать все улики и составить протокол, а после будем разбираться.
Сергей Устинович очень быстро и слаженно сделал обыск комнат, проверил шкафы, подоконники, мебель. Никаких следов, кроме противогаза и двух жестяных ведер, в которых была замешана кислота с сахаром, найдено не было. На ковре лишь несколько черных пятен.
– Когда я зашел, – давал отчет Грених, пытаясь обеденной ложкой сковырнуть с лица убитого припечатавшуюся к коже пенистую массу, – ковер в прихожей был сдвинут. И на полу я заметил странный след, точно пятка поехала в сторону. Убийца обернул тряпками ноги, как делал это всегда, но, убегая, он потерял равновесие, поскользнулся на коврике, тряпка с правой его ноги чуть съехала, обнажив каблук. Уходил он, тряпки не поправив, поэтому на лестнице должны быть следы. Обувь его, ввиду дождя, изначально грязной была. Сквозь тряпки сочилась влага. Вы заметили странные мокрые пятна на ковре?
Мезенцев слушал профессора, обиженно выпятив нижнюю губу и глядя на него исподлобья. Ни слова не сказав в ответ, он медленно отер ладони о карманы своего френча, развернулся и отправился в прихожую. Что он там делал, Грениха волновать было не должно, его дело маленькое – труп.
Наконец удалось снять с головы несколько ошметков черной копоти и обнажить клочок знакомых седых волос. Потом Грених доковырял до части уха и уже смог дать предварительный вердикт, что перед ними привязанный к стулу восседает именно мертвый Шкловский.
– Так, – Мезенцев окинул орлиным взглядом гостиную, остановился на управдоме, попросил его поставить свою подпись под протоколом, который судорожно все это время составлял на коленке Воробьев, и разрешил идти.
– Теперь давайте обсудим цель вашего сюда прибытия, товарищи сыщики Холмс и Ватсон, – объявил он, когда входная дверь хлопнула, дернул щекой, подхватил свободный стул, сел.
Грених подхватил другой стул и сел напротив. Петя опустился на краешек кресла, стоящего справа от двери, положив на колени «Хирургическую анатомию».
– Вы знаете, что гипнозом я занимался еще до революции… – начал Константин Федорович. И он подробно поведал о своих и брата исследованиях, о том, что они для испытаний приглашали людей за определенную плату участвовать в сеансах, брали консультации и у европейских ученых с громкими именами, и у профессиональных шулеров и фокусников. Собравшись с духом, рассказал о маскараде – неведомой театральной постановке, в которой тоже – не в лучших целях – был использован гипноз. Сказал, что Синцов, Стешина и Лида Фомина принимали в нем участие, и это кончилось для двоих из них смертельным исходом, лишь Стешину удалось спасти.
Грених поймал себя на мысли, что не стал произносить имени Соловьева, которого тоже успел выдернуть из туманного транса, не сообщил и о протоколах, что просил составить своих пациентов. Сидя сейчас напротив следователя, который слушал его с внимательным, непроницаемым лицом, Грених все еще не мог до конца ему довериться. Не к месту вдруг в голове возникло воспоминание, как Брауде распекал старшего следователя, который вел следственный процесс по делу Сахарпромтреста. Слишком много тянулось от него всяких ниточек путаных… Недоверие печальным призраком, ангелом-хранителем или еще каким потусторонним существом спустилось с небес, встав у левого плеча профессора, держало двумя прозрачными пальцами за рукав и все время нашептывало: «Не верь! Не верь Мезенцеву, не верь, раздавит тебя, бровью не поведет!»
Тот мог. Случись что – обвинят Грениха в том, что его исследования вышли из-под контроля, без суда и следствия выпрут со службы, а то и посадят.
– Я не зря спрашивал тогда, действительно ли Тимохин и Куколев бежали из тюрьмы, – говорил Грених. – Нельзя сбрасывать со счетов того факта, что за всем этим стоит медик, знакомый с гипнозом, проводивший операции на мозге, хорошо знающий химию. Вам не приходилось ранее слышать, что в Психиатрической колонии на Курской железной дороге, станция Столбовая, трепанируют головы заключенным, скажем, несколько нетрадиционным способом?
– Куколев до колонии этой так и не добрался, хотя перевод его подписывали, – тоном, в котором слышались смягченные нотки, наконец ответил Мезенцев. – Он был очень буен, причинял увечья сокамерникам и тюремщикам.
– Все же он там был. Я располагаю сведениями, что в Психиатрической колонии на станции Столбовая ему через глаз повредили белое вещество мозга в лобной доле, отчего сейчас он полностью недееспособен. И был недееспособен на момент его поимки в этой квартире – судя по срокам, когда была произведена операция. Я об этом в протоколе указал!
Мезенцев долго смотрел на Грениха глазами, в которых недоумение спорило с силой волей, ведь профессор только что обвинил его в ужасном упущении, совершенном следствием.
– На что вы намекаете? – сорвалось с его губ.
– Я не намекаю. Прямо говорю. Куколева в Трехпрудный привезли прямо из колонии.
– Откуда у вас такие сведения, что именно там проводили операции на мозге бежавшего заключенного?
Грених немного подумал и решил идти ва-банк. Терять было нечего. Сегодня он должен был поставить Мосгубсуд в известность обо всем происходящем. Не будь в этой комнате стажера, который своим въедливым характером мог достать мертвого из могилы, профессор долго бы еще думал, прежде чем совершить такое признание. Более осторожный на его месте, озаботившись о свидетелях своей непричастности, предпочел бы отмалчиваться в стороне. Но Грених знал, что не будет спать по ночам, если не сыщет того ублюдка, который порочил имя гипнотерапии, ставил палки в колеса исследовательского механизма, превращая гипноз в орудие преступления.
– От Хорошилова, заведующего кафедрой патологической анатомии МГУ. Работает он в Психиатрической колонии?
– Он что, вам сам сказал? – бесцветным голосом спросил Мезенцев, упершись кулаком в колено.
– Да, сам.
– Ну вы прямо ходячий полиграф, ей-богу. Гипнозом ему голову заморочили?
– Формулировка у вас больно уничижительная, Сергей Устинович. Под гипнозом у человека сознание самое что ни на есть чистейшее, оттого и уязвимое. Да, я принудил его сказать правду. И он сознался, что прооперировал девятнадцать человек, приговоренных к смерти ревтрибуналом.
Мезенцев еще некоторое время сверлил Константина Федоровича стальным взглядом, тот не сдавался – смотрел в ответ черно-зеленым из-под черной пряди.