– Я звоню по поводу своей невестки, – говорю я, когда мне наконец снова отвечают с другого конца линии. – Она на девятом месяце беременности, и она очень неудачно упала. Она говорит, что ребенок уже вот-вот родится.
Я сообщаю адрес и, услышав, как она снова закричала, бегу в ванную.
– Все в порядке, – говорю я ей. – Скорая помощь уже едет.
– Папа… – говорит она. – Позвоните папе! Скажите ему, чтобы он приехал в больницу.
– А Ли?
Она отрицательно качает головой:
– Пусть приедет папа.
Я иду обратно в коридор и делаю то, о чем она меня попросила. Когда Джо отвечает на мой звонок, голос у него удивленный.
– Привет, Анджела. Все в порядке?
– Я по поводу Джесс, – говорю я. – У нее начались схватки.
– Но это же должно произойти только через три недели.
– Она упала, – говорю я. – Поскользнулась в ванной. Сюда уже едет скорая помощь. Ее отвезут в «Джимми» – ну, то есть в больницу Святого Джеймса. Она хочет, чтобы вы приехали туда.
– С ней все нормально? – спрашивает Джо.
– Не знаю, – говорю я. – Ждем, когда приедут парамедики. Вы езжайте прямо в «Джимми», в родильное отделение.
Я могу себе представить, какое у Джо сейчас лицо и как он бросился к своему автомобилю. Она ведь его дочь. Она – единственное, что у него осталось. Она и ее малыш. Я знаю, какие Джо испытывает чувства. Они мне знакомы.
Я иду обратно в ванную, снимаю с крючка на тыльной стороне двери домашний халат и укрываю им ее.
– Он уже поехал в больницу, – говорю я.
Она кивает, а затем ее лицо искривляется и она снова кричит. Я беру ее за руку, но она ее отдергивает.
– Старайся глубоко дышать, – говорю я. – Старайся все это замедлить.
Она морщится. Я задаюсь вопросом, следует ли мне попытаться ее приподнять, но решаю, что пусть уж лучше это сделают парамедики. Я все еще не знаю, ушиблась ли она при падении или нет. Я не хочу еще больше осложнить ситуацию. Я и так уже ее сильно усложнила.
Я слышу, как раздается сигнал домофона. Я бегу в коридор, снимаю трубку, говорю им подниматься на лифте и нажимаю кнопку, чтобы отпереть дверь подъезда. Я жду, когда они доедут до нашего этажа.
– Сюда! – кричу я. – Она здесь.
Они вбегают. У одного из них – кресло на колесиках. Он оставляет его в коридоре. Я открываю для них дверь ванной. Когда они заходят, Джесс снова издает крик.
– Все в порядке, милая, – говорит тот из них, который постарше, наклоняясь над Джесс и осматривая ее. – Мы моментально доставим вас в больницу. Мне просто нужно убедиться, что вы себе ничего не сломали и что нет серьезного ушиба.
Он слегка приподнимает ее и, засунув руку под нее, ощупывает ее позвоночник и надавливает на нижнюю часть спины. Затем он просит ее пошевелить пальцами ног, и она делает это.
– Она теряла сознание? – спрашивает он, повернувшись ко мне.
– Нет. Думаю, что не теряла.
Он переводит взгляд на ее глаза и просит ее следить за ее пальцем, который он начинает водить из стороны в сторону. Затем он ощупывает ее шею и ключицы, после чего достает стетоскоп.
– Он, возможно, немножко холодный, – говорит он.
Он прикладывает стетоскоп к ее животу и передвигает его туда-сюда, а затем останавливается и прислушивается.
– С ним все в порядке? – хныкающим голосом спрашивает она.
– Да, – отвечает он. – С ним все хорошо. Мы сейчас вас приподнимем, посадим в кресло на колесиках и отвезем в больницу. Согласны?
Она кивает и, схватив себя руками за живот, стонет. Парамедики становятся с обеих сторон от нее и приподнимают ее. Полотенце падает. Я бросаюсь к ней и укрываю ее домашним халатом, стараясь прикрыть ее интимные места. Парамедики берут ее под руки и осторожно перемещают в коридор. Я подкатываю кресло на колесиках и наблюдаю за тем, как они медленно усаживают ее в кресло.
– Вы с ней едете? – спрашивает тот парамедик, который постарше.
Я, еще не успев ничего ответить, вижу, как Джесс отрицательно качает головой.
– Нет, – тихо говорю я. – Туда к ней приедет ее отец. Ей понадобится ее чемодан с личными вещами. Он – вон там, – говорю я, показывая на стоящий в коридоре чемодан.
Второй парамедик берет его.
– Ой, и еще кое-что, – говорю я, направляясь бегом в детскую и возвращаясь с автолюлькой. – Хотите, чтобы я вам помогла? – спрашиваю я.
– Нет, спасибо, – говорит он, беря ее у меня. – Я справлюсь и сам.
Джесс снова вскрикивает.
– Ну все, – говорит тот, который постарше, – уже везем вас в больницу.
Я смотрю, как они выкатывают ее на кресле из квартиры и закатывают в лифт. Я закрываю дверь, поворачиваюсь и иду в детскую. Там я начинаю плакать, опустившись на пол и схватив плюшевого медвежонка, которого я купила для своего внука. Внука, которого я уже не знаю, увижу ли когда-нибудь.
