».
– Итак. – Правитель покопался в бумагах и повернулся к Крылатому с исписанным листочком в руке. – Вот твоя речь. Сегодня вечером ты выступишь перед Городом, расскажешь о последних рубежах, о наборе в отряд Вестников, о надежде, жизни и счастье. – Старик уже не скрывал насмешки. – Иди готовься.
Томас протянул руку, схватил листок и вышел прочь из комнаты, где, довольный своей игрой, остался самый старый паук сожженного мира.
Глава 17
– Жители Города и Братья, – начал Томас, забравшись на высокую бочку, что стояла ровно посередине площади. – Я провел на последнем рубеже семь месяцев. Волей нашего Правителя, с разрешения моего Вожака и одобрения Братства, моя жизнь была отдана пустынной гряде. Да, пустыня за стенами родного Города безжизненна и опасна, да, здесь мы можем выживать столько, сколько Святые Крылатые нам отведут, – но я верил раньше и точно знаю сейчас: у сожженного мира есть предел, и только достигнув его, мы сможем найти живую землю, чистую воду и святую Рощу деревьев.
Голос Томаса разносился в воздухе, отдаваясь в нем самом болезненными ударами сердца. Бумажку, на которой убористым почерком Правителя была написана речь, он сжимал в руке с неистовой яростью, представляя, как его пальцы смыкаются на дряблой шее старика. Только мысли об этом помогали ему держаться прямо и улыбаться на глазах толпы.
«Ненавижу, ненавижу, ненавижу, – крутилось у него в голове, пока он громогласно произносил заготовленные другим слова, рассказывая жителям о суровой красоте пустыни, о важности поиска земли и прочие глупости, лживые и напыщенные, именно так, как ждал от него старик. – Как я мог попасться на его приманку? Почему не послушал Анабель, почему не поверил Вожаку? Что за помутнение на меня нашло? – спрашивал Томас сам себя, зная ответ наперед. – Старик говорил мне именно то, что я хотел услышать… Смердящий падальщик – вот кто я теперь. Ручной зверек Правителя».
– Пройдут годы, прежде чем мы соберем отряд Вестников, которые полетят на поиски будущего для всех нас. Но уже сегодня, сейчас Городу нужны добровольцы. Те, кто готов трудиться на благо общей идеи, пройти испытание и получить крылья для того, чтобы отправиться выполнять опасное, но необходимое задание, – громко говорил Томас, надрывая горло, стараясь воплотить собой один-единственный порыв верности Правителю. – Нам нужны зрелые и решительные, могущие взять на себя непосильную ношу. Приходите в Братство, получайте крылья и служите со мною на последнем рубеже, чтобы однажды стать Вестниками нового мира!
Томас закончил фразу на торжественной ноте и соскочил с бочки. Не оборачиваясь, не глядя в глаза Братьев и старых друзей, он поспешил пересечь площадь и свернуть в узкий переулок между домами.
Щеки пылали, бумажка в сжатом кулаке промокла, а слова на ней расплылись. Томас чувствовал, что делает свой первый мерзкий шаг на пути служению Правителю, и шаг этот давит ему на сердце песчаным камнем, скалой, подобной тем, какие он так ловко облетал в пустыне. Но этот камень было не облететь.
«Наши священные медальоны… Нашу крылатую силу отдадут не новым воинам Братства, как должно быть, нет, она достанется кучке искателей одобрения старика, – думал Томас, безжалостно растравляя свое сердце. – И все потому, что я, поклявшийся всегда быть верным своим крыльям, предал все, что мог. И Город, и Братьев, и любимую женщину…»
Томас двигался в сторону своего дома, и серый пепел клубился у него под ногами при каждом шаге.
«Вот что такое мир за Чертой – пепел, пыль и смерть, – вдруг понял он. – Анабель права, мы живем лишь тем, что можем сохранить. И какой бы грязной ни была вода, мы ее пьем, пока живы, потому что у нас есть только эта жизнь. Нет никакого смысла в гряде, есть только одна стоящая цель – защита своего дома, с крыльями или без. Нет смысла в благородной смерти в поисках Дерева. Все сожжено, все мертво и будет таким всегда».
Отворяя тяжелую дверь дома, переступая порог и переходя из тусклого света улицы во влажную темноту комнаты, Томас был уже совершенно иным человеком. Если бы кто-то посмотрел на него сейчас, он бы увидел, как тонкая серая пелена легла Крылатому на лицо, сделав красивые черты жестче, глаза безжизненнее, а по темным вихрам растрепанной головы тонкими нитями прошлись первые седые пряди. Но единственная, кто мог бы все это разглядеть, неотвратимо угасала в неспокойном, горячечном сне.
Буря улеглась с рассветом. Алиса так и не сомкнула глаз, наблюдая, как ветер смягчает свои порывы, утихает, укладывая песок мягкими волнами на склонах новых холмов, остывающих в ночном морозце. Ветер словно нарушил связь Крылатой с далеким оазисом; всю ночь, сколько бы ни прислушивалась к себе, она не могла почувствовать ни направления, ни зова, ни шепота Алана. Медальон казался безжизненной пластиной. Чарли жался к ее ногам, но тоже не издавал ни звука.
