Чернава подошла к столу, приостановила колебало и, заботливо подмотав сыромятный ремешок, вновь дала ход снарядцу. Снасть — пустяк, да честь велика… Как-никак сам Лют Незнамыч удостоил, второе лицо теплынской преисподней!.. Ну да и мы теперь не в десятых ходим…
Вот ведь дурацкое счастье-то! А сколько раз кляла себя на чем свет стоит, что связалась с этим невзрачным хитроватым мужичонкой! Гляди ж ты, как оно все обернулось…
Отныне — никакой ворожбы, никаких гаданий… Пусть теперь ей гадают, Чернаве. Плавно, словно из милости пола башмачком касаясь, подошла бывшая погорелица к растворенному оконцу косящатому. Вот они, Навьи Кущи… Благолепие… Виднеются напротив двупрясельные хоромы розмыслихи Перенеги, — высокий чердак, кровля кокошником… А вон и дом Люта Незнамыча… Надо бы женушке его тоже какой-никакой подарок послать…
Тут солнце брызнуло напоследок сквозь зыбкую листву осин и кануло в Теплынь-озеро…
Отгорел последний день царства берендеев. Пала темная ночь на городки с пригородами, на села с проселками, на слободку древорезов, на избушку летописца, забытого впопыхах на малом островке посреди пограничной речки Сволочи… Затеплились в оконцах лучины. Отпраздновав княжий указ, утих, разбрелся по домам улицкий люд.
Зато под землей закипела незримая работа. Никогда еще не налегали с таким рвением на весла ватаги чальщиков, не махали лопатами выгребалы… К великой дыре в крутом берегу Теплынь-озера опорожненное изделие подали гораздо раньше срока. Да и как иначе? Одно у нас теперь солнышко, один свет ясный…
Метался по наканавнику сотник Мураш Нездилыч, самолично проверяя людишек и снасти. Чуть что не так — заходился в крике:
— Нажир, морда твоя варяжская! Ты где сейчас должен быть? Я т-тебе дам — по нужде! А ну давай обратно!..
Трезвый, ясный, как пуговка, смазывал дегтем уключины оцепов старший наладчик Ухмыл. Бревна на всех семи заставах кивали, стоило пальчиком до них дотронуться.
Задержки не случилось нигде: ни на извороте, ни на участке Люта Незнамыча. Прогнав добросиянное до конечной лунки, за которой каменщики все еще возводили стену, отделяющую одну преисподнюю от другой, выкатили по отнорку и, взгромоздив в черпало метательной машины, начали загрузку. Розмыслы то и дело бегали к башенкам греческих часов узорного литья. Все равно получалось, что даже в лучшем случае ночка выпадет довольно долгая…
— Значит, будем калить пожарче, — процедил Завид Хотеныч. — Не латаное, чай, не прогорит…
Осунувшийся Костя Багряновидный в который уже раз выверял прицельную снасть и бранился по-гречески. Завалка шла вовсю. Дивные творились дела на берегу речки Сволочи. В желтеньком свете масляных ламп мелькали перекидываемые из рук в руки вязанки резных идольцев, исчезая в отверстых топках. Сотник завальщиков время от времени вылезал из добросиянного наружу и подбегал к розмыслу с докладом: середка — загружена… промежутки — загружены… запальные чуланы — загружены…
Наконец чумазый работный люд покинул изделие, сотник провел перекличку, после чего все топки накрепко замкнули. Солнышко было готово к пуску.
— Как там у тебя, Костя? — окликнул Завид Хотеныч.
Грек закатил глаза, вскинул плечи и растопырил пальцы. Дескать, что мог — то сделал…
— У тебя, Кудыка?
— Да вроде все в порядке, Завид Хотеныч… — отозвался тот, выглянув из-за чудовищного, взведенного до отказа крутила.
— Начинай… — буркнул розмысл и как бы невзначай бросил взгляд на черный, утыканный мелкими серебряными гвоздиками восток.
Гордый и взволнованный Кудыка Чудиныч выбрался на помост и повернулся к метательной махине. Думал ли он когда-нибудь, мог ли себе представить, что по его слову прянет впервые в теплынское небо светлое и тресветлое наше солнышко!.. Вот оно, добросиянное, грозно темнеет в желтоватом полумраке, угнездившись в ковше кидала, превосходящего величиною все творения рук человеческих, включая боярский терем и даже причальную качель, что на Теплынь-озере…
— Всем отойти за черту!.. — несколько сдавленно велел Кудыка. — Никого не осталось?..
— Да вроде никого…
— Давай запал!
Вспыхнули смоляные светочи. Ватага запальщиков, рассыпавшись кольцом, двинулась к изделию сразу со всех сторон. По броне забегали красные отсветы.
— Первая тяга — пошла…
— Вторая тяга — пошла…
— Третья — пошла…
— Четвертая…
— Пятая…
Чудовищная громада солнышка оживала. Из поддувальных дыхалец потекли ужами тяжелые струи дыма. Это занимались в запальных чуланах первые связки резных деревянных идольцев. Еще немного — и пламя загудит, заревет, взъярится, добравшись до плотно набитых чурками промежутков. Броня порозовеет, пойдет пятнами — и наконец, раскалившись, воссияет алым утренним светом…
Кудыка почувствовал, что плачет, и утер слезу кулаком.
— Пускальщики, к вервию!.. — приказал он, кое-как совладав с перехваченным горлом.
