– Какую еще серную кислоту? – взъярился всегда покладистый шофер.
– На рычаге переключения передач тоже имеется пятно. На заднем сиденье кожа изъедена несколькими дырами, и у вас под ногами пятна.
Вместо ответа шофер с откровенной ненавистью выпустил облако дыма.
– Что вы делали в воскресенье, 3 июля?
– Дома был, с семьей.
– На вызов не выезжали?
– Нет!
– Подумайте хорошенько, ведь выезжали в Трехпрудный. Шкловского тогда нашли.
Факт очевидной лжи делал показания шофера очень сомнительными. Грених застал его врасплох. Он путался, врал там, где не было нужды, отмалчивался, не умея выразить показного удивления, а только злился, что тайные его дела изобличили в самый неподходящий момент. Скорее всего, в воскресенье душить Шкловского приезжал он. Грених вспомнил, как пропустил черный «Рено», прежде чем перейти улицу, когда они с Петей пришли к Шкловскому задать несколько вопросов.
– Со временем вы все поймете, сло́жите в ясную картинку, – обернулся он к стоящему рядом со сдвинутыми бровями Фролову. – Просто мотайте на ус, запоминайте.
Потом он сделал усилие и залез под шоферское сиденье, просунув глубоко руку. Он надеялся там обнаружить пустую бутыль из-под кислоты, так как в ногах шофера пол был основательно подпорчен чем-то едким. А вынул небольшой съемный таксометр с двумя циферблатами и рычагом.
– Советую сегодня Афанасия Назарыча не отпускать, – и Грених передал прибор для измерения пройденных километров недоуменно поднявшему брови Фролову. – Нужно узнать обо всех передвижениях Мезенцева за последние два месяца. А также допросить их жен и спросить, не находили ли они на мужниных одеждах каких-либо изъянов.
Достав платок, Грених стал кашлять, развернулся, пошел к дверям Губсуда. Фролов, держа в руках таксометр, бросил Назарычу, чтобы тот поставил машину в гараж, а потом отправился дожидаться в кабинет следователя. Недовольный таким поворотом событий шофер затопал к рулю.
Грених уже был в вестибюле, когда свистнули о гладкие камни мостовой шины служебного автомобиля, а Фролов, все еще держа в руках таксометр, нагнал его.
– Я бы на вашем месте его сейчас же арестовал, – Грених на секунду оторвал от лица платок. Они шли к лестнице. – Он попытается сбежать, потом ведь будете по всей Москве ловить. Частный извоз – не единственное его преступление.
– Что все это значит, Константин Федорович? – недоуменно всплеснул Алексей свободной рукой. – Вы что-то знаете? Так скажите прямо. Зачем юлить и морочить мне голову загадками? Вы подозреваете Сергея Устиновича? Вы были вчера на премьере?
– Был, – вновь оторвал платок от лица Грених.
– Почему вы вдруг стали кашлять кровью?
– Лучше ты мне скажи, что за операцию вчера затеял Мезенцев, как ее разработал, кто в ней участие принимал и что хотел в итоге выяснить? Все, что я знаю… – профессор сглотнул, ощутив металлический привкус на губах, – что Рите дали наган, заряженный холостыми. Нашли его?
– Она должна была стрелять в воздух, чтобы создать панику.
Грених остановился перед парадной лестницей, опершись на перила.
– Когда Мезенцев объявил тебе об операции?
– Вчера вечером… Мы уже собирались уходить, он ворвался в кабинет и стал торопить меня. Потом позвонил в Большой Гнездниковский, в МУУР, попросил одного человека в помощь.
– Вы поехали в театр на служебной машине?
– Нет, поймали таксомотор.
– Хм, что за излишняя осторожность! Где взяли костюмы?
– Мейерхольд выделил.
– Удивительно, они вам все по размеру были.
– А что там, костюмы, что ли? Белая простыня Призрака и сиреневая простыня Епископа.
– Зато Раджа вышел знатный. Вы впервые были на этом собрании-маскараде?
– Конечно, впервые. Да я и не понял хорошенько, что оно значило.
– Какое задание вам дал Мезенцев?
– Не упустить тех, кто будет за ширмой. Они гипнозом людям головы морочили – это все, что он сказал.
– Как же вы их упустили? – Грених не сдержал сарказма на лице.
– Так иностранка эта… Рита Марино стала по ним стрелять. Мы кинулись, и тут сразу кто-то выключил свет. Гражданка Марино себе в голову выстрелила, Сергей Устинович ее отволок в фойе, она еще дышала, меня к вам отправил, а агента за бригадой. Я вас по всей Москве искал. Нашли только утром…
– Послушай меня, Фролов, пока я еще говорить могу, – прервал его Грених. – Ты должен начать со Шкловского, вычислить круг его общения, опросить соседей, может, кто видел, как Петя или Мезенцев приходили к нему. Второе. Поднять все дела, которые он вел, что кончались смертями в черной пене… Тоже всех соседей убитых опросить. Никто не помыслил бы в появлении Мезенцева в их квартирах усмотреть вооруженное ограбление. И еще раз перечитай мои медицинские показания… Есть разница, как кожу сжигает дегидрированный кислотой сахар, а как сама кислота… Некоторых живьем кислотой пытали…
– Кто? Мезенцев?
