— Эк тебя! — подивился, а то и посочувствовал кудесник. — Да как его теперь воротишь-то, Докуку твоего?.. Уехали санки, боярышня, под землей твой Докука…
— Сказывай, как его из-под земли издобыть! — потребовала вне себя Шалава Непутятична.
Тут уже не только волхвы да храбры, вожак погорельцев Пепелюга — и тот рот разинул. Даже в преданиях слыхом такого не было слыхано, чтобы из Нави — да снова в Явь… Разве только в байках досужих… Ну, бес с кочергой — это еще куда ни шло, этим наружу вылезти — раз плюнуть, на то они и бесы… Но чтобы погребенного уже берендея в Явь вернуть?..
— Как-как… Да никак! — сердито отрубил один из волхвов, однако взглядом при этом вильнул. Так что лучше бы и не отрубал.
— Ах, никак?.. — взвилась боярышня, почуяв, видно, легкую эту неуверенность. — Так висеть же вам самим на вороте меж Явью и Навью! Вяжи петельку, Нахалко…
Тот попробовал вывязать — не получилось. Страх одолел.
— Матушка… — пролепетал он, так и не сладив с ремешком. — Да ежели волхвов-то вешать… Осерчает солнышко, все как есть сожжет…
— Да и гори оно все!.. — зловеще отвечала бесноватая Шалава Непутятична и снова заголосила: — Одно было солнышко, один свет ясный!.. Один синь порох в глазу!..
— Да полно вам кочевряжиться-то!.. — угрюмо сказал волхвам старый храбр Чурило, отнимая сыромятную снасть у курносого товарища. — Не видите, что ли, какая она? Сама утонет и нас потопит… с вами заодно…
Запалив пару смоляных светочей, выбрались наружу. Кудесники неуверенно грозили чарами, гневом Ярилы и всякими прочими напастями, но когда Чурило с услужливым вожаком погорельцев стали при них ладить на жертвенном вороте первую петельку, дрогнули, переглянулись.
— Н-ну… если упросить… — неуверенно начал один.
— Кого?
Но кудесник уже и сам испугался выскользнувшего ненароком словца — осекся, замкнул рот накрепко. Полоскались красные тряпицы пламени, капала с треском на священные камни черная смола. Шалава Непутятична забрала светоч у младого Нахалка, подступила к колодцу и, отстранив храбра Чурилу, так и не изладившего петлю до конца, надолго оцепенела над срубом.
— Упрошу… — чуть слышно выдохнула она и к общему ужасу полезла в бадью.
— Куда ж ты со светочем-то? — взвыл кто-то из волхвов. — Там же дерево кругом!..
— К вороту их! — отрывисто повелела боярышня. — Вынимай клин!.. Крути!..
Охнули храбры, но податься было некуда. Развязали волхвов, поставили к рукояткам, и тяжкая бадья пошла на цепях вниз. Сбылась мечта неуемного Шумка: впервые за многие годы приносили в жертву солнышку не идольца, не куколку резную, и даже не злодея какого, а подлинную берендейку — молодую, знатную, пригожую… Да еще и по доброй ее воле…
Устрашающе скрипел ворот, клок пламени гримасничал, корчил рожи, ложились на уплывающую вверх каменную кладку красные и желтые отсветы. Наконец бадья провалилась в какой-то погреб, а через мгновение гулко коснулась дна.
Вся дрожа, Шалава Непутятична выбралась на каменный пол и вскинула смоляной светоч повыше. Преисподняя оказалась тесной и пыльной. С одной стороны зияла глубокая неизвестно куда уводящая пещера с двумя глубокими колеями в плотном земляном полу, с другой до перехлестнутого крепкими дубовыми брусьями потолка громоздилась какая-то поленница. Еще стояла там низкая лавка, и на лавке этой кто-то спал, завернувшись с головой в нагольную ветхую шубейку.
— Докука!.. — ахнула боярышня и кинулась расталкивать спящего.
Тот вскинулся, забормотал:
— Не спал, Чурыня Пехчинич… Право слово, не спал… На один только храпок и прилег…
Сорвал шубейку и оказался вовсе не Докукой, а невзрачным мужичонкой средних лет. Увидев перед собой боярышню со смоляным светочем а руке, вскочил с лавки.
— Ума решилась, девка? — взвизгнул он. — Устав забыла? Ты что это с голым огнем гуляешь? Займется ведь — не потушишь потом!..
Тут он приметил наконец стоящую посреди преисподней бадью, попятился и пал на лавку, влепившись спиной в поленницу. Та покачнулась, и сверху, чудом не угодив ему по маковке, свалилась увязанная лыком охапка. С треском разлетелись по каменному полу резные идольцы.
— Да ты… уж не сверху ли?..
— Сверху, — бросила Шалава Непутятична, сунув ему светоч чуть ли не в бороду. Еще немного — и присмолила бы… С черными людишками боярышня любезничать не привыкла, а мужик — он и в преисподней мужик. — Беги стремглав за Докукой, пока я вам тут всю вашу Навь не подожгла!..
Мужик однако оказался полной деревенщиной и прирожденного вежества не выказал. Смоляной светоч в белых ручках Шалавы Непутятичны пугал его куда больше, нежели ее боярское достоинство.
— Отступи с огнем! — рявкнул он. — Дура самородная!.. Чего тычешь? Отступи, говорю!..
— Докуку мне!.. — тяжело дыша, молвила боярышня, но светоч все же приняла.
