Ратмир несколько успокоился, пожал плечами. Служба у частных лиц, как правило, особой подготовки не требует. «Сегодня я тебя на поводке выгуливаю, завтра ты меня». Баловство…
— А смысл? — с искренним недоумением спросил он. — Зачем вам всё это?
Собеседник ответил не сразу.
— Видите ли… — сказал он. — Вчера утром, как вы мне и советовали, я вышел к собачьей площадке: наблюдал ваших собратьев за работой, пытался говорить с ними… снаружи, разумеется…
— Ого! — подивился Ратмир. — И как? Успешно?
— Трудно сказать. Они лизали мне руки сквозь решетку, некоторые лаяли, один даже укусил… Нет, не беспокойтесь, ничего серьезного! Это удивительно доверчивые и наивные создания. Во всяком случае, должен признаться, что давно уже не встречал столь благодарных слушателей. Но вот закончился рабочий день… — При этих словах складчатое чело проповедника заметно омрачилось. — Все они вышли из своих офисов уже в человечьем обличье — и, знаете, я ужаснулся. Совершенно другие существа: расчетливые, циничные… Словом, у меня сложилось впечатление, что общаться с ними можно только в служебное время…
— Вы же с этого начали!
— Нет, — сказал доминиканец. — Вы не поняли меня. Вспомните апостола Павла! «Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых». Для эллинов — эллином, для евреев — евреем… И, если я собираюсь проповедовать собакам, я сам должен стать собакой.
Застигнутый врасплох последней фразой, Ратмир секунды три сидел неподвижно. Нижняя губа оползла, открыв для обозрения зубы, что для боксера, как известно, недопустимо в принципе. Наконец бронзовый призер тряхнул головой и оторопело уставился на безумца в черном плаще.
— Вы собираетесь проповедовать в качестве пса?! Каким образом?
— Условные телодвижения, богатейшая мимика морды… — без тени улыбки напомнил доминиканец. — Добавьте к этому акустические сигналы: рычание, скуление, фырканье, визг! А главное — собственный пример. Делай как я! Неужели этого мало?
— Ересь какая-то… — честно сказал Ратмир.
Шея у толстячка была, как выражаются специалисты, загруженная, с подвесом, то есть короткая, в тяжелых складках, поэтому голову он повернул не без труда.
— А знаете, что говорил по этому поводу упомянутый вами в прошлый раз святой Франциск Ассизский?
— Вы переоцениваете мою начитанность… — кисло заметил Ратмир. — И что же он говорил?
— «Проповедуй Евангелие постоянно. — Толстячок приостановился и закончил, таинственно прищурясь: — Если нужно, пользуйся словами».
Ратмир недоверчиво хмыкнул. Сказано было изрядно.
Вдалеке под чьими-то неровными шагами заскрипел гравий. Затем из-за изгиба аллеи быстрой расхлябанной походкой вывернулся отрок в черной майке и камуфлированных штанах с подтяжками. Подтяжки, впрочем, были скинуты с нешироких плеч и свисали петлями вдоль бедер. Стриженная под ноль голова покачивалась, как у китайского болванчика. Вскоре бросилось в глаза, что черная матерчатая грудь шалопая украшена изображением повешенной собаки с вываленным языком. Рисунок сопровождали кровавые нарочито расплывшиеся письмена, разобрать которые на ходу не представлялось возможности.
Почти уже миновав скамью, прохожий остановился, как споткнулся, и, повернувшись к сидящим, с вызовом вскинул средний палец правой руки. Но поскольку зрачки его были при этом полностью расфокусированы, собеседники невольно оглянулись, полагая, что неприличный жест адресован не им, а кому-то за их спинами.
В кустах, однако, никого не обнаружилось, и оба вновь вопросительно посмотрели на задиру, заодно ознакомившись с надписью на его груди. «Она съела кусок мяса!» — гласили письмена.
— Вы это, юноша, кому? — полюбопытствовал Ратмир. Юноша засуетился, отбежал подальше и уже оттуда, сочтя себя в относительной недосягаемости, ликующе объявил:
— Собаки противные!
Ратмир сделал движение, но не вверх, как это свойственно человеку, намеревающемуся подняться со скамейки, а вперед и вниз, словно бы собираясь пасть на четвереньки. Реакция юноши в точности повторила реакцию черной кошечки с той лишь разницей, что та, умница, сразу порскнула в кусты, а этот придурок сломя голову задал прямика по аллее.
— А-а… — начал толстячок, завороженно глядя вслед.
— Да эти… — Ратмир пренебрежительно повел ухом. — Кинофобы…
— В смысле!
— Отморозки, — пояснил Ратмир. — В «Парфорсе» про них статья была, будто кое-кто из Капитолия их прикармливает. Тайком, разумеется.
— И чего же они требуют?
— Рассобачивания. В лучших отечественных традициях…
За Сусла-рекой раздался звук, точно в неимоверной дали захлопнуло сквозняком огромную дверь.
— Кстати! А почему вы не на службе?
— Отгул коротаю, — признался Ратмир. — Вообще плохо переношу выходные.
— Предпочитаете собачью жизнь?
С задумчивой гримасой, которую вполне можно было принять и за полуулыбку, Ратмир глядел в конец аллеи, где теплая зелень дубов смешивалась с прохладной зеленью тополей.
— Пожалуй, что предпочитаю, — согласился он.
