— Пятьсот! — Володя присвистнул и почувствовал, что девахин отец в дальнейшем к разговору на эту тему тут же охладел, угас. Но вместе с тем точно ближе придвинулся:
— Конечно, — согласился, — деньги большие.
Но вот деваха их приезду обрадовалась, кажется, искренне. Без своего красного громоздкого пальто она стройнее не сделалась, но Лена — или ей так захотелось? — обнаружила в девахином лице какую-то даже миловидность. Довольно уже долго стояли они на крыльце, Лена иссякла выдумывать новые темы для расспросов, поняв, что не избежать ей гостеприимства за этим порогом, откуда через полуоткрытую дверь тянулись запахи. Но что поделать, не обижать же людей…
Пока они, так сказать, беседовали, к коленям девахи жался двух-трехлетний парнишка, бледненький, белоголовый, — племянник, как выяснилось. Лена, оттягивая время, спросила, как зовут, нагнулась к мальчику. «Сирота, — сказала, зачем-то улыбаясь, деваха. — Тятьку его трактором задавило прошлой весной». И снова пауза зависла.
Когда Володя ее окликнул, Лена бросилась к нему как к избавителю. Ей уже не хотелось никакой н о в и з н ы, никакой баньки — хотелось домой. И не в опротивевший скукой, однообразной кормежкой дом отдыха, а к себе действительно, к Дашке, в свое прибежище. Где не надо ни перед кем притворяться, себя стыдиться, виниться за что-то неизвестно перед кем.
Но Володя уезжать не собирался. Глядя в сторону, сказал негромко:
— Есть кое-что интересное. Хочешь посмотреть?
Лена ждала недоуменно.
— Ну, иконы, — скороговоркой и почему-то неприязненно он проговорил. — Что тут непонятного? — спросил еще раздраженней. — Старушки помирают, одинокие, остаются иконы, которые никому не нужны.
«Не нужны?» Пронеслось вихрем, все предыдущее рассеяв. А ведь с этим же они сюда и ехали, с эдакой туманной расплывчатой надеждой. Вожделением, алчью? Ну а если и так? Сколько понаслышались о случайных вроде находках в заброшенных разоренных церквах, у тех же старушек, — о книгах старинных, предметах старины, иконах, деревянной скульптуре, до которых никому долго не было дела, а потом случился б у м. Они, Лена с Володей, тогда не успели, а сейчас им, конечно, не потягаться с теми, кто может, позволяет себе приобретать редкое, ценное по настоящей, установленной уже теперь цене. Вот разве что действительно везение… Даже под ложечкой засосало: в окладе тяжелом, тускло светящемся, л и к. Представилось, где э т о можно повесить: в углу, рядом с торшером, и хорошо, что обои в той комнате блеклые, в слабых разводах. З а м е т н е е.
— Ну и где это? — спросила Лена возбужденно.
Выяснилось, что ищут ключ. Старушка с полгода как померла, без родственников. Дом запертый стоит, и вот нужно его открыть. У кого ключ, девахин отец взялся выяснить.
— Ну-у! — протянула Лена разочарованно. — Басни! Так до вечера можно прождать. И кстати, сколько у нас с собой денег? Мы ведь не рассчитывали…
— Да говорю тебе, т а к отдают. Не нужны они никому, эти иконы. В бога здесь уже не верят, понятно? А до городских причуд еще не дошло.
— И что, можно будет так просто взять? — Лена переспросила недоверчиво.
— Именно. — Володя от жены отвернулся. — Зовут. Кажется, нашли. Идем скорее.
Когда входили на крыльцо, ступени под ними точно ожили, зашевелились, настолько были ветхими. Замок заржавел и с трудом поддался. С порога пахнуло сыростью — и полная темнота. Хорошо, у Володи фонарик нашелся, иначе, при заколоченных ставнях, ничего бы не разглядеть. Да и все равно двигаться приходилось с предосторожностями. Сени, коридор, еще какое-то помещение. Володя с фонариком впереди шел. Слабое размытое световое пятно кидалось из стороны в сторону, пока не наткнулось на стену, сплошь завешанную иконами. Ахнули: т а к о г о не ждали, не могли даже представить себе…
И до чего же жаль, до чего обидно, что оба, ни она, ни он, в иконах не разбирались. Одно дело в альбомах, в музеях — там ясное дело, дрянь бы не выставили. И можно стоять подолгу, как бы проникаясь, сходя за знатоков. Там-то без осечки. А вот если самим надо выбирать, определять и не опростоволоситься? А «нравится — не нравится» — это не метод. Ведь нет доверия к себе. И правильно. Ни знаний, ни вкуса собственного не выработали. В данной области. А может быть, вообще?..
Растерялись. Неприятные были минуты, неприятно их было потом вспоминать. Будто взглянули вдруг на себя со стороны, неприязненно, жестко. И внезапное отрезвление нахлынуло. Сырость, затхлость забили ноздри. Иконы, сколько ни вглядывайся, ни уму, ни сердцу ничего не говорили, и собственное равнодушие давило скукой, накапливая изнутри что-то даже враждебное.
А в сенях дожидался отец девахи, близкое его присутствие нервировало тоже. Вообще казалось, что они здесь не одни, что за ними наблюдают.
— Ну ладно, что-нибудь берем и уходим, — сказал Володя. — Одну, две?