— Не знаю я никакого Докуку! — окрысился мужичонка. Встал с лавки, сердито влез в рукава шубейки и, заслоняясь от света, двинулся впереступочку вдоль стены. — Вот приведу сейчас сотника, с ним и разбирайся…
Услышав про сотника, Шалава Непутятична малость успокоилась. Что над навьими душами поставлены сотники, не показалось боярышне дивным. Да ей бы и в голову не взбрело, что может быть как-нибудь по-другому! Кто-то же держит в порядке и трепете таких невеж, как этот мерзкий мужичонка, успевший, кстати, сгинуть в черном провале неведомо куда ведущей пещеры…
Возвращения его пришлось ждать довольно долго, и Шалава Непутятична встревожилась вновь, даже отважилась сделать несколько шагов в гулкую тьму подземного перехода. Но тут смоляной светоч замигал, угрожая зачахнуть, и боярышня поспешила вернуться и разложить на каменном полу костерок из рассыпанных берендеек.
— Матушка… — гулко позвал из дыры над бадьей слезливый робкий голос. — Да ты жива ли там?..
Шалава Непутятична сначала вздрогнула, потом обрадовалась.
— А ну-ка сбросьте мне сюда еще один светоч! — потребовала она.
— Да ты что? — взвизгнула в ответ дыра иным голосом — не иначе, принадлежавшим одному из волхвов. — Выгорит вся Навь подчистую — что тогда делать будем?..
Тут сверху донесся короткий хряск, невнятное мычание, и кто-то из храбров осведомился поспешно:
— А будет чем зажечь-то?..
— Будет…
— Па-берегись!.. — И в бадью с глухим стуком грянулась палка со смоляным набалдашником. Звякнула потревоженная цепь.
Шалава Непутятична зажгла от костерка новый светоч — и вовремя. Из глубины долгой пещеры зарычали и забормотали гулкие голоса, а потом закачался, приближаясь, желтенький огонек. В пыльном его сиянии обозначились вскоре два человеческих очертанья. Одно принадлежало уже знакомому невзрачному мужичонке, второе чем-то напомнило боярышне Докуку, и девичье сердце встрепенулось. Но когда лампа высветила на миг харю незнакомца, Шалава Непутятична чуть не отпрянула. Ну и сотники в навьем мире!.. Вся рожа наружу…
Приведенный окинул единым взглядом стоящую на полу бадью, костерок из берендеек и наконец саму боярышню со свежим светочем в руке.
— Что с волхвами? — спросил он напрямик.
Шалава Непутятична вскинула точеный носик.
— Ты, молодец, — надменно молвила она, — узнал бы сперва о честном имени, об изотчестве да роде-племени…
Тот бросил на нее быстрый хмурый взгляд исподлобья.
— Ну, ясно… — проворчал он по-медвежьи. — Из именитых, стало быть… Дочь, что ли, боярская?
— Племянница…
— А которого боярина?
— Блуда Чадовича!
Сотник злобно покряхтел и повернулся к выглядывающему из-за локтя мужичонке.
— До дна упрячу… — негромко, но грозно посулил он. — Ты у меня давно на бирке зарублен…
— Да Чурыня Пехчинич!.. — слезно возрыдал тот. — В бадье же спустили! Обратно-то, чай, не выкинешь!..
Сотник поиграл страшенными желваками.
— Так что там с волхвами? — угрюмо повторил он, снова обращаясь к боярышне.
Та вскинула бело личико к округлой дыре над бадьей.
— Чурило! Как там волхвы? Живы ли?..
— Живы, матушка!.. — гулко донеслось оттуда. — Живы пока…
— Пока живы, — сказала Шалава Непутятична, с вызовом глядя на сотника.
— А сюда-то тебя каким ветром занесло? — спросил тот.
— Докуку мне мово отдайте, — в который уже раз проговорила сквозь зубы боярышня.
Сотник приглушенно выбранился, помянув разом и волхвов, и бояр, и князя со княгинею… Оглянулся на мужичонку.
— Ну, значит, такая у тебя судьба, Воробей… Буди Люта Незнамыча. Без его слова я тут ничего не решу…
Вылетев с полными руками от ключника, Кудыка с Чернавой вновь оказались в гулких и пыльных недрах великой пещеры. Недобранившийся Ухмыл попридержался на пороге.
— Над каждой горсточкой трясешься!.. — запальчиво проорал он напоследок и захлопнул толстую дубовую дверь, покрытую чертами и резами оскорбительного содержания. — Скаред!..
Постоял, плюнул, махнул рукой.
— А, ништо!.. Лампы дал — и ладно…
— А не дал бы? — тревожно спросил Кудыка.
— Да куда он денется? — снова вспылил Ухмыл. — По Уставу положено? Положено! Стало быть, давай!..
Древорез потоптался, огляделся. В дальнем конце пещеры дышала дневной ясностью отверстая полукруглая дыра — та, что выводила на берег. Виднелись в ней слепящая гладь Теплынь-озера да краешек насыпи. Кудыка дерзнул поставить новенькую греческую лампу прямо на пол и, расстегнув крышки тяжеленного Устава Работ, раскрыл книгу наугад, повернул к слабенькому сеющемуся снаружи свету.
— Солнышко… подвиг свой в небе… чинит дугою… — с трепетом разобрал он по складам и заробел окончательно.
— Закрой, — посоветовал Ухмыл. — Ежели все это читать, последний ум отшибет. Оно бы вроде и ничего, да больно мудрено… Спросить-то, чай, проще…
Голоса раскатывались так гулко, что Кудыка давно перешел на шепот, тоже, впрочем, отдающийся во всех закоулках зловещим громким шуршанием. Чернава безрадостно разглядывала своды.
— А люди-то откуда? — тихонько спросила она. — Прямо здесь народились или сверху берете?