— И в чем же ее преимущество?
— Да мало ли… — сказал Ратмир.
Ему всегда нравился этот уголок парка, достаточно удаленный от мест увеселения с их бухающими динамиками и в то же время чудом избежавший опустошительных набегов пьяных людских свор, после которых остаются пепелища и незакопанные объедки. Даже какая-то живность тут водилась: в кронах то и дело звучала дробь дятла, столь быстрая, что еще немножко — и получился бы скрип.
— Василий Степанович упомянул, что, кроме физической подготовки, мне еще предстоит практикум по психологии… — так и не дождавшись продолжения, осторожно подал голос толстячок.
— А как же! — усмехнулся Ратмир. — Главная-то задача не в том, чтобы научиться бегать на четвереньках, а в том, чтобы ощутить себя псом… Ох, помню, и боялись мы этого практикума! И правильно, кстати, боялись. Завкафедрой Искандер Шайхуллович до сих пор снится… Блещешь ты типом, не блещешь — отчислял почем зря! Однажды его спросили, каким образом ему удалось воспитать такую плеяду медалистов. И знаете, что он ответил? «Я многих принимаю и многих бракую…» Мы его промеж собой Кабыздохом звали.
— Ощутить себя псом… А что это значит? Хотя бы в общих чертах.
— В общих чертах? — Ратмир возвел глаза к шевелящимся кронам, откуда вновь раздалась бойкая дробь дятла. — Н-ну… Начнем с того, что собака живет одним днем. Иными словами, не боится будущего, не сожалеет о прошлом… Умеет довольствоваться малым: коврик, миска — что еще нужно для счастья?.. Собаки — как дети. Никогда не анализируют своих поступков, руководствуются исключительно чувствами, поэтому всё у них просто: да — да, нет — нет. Но главное, конечно, отношение к хозяину. Хозяина нужно любить до самозабвения, до утраты инстинктов. Угадать его желание для собаки высшее благо… Хотя, собственно, что я вам рассказываю! Возьмите учебник, там всё гораздо подробнее… Шар-пей выслушал его с напряженным вниманием.
— Такое впечатление, — сказал он, — что вы излагаете Нагорную проповедь своими словами…
— Да, что-то общее есть, — спокойно согласился Ратмир. — Но вы же сами недавно признались, что в собачьем качестве мои коллеги куда больше напоминают христиан. Во всяком случае, две заповеди мы соблюдаем на службе неукоснительно: не убиваем друг друга и не лжесвидетельствуем…
— Ни разу не погрызлись до смерти? — усомнился шар-пей. — А я вот слышал от людей…
Бронзовый медалист поморщился.
— Меньше им верьте, — посоветовал он. — Сами же стравливают, а потом толкуют о врожденной агрессивности…
— Вы имеете в виду бои?
— Не только. Возьмите те же уличные драки. Вот, скажем, выгуливает меня секретарша, причем в первый раз…
— Простите, не понял… чья секретарша?
— Ну не моя же! Нашего директора, естественно… Идем с ней мимо фирмы «Редхаунд». Чужая территория, не мной помечена. Я обязан миновать ее с опущенной головой — иначе получится, что я на эту фирму претендую…
— «Не желай дома ближнего твоего…» — тихонько вставил шар-пей.
— Вот именно! Навстречу выводят тамошнего терьера — тоже на прогулку. И тут Ляля, представьте, берет меня с перепугу на короткий поводок, то есть вздергивает мне башку! А вскинутая голова — это вызов, это агрессия… И разнимать зря полезли! Собачья драка — почти ритуал. Даже пресловутая грызня зев в зев — не более чем запугивание. А вот стоит вмешаться в драку людям — тут же начинаются серьезные травмы…
— Но вы потом объяснили девушке, что она была не права?
Мягкая улыбка тронула тяжелые губы Ратмира.
— Да, — вымолвил он после едва уловимой паузы. — Потом объяснил…
— А если бы вас выгуливал хозяин? — внезапно спросил толстячок.
— Ну, хозяин — это совсем другое дело! Надо вскинуть голову — значит надо.
— Вы так уверены в его добрых помыслах?
— Вот поэтому-то вам и необходим практикум по психологии, — назидательно сказал Рагмир. — Добро — это то, что угодно хозяину, зло — это то, что ему не угодно…
В шевелящихся кронах нечто пернатое издало поразительной красоты и силы трель, словно бы выстроив и тут же обрушив крохотный хрустальный дворец.
— Стало быть, вы меня поймете, — пришамкивая от усталости, произнес толстячок. — Я намерен донести до ваших собратьев одну-единственную и очень простую мысль: «Даже встав с четверенек, не забывайте о том, что у вас есть Хозяин…»
— Хорошо формулируете, — заметил Ратмир. — Местами не хуже Франциска Ассизского.
Собеседник молчал. Все-таки отбегать академический час на четырех да еще и без подготовки в таком возрасте трудновато. Забеспокоившись, Ратмир заглянул в утомленные желтоватые глаза доминиканца. Тот хотел улыбнуться в ответ, но складчатое личико лишь раздвинулось в страдальческой гримаске.
— Знаете, кажется, я действительно переоценил свои силы… — виновато сказал шар-пей. — Вы не проводите меня до гостиницы?
— А где вы остановились?
— Тут рядом… В «Рексе».
— С удовольствием…