Мир, казалось, замер, укачанный мерными порывами воющего ветра. Кругом был лишь серый песок – прогорклый вкус его Алиса долго потом ощущала на языке, – и в этом пустынном мире будто не было больше места надежде, Городу, чему бы то ни было вообще, кроме гари, пепла и тусклого света луны через песчаную пелену.
Но взошедшее над красной линией горизонта солнце словно бы отделило странную, тяжелую ночь от Алисы. Вместе с осевшим на землю песком внутри Крылатой успокоилась и печаль. Впереди снова была дорога. Чарли уже слышал песню неназванного, пока тихую, но уже уловимую.
Наскоро отряхнувшись, Алиса вышла из тесной расщелины и расправила плечи. Спину ломило, а в горле противно першило от горечи песка. Она огляделась по сторонам. Песчаная буря заставила ее обогнуть высокую горную цепь, и теперь перед Крылатой лежало небольшое плато, с холмиками нанесенной ветром золы, а за ним возвышались новые скалы. На карте Вестника, давно сгоревшей в огне варварского костра, четко обозначался именно этот путь. Перелететь через плато, достигнуть гор, а там… Там будет ущелье, защищенное от безжалостного солнца, там будет оазис, там будет Алан.
Не медля больше ни секунды, Алиса потуже стянула растрепавшиеся волосы, смочила губы водой из фляги и, привычно спрятав Чарли за пазухой, взлетела. Теперь раскрывать крылья, не раздумывая об этом, казалось ей привычным, будто именно так и учили ее в Братстве.
Медальон задрожал. Усилия Крылатой, которых она даже не замечала, стачивали его. Потихоньку, незаметно, неопасно, но медальон становился тоньше. Каждый взлет, каждый вираж, выпускание крыльев одним чистым напряжением силы делали его на каплю слабее. Всего на каплю, но моря ведь тоже состояли из капель – так говорила старая Фета.
Плато тянулось внизу. Серые песчаные холмы, редкие следы грузных падальщиков – все так, как было уже много дней во время полета; пустыня не радовала глаз, заглядевшись же на нее сверху, можно было погрузиться в сон, медленно, но неотвратимо, словно в топкое болото. Алиса миновала плато за пару часов, стараясь не отрывать взгляд от приближающихся скал. Песня зовущего уже слышалась в воздухе, да и сам воздух будто наполнился запахами леса из колдовского сна.
Лис больше не скулил, не ерзал, он лишь выглядывал из-под куртки, вытянувшись в струнку. Столько поколений лисиц пело неназванному только для того, чтобы Чарли, несчетный сын своей матери, хромой и покинутый всеми, добрался до зовущего именно сегодня. Зверек тоже чувствовал, как воздух наполняется незнакомым запахом. Но что бы его ни источало – вода, трава или земля, насыщенная жизнью, – от него щекотало в лисьем носу.
Когда скалы надвинулись на Крылатую с Чарли, солнце только подобралось к зениту. Алиса приземлилась на краю горного уступа и замерла в растерянности. Так долго она стремилась сюда, напрягая все свои силы, оставляя за спиной мечты и желания, самых дорогих людей. И вот сейчас она стояла совсем рядом с оазисом, но не чувствовала ничего, кроме усталости, и воспринимала только зов, что подстегивал ее все последние дни. Она села в тени, надеясь, что лису будет легче найти Дерево, чем ей…
Чарли спрыгнул на камни, повел рыжей головой, стараясь расслышать, откуда доносится песня неназванного.
«Зовущий, мы пришли! – скулил зверек, оглядываясь по сторонам. Кругом была лишь серая пыль да камни. – Где же ты? Спой мне в последний раз!»
Но Дерево не отвечало на просьбы. Даже зов, заставлявший трепетать маленькое тело Чарли, утих, словно ветер казавшимся теперь далеким утром. Лис в растерянности подошел к человеческому детенышу, который без сил притих в тени. Алиса должна была искать ущелье прямо сейчас, вскочить на ноги, кричать и звать Алана, – но вместо этого Алиса просто сидела с закрытыми глазами, прислушиваясь, как скрипит песок под тонкими лапками лиса.
Чарли зарычал, подскакивая к ней, схватил зубами за край куртки, силясь растормошить Крылатую.
«Зови его, – скулил лисенок. – Он должен тебя послушать! Иначе зачем это все? Зачем мы с тобой?»
Алисе казалось, что огромный горячий камень придавил ее своей тяжестью. Ей было не больно, не страшно и даже не горько. Она видела небо, Город, старых друзей и даже маму. Медальон покоился на ее груди, не давая никаких подсказок. Она долетела. Без карты и без помощи, не ведая всех тайн, да ничего не ведая. И если сейчас, в этот самый миг Алан не захочет ее видеть, допустить до своих знаний, протянуть ей руку, чтобы дать еще хоть немного сил для последнего шага, то она просто останется здесь, на этих камнях. Заснет и будет спать. Чтобы видеть во сне небо, Город, друзей и маму.
Чарли уже выл, надрывая горлышко, просил помощи у неназванного и Святых Крылатых, которых так часто вспоминала в пути человеческая девочка. Но те были глухи к мольбам. Обессиленную Алису неотвратимо смаривал сон. Вот она снова в старой комнате, вот мама садится рядом с ней и гладит по волосам, сплетая косички. Сейчас она начнет петь колыбельную. Алиса чувствовала, как первая долгая нота вот-вот сорвется с маминых губ, чтобы тянуться бесконечно, весь этот сладкий сон.