Опять выпало им испытание, и тягостное, и ненужное, как тогда уже ощущалось. С к о л ь к о? Перед глазами была сплошь завешанная стена: насобирала старуха… Незримое чье-то присутствие — знали, что оно воображаемое, выдуманное, они тут находились одни. Могли взять в с ё. Им никаких условий не ставили, никто их не сдерживал, не стерег. Сели бы в машину и уехали. Вот то-то и оно…
— Вон ту, — произнесла Лена твердо и ткнула наугад. Твердость ее связывалась не с выбором определенной иконы, а с более для нее теперь важным, существенным. Она в себе самой это нащупала: внутренний запрет. Н е л ь з я. И все же…
Одну — и хватит. И вообще скорей отсюда. Выпутаться, высвободиться от всей этой неловкости, неправильности, замаранности их с Володей, в которую они сами, по своей вине, вляпались. Чему вроде и нет свидетелей, а ощущение — что есть.
И есть, действительно. Хотя не подают они виду. Или в самом деле не догадываются. Кто их, деревенских, разберет! Они д р у г и е? Или притворяются? Осуждают, одобряют или попросту им все равно? Для них Володя с Леной пришельцы, чужие, уедут вот сейчас, и слава богу, с глаз долой.
А все же это чувство неловкости было общим, разделяемым и приезжими и хозяевами. Не только Лена в себе его заметила, но и в отце девахином, пока он с замком заржавелым справлялся, а она стояла рядом за его спиной.
«Нисколько не другие, такие же, — вспыхнуло, когда, как завороженная, следила за движениями темных корявых рук. — И возится он, медлит, потому что придется обернуться, взглянуть на нас, а не хочется, противно ему». Ища поддержку, к мужу повернулась. Володя спустился с крыльца, держа под мышкой их п р и о б р е т е н и е, запрятанное в ярко-пестрый целлофановый пакет.
Пошли к машине. О баньке никто не заговаривал. Отец девахин объяснял еще раз, как выбраться на шоссе, наверно, чтобы не молчать. А возможно, такие «тонкости» приписывать ему было совершенно зря. Впрочем, гадать тут незачем, все равно не узнаешь.
Володя включил уже зажигание, когда к раскрытому со стороны Лены окну подбежала деваха, листочек сунула: «Может, напишете? А может, приедете когда еще?» Там был адрес, крупным почерком, на разлинованной бумаге.
…До самого дома отдыха они в пакет не заглянули, он на заднем сиденье лежал. Приехали и пошли обедать, в свой номер не заходя. Потом прогулялись. Потом вздумали домой позвонить. Очередь отстояли у телефона-автомата. И к вечеру только решились, зачем-то делая друг перед другом вид, что вроде вот только сейчас вспомнили.
Нда-а… И даже сомнений не возникало. Любому, самому непросвещенному взгляду ситуация была ясна: подделка. То есть даже и не живопись, а просто тиражированная обыкновенным современным типографским способом картинка. Цветная репродукция, вставленная в деревянную, тоже весьма обыкновенную, с позолотцей, рамку. Смех один, схватили впопыхах, ну не дураки ли?
Оставалось лишь посмеяться. Но ведь тоже, между прочим, сюжет, приключение, не порассказать ли знакомым? Володя и начал тут же детальки забавные припоминать, а Лена, настроение его подхватив, подсказывала, поддерживала веселье, с облегчением отмечая, как рассеивается, рассасывается былая тяжесть, давившая всю дорогу, и до вечера, и вплоть до…
Подделка? Замечательно! И к лучшему, если честно. Пусть сами дураки, сами себя надули, но зато, может быть, избежали чего-то, а?
Кто знает… Лена взглянула искоса, как бы за подтверждением тайной своей догадки, опасливо-суеверной, и улыбка застыла на ее губах.
На нее глядела богоматерь. В темной накидке, склонив набок голову, глядела пристально, строго — так глядела, точно была настоящая, то есть с подлинной будто старинной иконы, которой веками молились, в которую верили.
Лена вздрогнула, головой мотнула. Хотелось прогнать это видение, смахнуть, вымарать его из сознания. И никогда никому не признаваться, никогда но вникать в то, что было и чего не было.
Но вопрос: куда «приобретение» девать? В доме не повесишь, нечем хвастаться, а выкинуть — нет, не поднималась рука. Почему-то.
…Не выкинули. Засунули, так же друг от друга таясь, по молчаливому как бы сговору, за книжные полки. И пролежала она так годы, забытая, затихшая. Пока не затеяли ремонт. Дашка школу уже кончала — вот, значит, сколько времени прошло. И тут она объявилась, совершенно нежданная. И все сызнова всплыло: та поездка, молодость, уже прошедшая, и тогдашняя саднящая, хотя и неясная вполне вина, от которой отмахнуться в то время все же удалось как-то? А вот если теперь смахнешь, и другое ведь может потеряться — их молодость, их собственные жизни.
АРХАНГЕЛЬСКОЕ
Наталья умерла сорока восьми лет, не дожив до своего дня рождения две недели. На похоронах не было ее мужа, с которым она, правда, давно разошлась. Не было родителей, умерших раньше. Не было сына, оказавшегося в командировке, опоздавшего. И Веры тоже не было, она уехала в отпуск к морю, да и неизвестно, сочли ли бы нужным ее оповестить. Кто? Не родственница, не близкая подруга, просто жили по соседству, причем давно, успели разъехаться и не раз еще поменять квартиры. Иногда перезванивались, виделись с каждым годом все реже. Даже не сверстницы: Наталья была старше на семь лет.