ЛИЧНОЕ СООБЩЕНИЕ
Анджела Гриффитс
21 сентября 2017 г.
Я всегда знала, что Ли не делал этого, Джесс. У них не было никаких однозначных доказательств его вины, потому что он не делал этого. Вот так вот все просто. Я, впрочем, также знала, что со стороны может показаться, что он это и в самом деле сделал. Вот почему я поступила именно так, как поступила. Я не горжусь тем, что сделала, Джесс. Я попросту запаниковала, когда приехала и увидела в коридоре твой чемодан. Потому что я тоже однажды вот так вот упаковывала чемодан, Джесс. И я тоже оставила его стоять в коридоре. Единственная разница заключалась в том, что я не смогла заставить себя реализовать свой замысел из-за маленького мальчика, который заметил этот чемодан там. Заметил и начал задавать вопросы. Очень неприятные вопросы, на которые у меня не было ответов. А потому этот чемодан был распакован до того, как отец мальчика пришел домой с работы, и маленькому мальчику было велено ничего никому об этом не рассказывать. Я не ушла, я осталась – осталась на недели, которые переросли в месяцы, а те, в свою очередь, переросли в годы. Я терпела при этом все, что на меня сваливалось, потому что я не могла решиться уйти и бросить своего маленького мальчика, а уйти и взять его с собой я попросту не могла. Я не могла позволить себе растить его в одиночку. В конце концов в коридоре оказался упакованным чемодан его отца, когда тот ушел от меня к другой женщине. Женщине, которая тогда была, возможно, моложе меня, но которая сейчас уже, видимо, пожилая. Такая же пожилая, уязвленная и сломленная, как я.
Вот почему я сорвалась. Вот почему я зашла в ванную, чтобы уговорить тебя остаться. А когда я увидела, что ты лежишь неподвижно на кафельной плитке и из раны на твоей голове течет кровь, я подумала, что ты либо уже мертва, либо умираешь. В ту долю секунды мне нужно было принять решение, остаться ли здесь и помочь тебе или же забрать Гаррисона и удрать. Сделать вид, что я приехала сюда еще до этого несчастного случая и, как обычно, забрала с собой своего внука на все утро, чтобы позволить тебе спокойненько принять душ.
В общем, я выбрала Гаррисона. Все, о чем я могла думать, – так это об этом маленьком мальчике, вопящем что есть силы. И я знала, что мне необходимо увезти его оттуда. Знала, что, если я задержусь еще на пару секунд – даже для того, чтобы набрать по телефону номер «999», – будет больше вероятности того, что полицейские подумают, что это был вовсе не несчастный случай и что это сделал с тобой Ли. И тогда Гаррисон потерял бы не только свою маму, но и своего папу. А ни один ребенок не должен обрекаться на такую участь.
Поэтому именно так – я забрала его и захлопнула за собой дверь, оставив тебя там умирать. Потому что я не могла допустить, чтобы моего внука постигла такая участь. И хотя я, возможно, принесла при этом в жертву твою жизнь, я говорю себе, что ты согласилась бы с таким моим поступком. Потому что ты как никто другой знаешь: мать сделает что угодно ради того, чтобы спасти свое дитя.
И конечно же, полицейские поверили мне, когда я сказала, что приехала в вашу квартиру уже после того, как Ли ушел на работу. Никто в этом даже не усомнился. И в самом деле – какая женщина оставила бы свою невестку умирать на полу в ванной? Мне поверили и в суде. Поверили даже после того, как те женщины стали рассказывать о Ли всякие гадости.
Что сделано – то сделано, и мне придется жить с этим всю свою оставшуюся жизнь. Теперь никто уже никогда не узнает правды, потому что я не собираюсь ее никому говорить. Ли, возможно, ее тоже знает. Но только в том случае, если он и в самом деле убил тебя, а я все еще в это не верю. И я не могу спросить его, даже если бы и хотела это сделать, потому что, если я спрошу его, он узнает, что я нашла тебя и что я оставила тебя умирающей на полу. Мы никогда не говорили об этом. И, думаю, вряд ли когда-либо об этом поговорим. Между матерью и ее сыном существует особая связь. И о некоторых вещах лучше вообще никогда не говорить.
Вторник, 21 марта 2017 года
Я настолько уверена, что рожу в машине скорой помощи, что даже удивляюсь, когда машина останавливается и меня начинают выкатывать на кресле наружу.
– Мы уже приехали? – спрашиваю я парамедика, который постарше и который сказал мне, что его зовут Терри.
– Да, мы сейчас доставим вас прямиком в здание. Там уже ждут те, кто вами займется.
– С ним все будет в порядке?
– Да, с ним все будет замечательно, – говорит Терри, улыбаясь мне. – Он заставил свою мамочку попереживать, да?
Я киваю и одновременно с этим стону, потому что схватки начинаются снова. Терри закатывает меня на кресле в приемный покой родильного отделения. Врач и акушерка уже ждут меня с тележкой для перевозки беременных. Я слышу, как Терри им что-то быстро говорит, пока меня на нее кладут. Я различаю лишь обрывки его фраз: что-то про время моих схваток и про то, что мне после родов нужно будет пройти всестороннее обследование. Второй парамедик передает местному персоналу мой чемодан и автолюльку. Затем меня завозят в лифт. Акушерка – очень полная женщина – берет меня за руку и говорит, что ее зовут Глория. Я стараюсь не думать о гиппопотамихе из мультфильма «Мадагаскар».