Майтимо задумался.
Как-то так выходило, что в последнее время он ничем не успевал заниматься, кроме своих обязанностей вождя и правителя. И воинских упражнений, само собой разумеется. Всё чаще вспоминался Аман, молот, кузня, мечи и топоры, выходящие из-под наковальни. Когда у него была возможность не только махать мечом, отчего-то почти не было тоски по всему этому. Странное дело, в своё время он практически не переживал из-за того, что никогда больше не возьмёт в руки молот. Вот станет ли он опять воином, это беспокоило, и очень сильно. Причём «опять» не то слово, следовало превзойти себя прежнего, ведь это не Аман — где воинское искусство забава, и кроме всего прочего воины должны видеть, что вождь превосходит их в искусстве боя. А в том, что если получится это, то выйдет и всё остальное, Майтимо почему-то не сомневался. Даже наоборот — как будто вернулся в детство, когда он только примеривался и присматривался к старшим, стремясь выбрать из несметного многообразия дел что-то своё. Хотя на сей раз особо присматриваться было некогда. Маэдрос быстрее других сообразил, как следует строить и располагать укрепления, затем пришлось помогать в этом братьям, а потом и не только братьям.
Разумеется, тут же возникла необходимость изложить всё это систематически, при помощи Тенгвара. А тут ещё и гномы проявили живейший интерес к неуклюжим попыткам пришельцев построить что-то более-менее подходящее, Наугрим тут же предложили свою помощь неумехам (как они выразились), однако потребовали за неё плату, что вызвало всеобщее негодование нолдор, за исключением, кажется, только Финарато. Однако помощь в результате приняли практически все (а куда денешься), и во всяком случае если от неё кто-то и собирался отказываться, то только не феаноринги. Наугрим плату взяли, но и отработали её честно, не только подмогли достроить всё что надо, но и научили нолдор всему, что знали сами. А Маэдрос почти неожиданно для самого себя увлёкся наукой счисления, причём тем её разделом, который не имел к строительству никакого отношения. Его ещё в Амане подобные штучки интересовали, но всё-таки не так сильно. А потом неожиданно стал вникать в науку переплетения и возникновения слов, которой в своё время так много занимался отец. Майтимо раньше такие вещи совсем не интересовали, он никак не мог понять, какая разница — произносить ли «з» или «с», и над ним даже посмеивались, утверждая, что он какой-то ненастоящий нолдо. А тут вдруг зацепило. Результаты своих трудов он, разумеется, продемонстрировал Макалауре, очень волнуясь, что тот по этому поводу скажет, но ещё больше беспокоясь (хотя и стараясь это скрывать даже от самого себя), что брат похвалит просто из жалости. Последнее беспокоило Маэдроса совершенно напрасно, так как Маглор раскритиковал прочтённое в пух и прах.
Вода закипела. Майтимо перелил её в небольшой кувшинчик, предназначенный специально для настоя квенилас, и накрыл расшитым платком.
А всё-таки с тех пор, как он начал приходить в себя, и до самого Дагор Браголлах было совсем неплохо. Блаженства Амана, конечно, не хватало, но зато было весело. Пожалуй, в Амане всё же редко когда было так весело.
Маэдрос усмехнулся своим мыслям. Да уж, скучать не приходилось. Нужно было гонять орков, строить укрепления, рассылать дозоры и всё это ещё согласовывать с Нолофинве. И при этом следить, чтобы феаноринги не переругались с нолфингами и арфингами. Особенно много проблем было с Тиелкормо и Карнистиро. Особенно с Карнистиро, у которого почему-то после всех передряг очень испортился характер. То есть почему, конечно, понятно, но довольно не вовремя.
Майтимо налил настоявшийся квенилас в чашку и слегка отхлебнул. Всё-таки никогда не знаешь до конца, на что ты способен. Вот и от Финарато в Амане никто ничего особенного не ожидал. Да и от себя самого Майтимо никогда не ожидал, что… А вот этого не надо,— строго сказал себе Маэдрос.— А вот это совершенно не обязательно. Это давно прошло, и хотя забыть не получается (повезло все-таки в этом смысле смертным), но это ещё не значит, что непременно нужно вспоминать. В конце концов, ему повезло, Финакано снял его со скалы, а потом ему удалось вновь стать воином и вождём, и вообще справиться с собой, и всё стало совсем не плохо. Не плохо… Вот только сны приходили почти каждую ночь… Почти каждую ночь ему снилось, что он висит на скале Тангородрим, и с этим ничего нельзя было сделать, не помогали ни заклинательные песни, ни сонные настои. И он совсем не мог спать один, каждую ночь с ним ложился кто-то из братьев, и тогда этот ночной кошмар можно было терпеть, потому что в разгар боли и ужаса он находил чью-то руку и понимал, что он среди друзей. А потом сны начали повторяться реже, реже и к тому времени, когда он окончательно поселился на Химринг, почти совсем прекратились. Почему же сейчас опять в памяти всплыли воспоминания?
Да всё просто, решил Маэдрос. Всё-таки впереди сражение, и отнюдь не рядовое. Поэтому он и нервничает немножко. Всё это ерунда. Майтимо отхлебнул ещё немного квенилас, и обжигающе крепкий напиток дошёл до самого сердца, прогоняя из него мрак и ужас Ангамандо. Воспоминания по-прежнему не уходили, но сделались отстранёнными, как будто всё это происходило не с ним.
