Единственная разница между ними и мной будет состоять в том, что я очень скоро с ним расстанусь.
И что самое грустное для меня – он не будет помнить то короткое время, которое мы с ним проведем вместе. Когда умерла моя мама, у меня по крайней мере остались воспоминания о приятных событиях, связанных с нею. Событиях, происходивших целых пятнадцать лет. У него же не останется ничего. Впрочем, как написала Анджела, так ему будет легче. Надеюсь, что это правда. Хотя надеяться на такое – это ужасно. Подумать только – надеяться на то, что твоему сыну будет легче мириться с тем, что ты мертва, потому что он абсолютно ничего про тебя не помнит!
– Я люблю тебя, – шепчу я ему.
И чувствую в этот момент, что в самом деле люблю. А еще я чувствую, что мне нужно держаться за Ли, что бы со мной ни происходило, потому что без Ли не будет Гаррисона. И я сомневаюсь, что я смогла бы это вынести. Нет, точно не смогла бы.
Я больше не буду читать эти публикации и комментарии к ним. На этот раз я решила это твердо. Я не буду заходить в «Фейсбук». Я не позволю этим публикациям влиять на мое поведение.
Я снова улыбаюсь «Г».
– Спокойной ночи, спокойной ночи, – говорю я. – Я не буду смотреть на тебя какое-то время, но это не означает, что я не буду о тебе думать.
Я целую экран, закрыв глаза и мысленно представляя себе, как я когда-то поцелую его на самом деле.
На следующее утро, когда я жду поезда, звонит мой телефон. Я достаю его из кармана и с удивлением вижу на дисплее имя Сейди. Я раздумываю, отвечать мне на ее звонок или нет, но в конце концов отвечаю.
– Привет, – говорю я. – Не рановато для тебя?
– Я встала утром так рано, чтобы сказать тебе, какая я балбеска.
– Что ты имеешь в виду?
– А наш с тобой последний разговор, когда мы ходили в «Прет». Я вела себя как какая-то дура.
Несколько секунд я молчу. Честно говоря, я ошеломлена. Я ведь думала, что уже потеряла ее. Потеряла навсегда. Я никак не ожидала, что она даст мне еще один шанс.
– А мне нужно было понимать, насколько тебе тяжело, – говорю я, и мой голос слегка дрожит.
– Я просто не ожидала такого – только и всего. Я имею в виду, что в нынешние времена уже никто не женится, разве не так? Если бы ты сказала, что переезжаешь к нему жить, это не стало бы для меня большой неожиданностью. Если выбирать между малюсенькой спальней в доме ленточной застройки в Митолройде и роскошной квартирой в Лидсе, я знаю, что выбрала бы лично я.
– Я выхожу за него замуж не ради его квартиры. Я его, знаешь ли, и в самом деле люблю.
– Я это поняла. Мне просто не хочется, чтобы ты превращалась для меня в домохозяйку средних лет – только и всего. Если ты не будешь осторожной, ты и не заметишь, как станешь пахнуть детской отрыжкой и жаловаться по поводу бессонных ночей.
Мне приходится отвести руку с телефоном подальше от головы, чтобы сделать парочку глубоких вдохов (так, чтобы Сейди не услышала). Она даже не представляет себе, что сейчас говорит, это очевидно, но я начинаю понимать и то, какими непростыми будут наши с ней отношения, если их удастся сохранить.
– Послушай, я не могу долго говорить. Мой поезд уже вот-вот подъедет, – говорю я.
– А ты не у него дома?
– Нет. Я приехала к себе домой, чтобы повидаться с папой. Я, если честно, была сильно измученной. В этот уик-энд я ходила с матерью Ли по магазинам, выбирала себе свадебное платье.
– Ого! Это уже серьезно. Ну и как, выбрала?
– Да.
– Мне оно понравилось бы?
– Оно не черное и в нем нет элементов из кожи – если ты это имеешь в виду. И еще до того, как ты спросишь, отвечаю, что нет, я не буду надевать под это платье ботинки «ДМ».
– Жаль. Это было бы неплохое сочетание.
– Я не думаю, что мать Ли одобрила бы.
– А тебя-то она одобряет?
– Думаю, что да. Мы теперь с ней еще и друзья в «Фейсбуке».
– Мне тогда лучше быть осторожной по поводу того, что я там тебе пишу. Не хочу, чтобы у тебя возникли проблемы с твоей свекровью.
Поезд уже подъезжает к платформе.
– Ну ладно, мне пора ехать, – говорю я.
– Послушай, а может, на этой неделе снова пообедаем вместе? Только на этот раз платить буду я – чтобы как-то компенсировать то, что вела себя как идиотка.
Я колеблюсь, потому что не уверена, стоит ли мне встречаться с Сейди, тем самым нарываясь на продолжение того разговора с ней, особенно с учетом всего того, что я прочла вчера вечером. Но я ведь уже решила больше не заходить в «Фейсбук». Возможно, было бы неплохо снова привлечь ее на свою сторону. Может, если я заставлю ее увидеть, каков Ли на самом деле, она не станет поднимать весь этот шум в будущем?
– Хорошо. Просто сообщи мне когда.
Я чувствую это, когда просыпаюсь в среду утром. Такое происходит каждый год. Боль. Страдания. Горечь. Люди врут, когда говорят, что время лечит. Ничего оно не лечит. Просто острая боль притупляется и ты периодически о ней забываешь, но каждый год на годовщину маминой смерти возникает ощущение, что обезболивающее средство перестало действовать, и ты осознаешь, что рана не зажила, она такая же глубокая и болезненная, как и раньше, и что ты всего лишь маскировал ее весь прошедший год, чтобы хоть как-то продолжать жить. И весь день становится одним долгим, беззвучным воплем, пока ты ждешь, когда этот день пройдет и обезболивающее средство начнет действовать снова.