– Да, а с ним и Петя, увы, Шкловский и шофер наш.
– Да вы с ума сошли, что ли! Все знают, что Мезенцев – ставленник Сталина, – в отчаянии вскричал Фролов.
– Ага, прекрасно, – зло улыбнулся Грених. – Тогда еще нужно будет с проверкой в Психиатрическую колонию заявиться, в которой над заключенными тайные опыты ставят.
– Я ничего этого сделать не смогу! Я ведь не следователь, на место Сергея Устиновича не сегодня завтра назначат нового…
– Пусть, но ты запоминай, потому что кроме тебя теперь некому.
– А вы… где вы были? Вы были в театре? Вы были там за ширмой? Это в вас Рита попала?
Фролов сунул таксометр под мышку, не желая с ним расставаться, и бесцеремонно схватил Грениха за ворот, тот вцепился здоровой рукой ему в пальцы.
– Ну, покажите же! У вас все пальто насквозь в крови! – захрипел Фролов, норовя сдернуть с профессора застегнутые у самого горла пуговицы. Они стояли на первых ступенях парадной лестницы, в три руки удерживая воротник. Грених терял силы, он не хотел и не мог ни драться, ни доказывать свою правоту.
Главное, он успел понять, что Мезенцеву был пособником его водитель, которому старший следователь в свободное время разрешал заниматься извозом. Это было очевидно, его черный утюг все время принимали за таксомотор. А сорок копеек за километр – целое состояние, если класть эти деньги в карман, не платя налогов. Мезенцев залучил преданного человека, склонил его к преступлениям. Они возили сахар и серную кислоту на задних сиденьях. Жертву выслеживали, скорее всего, на улице, подъезжали, брались подбросить, оглушали, везли куда-то, пытали, выведывая, где жертва хранит ценные бумаги, а потом привозили глубокой ночью в Трехпрудный и обставляли все в соответствии со сценарием. Большой команды для такого нехитрого злодеяния не требовалось.
Грених жалел лишь об одном, что Петя теперь мертв, его ни о чем не спросишь, к стенке не припрешь, не пожуришь, не выслушаешь. Теперь и речи, записанные им на пластинки, обрели горестный смысл. Он был еще мальчишка, решивший поиграть в великого вершителя судеб, терзаемый потаенными комплексами из-за психоза отца и дурной наследственности, имевший какие-то свои представления о комсомоле и справедливости. Он знал только черную изнанку революционного правосудия, которую демонстрировал Мезенцев, простивший ему убийство отца и показавший пример, как выгодно играть без правил. А ведь начинал… пытался открыться, там, в театре, после неудачного похода на «маскарад»…
– Говорите сейчас же, – тряс Фролов Грениха за грудки. – Это вас Мезенцев прибыл ловить? Вы убили его? Это в вас стреляла Рита?
В эту минуту входные двери хлопнули, и в вестибюль здания суда ворвался взлохмаченный и задыхающийся Мейерхольд.
– В него стреляла не Рита! – прокричал он драматичным баритоном, бегом пересекая пустой вестибюль. – В него палил старший следователь из пистолета, который украла Рита. Товарищ Грених ни в чем не виноват.
Фролов обернулся, выпустив воротник Грениха. Тот, теряя от счастья сознание, начал было оседать, но схватился на перила.
Мейерхольд, заметив, что Грених и Фролов раздумали вступать в драку, замедлил шаг, стал отдыхиваться.
– Я все видел, и, если угодно, без утайки расскажу, – произнес он наконец. – Всю правду, как она есть. Каждое слово разговора у меня здесь, – он указал пальцем на висок с видом Мефистофеля, предлагающего Фаусту все секреты мироздания. – И про черные трупы – старший следователь сам сознался в смертях тех людей; и про наш, увы, позор – этот маскарад. Обещайте помиловать, ибо мы совершенно не ведали, во что были ввязаны! Нам сказали делать – мы слушались… Мы лишь жалкие лицедеи, призванные тешить публику. Я своего театра не бросил, остался и все видел! Стоял на лестничном пролете со второго на третий. Все началось с того, что я не нашел Риту, чтобы ей рассказать, что Константин Федорович вообще впервые слышит о постановке с гипнозом…
– Всеволод Эмильевич, – прервал его Грених, выдохнув, – вы мой спаситель. Спасибо, что потрудились прийти. Жить! Очень хочу жить, – он схватил Фролова за плечо. – Выслушаешь режиссера потом, сейчас живо вызывай карету «Скорой помощи» – у меня пуля в легком!