Пятеро рабочих отступили подальше, натянув толстую, как запястье дюжего мужика, веревку, привязанную к первому звену цепи пускового рычага.
Вокруг уже гасили греческие стеклянные лампы, чтобы не жечь зря масло. В розовом сумраке бродили смутные тени. В недрах превеликого железного ядра все громче рычало пламя…
А что у сволочан?.. У сволочан было по-прежнему черно.
Так им и надо, сволочанам!..
АЛАЯ АУРА ПРОТОПАРТОРГА
С каким наслаждением перевешал бы я всех политиков, не будь это политической акцией!
Но знаешь ли, чем сильны мы, Басманов?
Не войском, нет, не польскою подмогой,
А мнением: да! мнением народным.
Кого только нету на Руси — колдуны-демократы, митрозамполиты, комсобогомольцы. И у каждого своя нечисть. У кого — заморские гоблины, у кого — родные домовые. Домовым на Руси всегда жилось несладко, но бедняге Анчутке пришлось уж настолько солоно, что порешил он бежать за кордон. Короче, эмигрировать. В сомнительной компании протопарторга Африкана, невинной жертвы гнусных политических интриг. Но… попали наши беженцы из огня да в полымя. За кордоном-то — дела еще почище. Тут вам и криминальные местные домовые, балующиеся на досуге рэкетом, и нахальные гремлины на крутых «шестисотых», и лихая террористическая организация «Ограбанкъ». А Африкана так и просто считают засланным спецагентом. Но несмотря ни на какие вражьи происки, все непобедимее реет над протопарторгом, как гордое красное знамя, таинственная алая аура…
Глава 1АНЧУТКА, ВОЗРАСТ НЕИЗВЕСТЕН, БЕЖЕНЕЦ
А вот любопытно, жилось ли когда-нибудь сладко русскому домовому? Ой, нет… Разве что до Крещения Руси, но о тех замшелых временах никто уже и не помнит — столько даже домовые не живут.
При царе попы зверствовали: нагрянет гривастый с кадилом, всю избу ладаном отравит, углы святой водой пометит — из вредности, а от нее шерстка портится и сила пропадает… Спасибо советской власти: постреляли извергов, посажали, а те, что убереглись, тихие стали, безвредные. Ну, думали, заживем… Куда там! При Луначарском-то оно вроде бы и ничего было, а вот как передали всю нечистую силу из Наркомпроса в НКВД — мать моя кикимора! Такое началось! До сих пор совестно: хозяев, бывало, сдавать приходилось…
Ничего, перетерпели, обвыклись… Опять же оттепель подкатила хрущевская. Чем не жизнь? Главное: от календарика отрывного по красным дням держись подальше и под пионерский салют как-нибудь там случайно не влети… Ох, люди, люди! И надо же им было опять все вверх дном перепрокинуть! Зла не хватает…
Анчутка заставил себя отвлечься от скорбных раздумий — и огляделся. Кругом сиял разлив. Вода и суша лежали, можно сказать, на одном уровне, так что оставалось лишь гадать, почему вон тот участок затоплен, а этот, к примеру, нет…
А ведь придется возвращаться — явно забрел не туда: вода с трех сторон, брода не видать, мостка — тем более. Умей Анчутка плавать… Но плавать Анчутка не умел. Как и всякий порядочный домовой, об этой таинственной способности он и думать не мог без содрогания.
Тихонько вздохнул и заковылял обратно. Привыкши к плоским поверхностям людских жилищ, Анчутка горестно дивился почве, через каждые пять шагов обязательно подстраивающей какую-нибудь каверзу: то рытвину подложит, то хворостину…
Вообще дикая природа вела себя враждебно и насмешливо.
Вдобавок выяснилось, что вне человеческого жилья нехитрое Анчуткино колдовство полностью утрачивает силу: невидимкой — и то не пройдешь. Он понял это еще в черте города, когда, пробираясь через кустарники, услышал изумленный мальчишеский возглас:
— Йех! Гля, какой котяра крутой!..
В другой бы раз Анчутка обиделся… Теперь для полного счастья не хватало только нарваться на кого-нибудь из леших, с которыми домовые враждовали издавна. То-то было бы им радости обойти родственничка, чтобы вдоволь наплутался, фраер городской, в трех соснах… Да, но ведь он и так уже плутает…
Внезапно на округу лег плотный натужный гул турбин. Над поймой, содрогая и морщиня гладь заливных лугов, хищно и лениво разворачивалось «крыло» американских самолетов. По-нашему, по-лыцки — «звено». Впереди шел разведчик, беременный подвесными баками и контейнерами с аппаратурой. Его сопровождала группа прикрытия. Акульи морды, черно-желтые стабилизаторы… Реакционный и богопротивный блок НАТО, науськанный баклужинской демократией, настойчиво искал повод нанести удар по православному социалистическому Лыцку. Анчутка вскинулся на задние лапки и встревоженно повел личиком. В какой он хоть стороне, этот блокпост?.. Вроде бы вон там…
Впереди на нежно-зеленом бугорочке маячило нечто родное и знакомое, а именно: две отвесно врытые трубы, к которым в незапамятные еще времена приварен был жестяной щит, ныне вылинявший с лица и ржавый с изнанки. «ИЗОБИЛИЕ — ПУТЬ К ОРОШЕНИЮ!» — значилось на нем.