Когда орёл принёс Майтимо и Финакано на северный берег Мифрима, Маэдрос совсем ничего не соображал, и кажется, ничего не чувствовал. Чуть позже пришло ощущение радости… облегчения… и слова подходящего не подобрать, но по крайней мере он на время обрёл способность чувствовать что-то. И тут как раз примчался брат, то ли Карнистиро, то ли Тиелкормо, странно, они совсем не похожи друг на друга, но он так и не понял, кто из них был, хотя почему-то не сомневался, что это кто-то из них двоих. И потом, сам не зная почему, так и не спросил об этом. А помнил Маэдрос тем не менее эту встречу очень хорошо — у то ли Тиелкормо, то ли Карнистиро не только лицо, но и вся рубашка была мокрой от слёз, хоть выжимай. А потом Тиелкормо (или всё же Карнистиро?) заснул, прикорнув рядом, а Майтимо сначала, кажется, тоже заснул, но вскоре сон перешёл в какую-то непонятную полуявь-полубред. Очень скоро эта полуявь стала привычной, перемежаясь только постоянными кошмарами. Иногда Маэдрос помнил, где находится, иногда нет. А в один прекрасный день (или ночь) ему в голову пришла простая мысль — как было бы хорошо, если бы Финакано ответил тогда на его мольбу и прикончил его. Эта мысль прочно засела в голове у Майтимо, и он лелеял её с утра до вечера и с вечера до утра в промежутках между кошмарами и каким-то неясным забытьём.
Но один раз в шатёр Маэдроса вошёл Финакано. Наверное, он и раньше приходил, просто Маэдрос не замечал его. А на этот раз заметил. Маэдрос смотрел на друга, и по своему обыкновению думал о желанной и быстрой смерти, которая обошла его там, на Тангородрим. И вдруг он испугался, что Финакано услышит эти его мысли. Маэдрос был в таком состоянии, что не различал, кажется, пахтиа и латиа. И с этой минуты у него появилась другая навязчивая идея — Финакано не должен узнать, что Маэдрос сожалеет о том, что друг не убил его в Железных горах. Он постоянно вспоминал об этом днём и ночью, так человек боится в бреду выдать какую-то свою мысль. Гораздо позже Майтимо стало известно, что как раз в это время он особенно сильно перепугал всех целителей. На него и раньше не действовали заклинательные песни, но теперь к нему совсем нельзя было пробиться через аванир.
Но Маэдросу иногда казалось, что именно это отчаянное желание закрыться оказалось той соломинкой, которая вытянула его к свету. Всё-таки впервые за долгое время он думал о чём-то, кроме своей боли.
И вот в один прекрасный день (на этот раз Майтимо знал, что это действительно был день, точнее утро), вынырнув очередной раз из забытья, он услышал чьё-то пение. Голос принадлежал женщине и был незнаком Маэдросу. Наверное, она превратилась из девочки в девушку в то время, когда он с отцом и братьями жил в Форменосе. И песня была новая, незнакомая. Женщина пела не о Валиноре, а о Средиземье. Непонятно почему Майтимо захотелось выйти и посмотреть на то, о чём она поёт. Именно это он и попытался сделать, но, как и следовало ожидать, у него не получилось. Вероятно, после этой неудачной попытки Маэдрос опять впал бы в оцепенение, но тут в шатёр вошёл Финакано. Увидев друга в столь непривычном за последнее время состоянии, он чуть не впал в оцепенение сам, однако же быстро пришёл в себя и помог Маэдросу выйти на свежий воздух.
Майтимо смотрел на эту северную, продуваемую всеми ветрами землю, и мысли путались, он был не в состоянии поймать хотя бы одну из них, но по крайней мере он находился здесь, а не там, в Ангамандо, как обычно. Наконец одна из многих неотчётливых мыслей совершенно случайно застряла в голове у Маэдроса, и он спросил, почему не приходят братья. Финакано изумлённо посмотрел на него, однако ответил, что тех не пускают к больному. (Позже выяснилось, что феаноринги приходили, и не один раз, но Майтимо то ли не узнавал, то ли не замечал их, и в конце концов их действительно перестали пускать.) Маэдрос, уже чувствуя, что Анар гаснет и он опять проваливается в привычный и тёмный мир, слабо пробормотал, что это совершенно напрасно, а потом, кажется, по-настоящему потерял сознание.
Кажется, нолфинги не стали дожидаться, пока феаноринги очередной раз появятся в их лагере. Кажется, они отправили гонца к феанорингам в тот же день. Кажется, все шестеро братьев отправились в лагерь нолфингов, едва только выслушав гонца. Кажется, их не пускали всех вместе к Маэдросу, объясняя, что такое количество посетителей сразу для больного будет всё-таки слишком, и те соглашались, но так и не смогли решить, кто должен идти первым, и в конце концов их пожалели и пустили всех шестерых.
И Майтимо опять ненадолго вышел из своего полусна-полузабытья-полубреда.
Позже такие моменты стали повторятся всё чаще, продолжались всё дольше, и наконец Маэдрос окончательно понял, что он находится среди друзей, а не в Ангамандо. А потом понеслось… Бесконечные упражнения с оружием, за которые он взялся гораздо раньше, чем следовало, как хором утверждали все целители. Дозоры и заставы, отряды разведчиков, направленные исследов