Читатель может удивиться тому, что я в таких подробностях описал свою беседу с принцем. Однако на тот момент времени в производство наркотиков, наркотрафик и наркобизнес было вовлечено более трех миллионов афганцев, проживавших внутри страны. С учетом того, что население Афганистана составляло около 26 миллионов человек, выходило, что каждый восьмой житель Афганистана являлся преступником в этой сфере.
Братья
…Истории, подобной той, что я сейчас описываю, в Афганистане можно услышать на каждом шагу. Развязанная нами в 1979 году война — не признаваемая уже на протяжении 30 лет ошибка КПСС — принесла людям, жившим в этой стране, неисчислимые беды. Смерть стала каждодневным спутником этих изгоев мира, существующих в том месте земли, хуже которого может быть только ад. Но эта история, рассказанная пуштуном Амид Голем, запала мне в душу надолго, если не навсегда. В ней, как в капле воды, отражается масштаб катастрофы, к которой пришел Афганистан в 90-х годах, гражданской войны, к которой привела страну Саурская революция и неуклюжая попытка СССР сделать это государство проводником своей политики в регионе. Это история пуштуна из очень знатной семьи, человека, прадед которого командовал войсками Амануллы Хана — афганского эмира, подписавшего договор о дружбе с вождем мирового пролетариата Лениным. История человека, растерявшего своих родственников, еще очень крепкого, но больного мужика, повидавшего на своем веку столько, сколько не выпадет и на десяток лет считающих себя несчастными людей. Он курит гашиш.
Дауд Пирзад, брат Амид Голя, который приехал в Афганистан впервые за долгие годы из Голландии, гражданином которой он стал после долгих мытарств, оказался очень крепким и спортивно сложенным человеком. Когда я впервые встретил его в кабульском районе Шахре-нау, то не поверил, что когда-то у этого человека сохла рука, которую вылечили в Кабуле советские военные хирурги. Дед Дауда по отцовской линии — маршал Пир Мохаммад Хан занимал высший военный государственный пост в правительстве монарха и падишаха Афганистана Амануллы Хана. Он был героем англо-афганской войны, заместителем тогдашнего министра иностранных дел Махмуда Тарзи. Во времена правления монархов Надир-шаха и Захир-шаха он также занимал самые важные посты в правительстве, одновременно был наместником в разных афганских провинциях. До сих пор в разных афганских городах есть улицы, названные в его честь. По материнской линии дед Тахт Пата-Хан также был маршалом. Он воспитывался и вырос вместе с детьми Захир-шаха. Пата-Хан подписывал мирный договор с Англией после окончания последней англо-афганской войны, и памятник ему стоит в центре Кабула. Позже он был убит в результате дворцовых интриг и похоронен в мавзолее Надир-шаха, рядом с монархом, которому служил верой и правдой. До Апрельской революции отец Дауда командовал военным гарнизоном в Баграме. После прихода к власти диктатора Хафизуллы Амина многие родственники Дауда были арестованы и пропали без вести. В то время это могло означать одно — что их расстреляли. Родителей Дауда душманы убили за то, что они лечили своего сына в советском военном госпитале. Из всей семьи остались только сам Дауд, живущий сейчас в Нидерландах, да его родной брат, который обитает вместе с женой и двумя маленькими сыновьями в районе Карте Парван афганской столицы.
Занимающийся бизнесом и пишущий книги, очень умный и целеустремленный Дауд прошел огонь, воду и медные трубы в СССР. В тяжелые 90-е годы он был ранен нашими отморозками в одной из «разборок», но не уронил честь бригады, уничтожив одного из «братков» в перестрелке. Когда я опаздывал на встречу в Шахре-нау, он мне звонил несколько раз, и я понял, что чувствует он себя на улицах некогда родного ему города более чем неуютно. Вырвавшись из автомобильной пробки, я подъехал на бывший «зеленый базар», где в свое время отоваривались наши военные советники и офицеры 40-й армии, и вышел к месту встречи, распознав в хорошо одетом человеке явно «не здешнюю» птицу, с которой нищие уже пытались урвать подаяние. Мы обнялись, хотя были знакомы только заочно и только по Интернету. Но переписывались мы с ним столько, что казалось, знаем друг друга уже целую жизнь. К огорчению попрошаек, мы сразу нырнули в расположенный поблизости с «кожаной лавкой» ресторан, который стоял там еще с конца 70-х годов. Это было очень интересное место, расположенное прямо рядом со следственным изолятором Главного управления национальной безопасности Афганистана, которое в наши времена называлось Службой государственной информации — ХАД, а еще раньше АГСА. Названия органа контрразведки менялись в соответствии с требованиями эпох, но сами объекты не исчезали. И изолятор, и ресторан только время от времени меняли хозяев и посетителей, честно выполнявших свой долг. В одном месте изощренно пытали, в другом вкусно кормили. Обедая там, я часто думал о превратностях судьбы и от мрачных мыслей иногда наливал себе из чайника водки, смешанной с кока-колой.