Я быстро одеваюсь и иду на первый этаж. Когда я захожу, папа поднимает на меня глаза, и я вижу, что он плакал. Я подхожу к нему и обнимаю его. Нам с ним не нужны никакие слова. Наше утешение заключается лишь в осознании того, что мы оба испытываем одинаковые чувства и что нам обоим одинаково тяжело. Папа берет меня за голову руками и целует в лоб.
– Не становится ни капельки легче, правда? – говорит он.
– Да, не становится.
– Хочешь позавтракать или поедем сразу?
– Поедем сразу.
Мы садимся в папин автомобиль и едем все десять минут молча. Все мои мысли – лишь о том, как папа едет по этому же маршруту, но с лопатой. И о том, в каком же он был отчаянии, раз решил выкопать меня из могилы.
Я тереблю стебли желтых нарциссов, лежащих у меня на коленях. Нарциссы были любимыми цветами мамы. Вообще-то я не знаю точно, правда ли это или же она говорила так просто потому, что я всегда дарила ей нарциссы на День матери. Интересно, какие цветы будет приносить на мою могилу Гаррисон, когда станет для этого достаточно большим? У меня ведь нет любимых цветов. Думаю, мне стоит выбрать для себя какие-то любимые цветы и сказать об этом папе и Ли. Я готова сделать что угодно, лишь бы им было легче справляться с тем, что меня больше нет.
По сравнению с другими кладбищами это – очень даже симпатичное. С него открывается великолепный вид на долину Ладденден – несколько дымовых труб старых фабрик, поля, деревья и петляющие тропинки вдоль каменных оград, сложенных без строительного раствора. А еще здесь очень тихо. Мы прогуливались здесь, по этой местности, всей семьей, когда я была маленькой. Я тогда жаловалась, что у меня устают ножки.
Я иду вслед за папой в дальний угол кладбища – туда, где более свежие могилы. Деревья за ними заслоняют от нас находящуюся за кладбищем церковь. Кое-где бросаются в глаза своими яркими оттенками цветы, завернутые в целлофан, с написанными дрожащим почерком посланиями.
Мамина могила – в самом углу. Папа зарезервировал тут место на всю семью. Он сказал мне, что это означает, что мы когда-нибудь снова соберемся все вместе. И что мама будет нас ждать. И теперь из его публикации я знаю, что следующим, кого похоронят здесь, буду я. Он ведь, судя по той его публикации, сидел и плакал между могилой мамы и моей могилой.
Я смотрю, как он кладет на мамину могилу красную розу. Его рука при этом дрожит. Дрожит и его нижняя губа. Я подхожу и сжимаю его ладонь, а затем кладу рядом с его розой свои нарциссы. Когда я делаю это, воздух, который как бы накапливался глубоко внутри меня, вырывается наружу какими-то первобытными звуками. Я опускаюсь на колени и делаю резкий вдох, чтобы заполнить образовавшийся во мне вакуум. Папа тоже опускается на колени рядом со мной и берет под руку.
– Все нормально, – говорит он.
– Ничего не нормально. Не будет нормально. Ни для тебя, ни для меня.
– Джесс, перестань. Нам ведь пока как-то удавалось держаться. У нас получается делать это вместе.
Я качаю головой и начинаю скрести землю пальцами.
Папа пытается оттянуть мои руки назад и заставить меня подняться на ноги.
– Джесс, пожалуйста, остановись.
– Я не могу! – кричу я. – Я не могу ничего остановить! Это все равно произойдет, что бы я ни делала.
– Пойдем, ты начинаешь говорить какую-то ерунду. Нужно отвезти тебя домой.
До меня доходит, что он сейчас подумает, будто я не в себе. И что все это начинается снова. Я отрываю свои руки от земли, смотрю на них, подношу их к своему носу и нюхаю прилипшую к рукам землю, как бы пытаясь почувствовать в ней какой-то след от мамы.
Папа берет меня под мышки и поднимает на ноги. Ноги у меня дрожат. Я прижимаюсь к нему. Я боюсь от него отстраниться.
– Когда я умру, ты похоронишь меня здесь, – говорю я. – Рядом с мамой.
Папа вытирает слезы со своего лица.
– Нет, это ты похоронишь меня здесь, – говорит он. – Но тут хватит места и для тебя, когда придет и твое время.
– А для Ли?
– Я не знаю, хватит ли места. Если это тебя так волнует, я могу позвонить и спросить.
– А еще дети, которые у нас будут, – говорю я. – Я хочу, чтобы и они когда-нибудь были похоронены именно здесь.
Папа кивает:
– Давай вот об этом пока не переживать, хорошо? Нам сейчас нужно думать о предстоящей свадьбе.
Он крепко обхватывает меня за плечи. Даже сквозь одежду я чувствую, как сильно он волнуется. Я киваю ему в ответ.
– Тебе нужно с кем-то увидеться, Джесс? Тебя что-то беспокоит?
Я колеблюсь. Мне очень хочется рассказать ему обо всем, но я не могу. Он только еще сильнее станет переживать. И тогда может случиться так, что свадьбы не будет. А если свадьбы не будет, то Гаррисон не родится, а этого я вынести не могу. Я не могу и мысли допустить, что у меня не родится мой маленький мальчик.