Отличительной чертой этого заведения для гурманов являлась его относительная безопасность — КПП ГУНБ находилось оттуда в 50 метрах, а там стояли вооруженные до зубов люди, частью бывшие душманы, а частью бывшие революционеры. И хотя раньше они с остервенением уничтожали друг друга, в наши дни уже не испытывали друг к другу ненависти и злобы. Воистину время — лучший лекарь. В случае чего можно было просто быстро добежать до КПП, да и за машиной, стоящей у ворот ресторана, охранники СИЗО наблюдали тщательно и при том бесплатно. Мы заказали очень вкусное местное блюдо «кабарга» — жареную баранью вырезку на косточке. Когда незаметно разлили по первой, к нам подошел бача-официант и сказал, что хозяин разрешает нам пить и бутылку можно не прятать в сумке, только ее не афишировать, чтобы не обиделись другие гости, если сюда придут. Вот так, все незаметное тебе самому в Афганистане оказывается очень заметным со стороны. За обедом долго говорили о жизни, строили планы мероприятий на неделю, которую Дауд хотел провести на родине. Договорились поехать в его родовой дом, построенный руками отца, посетить лагерь беженцев и просто побродить по городу, который он постигал только по своим детским воспоминаниям: мой «подопечный» покинул страну еще ребенком.
Наш визит в лагерь беженцев оставил Дауда в смущенном состоянии, хотя он предварительно договорился с главой местной общины, чтобы все происходило чинно. Поначалу так и было, но потом мужики начали выпрашивать деньги. Меня это всегда злило и даже бесило: крепкие парни вместо того, чтобы заняться делом, жили на милостыню, подавая дурной пример своим детям. Но в этом лагере не было пуштунов, которых загнала в Кабул война, и их родных из кишлаков. Тут прозябали таджики из долины Панджшир, поэтому и порядка тут было несравненно меньше. За пару лет до этого я был в лагере беженцев, где жили выходцы из Гельменда. Все взрослые были на работе, охраняли лагерь и поддерживали в нем чистоту и порядок мальчишки, с трудом понимавшие персидские слова. Поразило тогда их стоическое достоинство, с которым они переносили невзгоды. Эти маленькие пуштуны в отличие от таджиков ничего не выпрашивали и даже отказывались брать еду и деньги. А тут с Даудом мы еле убрались без того, чтобы не понести потерь. Благодарные нищие опять разорвали куртку, на этот раз Дауду, и поцарапали машину, когда мы приехали раздать им в праздник Курбан-байрам сухое молоко. Всякое бывает, но в том конкретном случае русский и пуштун стояли твердо, вместе, спиной к спине, отбиваясь от наседавшей толпы.
Почему пуштуны так разительно отличаются от таджиков, спросите вы? Потому, что они живут по своим понятиям, которые сведены в кодекс чести «Пуштунвали». Такого кодекса нет ни у одного другого народа, населяющего Афганистан. В свое время наши солдаты столкнулись с этими понятиями, не зная страны, в которую пришли. В ту пору юг и восток Афганистана были самыми «убойными» районами ДРА, где русские схлестнулись с пуштунами. Перехлестнулись «понятия», никто не хотел уступать друг другу, и противники бились. Пуштунов определенно стоит уважать за то, что они горды и сильны духом. Да, порой люди, живущие в пуштунских деревнях, самобытные, я бы даже сказал, первобытные. Они бывают кровожадными и не очень, но почти всегда диковатыми. Они не хотят меняться и не делают этого, противостоя иудейской и западной философии развития общества. Она об них просто обломалась. Живя по родоплеменным установкам, полученным от своих дедов и отцов, пуштуны оказались поразительно живучи на фоне более слабых и вымирающих в трудных обстоятельствах национальных меньшинств. Таджик и узбек вряд ли поселятся там, где компактно проживают пуштуны и хазарейцы. Последние не любят друг друга, но уважают за силу духа и способность сражаться. Удивительный симбиоз пуштунов и хазарейцев существует в провинции Газни, где они живут замкнутыми общинами, но рядом друг с другом. Там не встретить представителей других народов: пуштунский оплот талибов не допускает этого, но терпит хазару, отличающуюся смелостью в бою и большим трудолюбием.
Если сложить время в квадрат, то Дауд за несколько дней своего пребывания на исторической родине насмотрелся всякого, а потому мы и решили перевести дух в компании его брата и обсудить увиденное в его родовом «имении». Когда Амид Голь открывал бутылку водки, я обратил внимание, что его руки обожжены «браслетами». Все просто, сказал он. Эти суки-моджахеды силой заставили нас собраться на горе Тапа-е Шахидан, формируя ополчение. Сказали, что выдадут оружие. Но наступление талибов происходило столь скоротечно, что никто не успел раздать собравшимся автоматы. Через пять минут после общего сбора на гору пожаловали представители новой власти и принялись «валить» безоружных людей без разбора. Чем отличился Амид Голь, которого не убили? Какому-то бородачу-талибу захотелось покушать, и он, перезаряжая автомат, спросил у толпы: «Тут пекари есть?» Погибший через пару минут паренек толкнул Амида в спину — иди, мол, это твой шанс. Амид вышел вперед и остался жив. Так как на самом деле он не умел прилеплять лепешки к стенам тандура, то сильно обжигался, запястья его рук превратились в кровавые браслеты, ставшие его