й статус в индийском обществе намного выше). Черные от грязи и загара существа неопределимого пола и возраста часами выбирают друг у друга из головы паразитов и жуют ворованный с полей сахарный тростник в окружении тучи мух. Если вы проезжаете мимо, всей деревней кидаются попрошайничать, а если вы прибавляете скорость, метко кидают в машину камни и страшно верещат. Их проблема не в том, что люди всех каст считают их чандалами, но в том, что они сами себя считают чандалами и никем другим себя вообразить не могут. Согласно индийской науке чандалами были и остались изгнанные в древности из страны цыгане. Побережье океана — бесконечный пляж, по которому в поисках приезжих бродят продавцы всего на свете, знающие главные слова на любых языках. Услышав русскую речь, уверенно кричат издали: «наркотики есть!».
Через год сюда явится цунами и, как лезвием, уберёт волной этот пляж, унесёт весь песок, на котором мы стоим босиком. Берег изменится и откроется Атлантида – никому не известный доселе город Пандавов с длинными улицами, каменными стадами и храмами, выбитыми из целых скал. Мы ходили над Атлантидой босиком по песку, плавали с рыбаками на их пальмовых лодках, как боги, забывшие, что там, внизу, под их стопами кто-то есть, что-то построено. Или нет, приятнее думать, что великанская волна, убившая сотни тысяч человек, создала взамен, выстроила одним ударом и подняла из под пляжа пустой и прекрасный город, в котором никто никогда не жил и который люди никогда не искали. Мемориал всем унесенным.
Самый большой город побережья — Мадрас, только что переименованный в Чиннай (новая власть меняет все «колониальные» имена на национальные). Это индийский Детройт т.е. центр авто и прочей промышленности. Россия поставляет сюда танки, военные самолеты, глушители мобильников (чтобы пресечь переговоры заключенных в тюрьмах и не допустить бунта) и откладыватели взрывов — хитрые устройства, блокирующие вокруг едущей машины любую волну и тем самым временно выключающие бомбу. Где промышленность, там и коммунисты, точнее, маоисты, официально они тут борются с кастовыми пережитками, всеобщей неграмотностью и рисуют на стенах, а неофициально копят оружие и претензии, чтобы начать партизанить по примеру своих непальских товарищей. Не начинают, возможно, потому, что партизанить все меньше есть где: джунгли вырубаются, слоны и леопарды выходят в деревни и чудят, кожевенные заводы и атомная станция сливают свою дрянь в реки и пить оттуда могут только те, кто всегда готов к перерождению, а не те, кто верит в светлое будущее еще при этой жизни. Чиннайские власти собираются восстанавливать джунгли и чистить воду, а потенциальные партизаны ждут этого, чтобы в эти джунгли уйти и мечтать там о своей отдельной республике и триумфальном походе на Чиннай. Ещё здесь, в серебряном сундуке под стеклом, похоронен апостол Фома. Псевдоготический храм над криптой — любимое место мадрасских прокаженных с расплавленными лицами. В роскошном парке, где Блаватская сочиняла свои завиральные книги (за парком посейчас смотрят теософы всего мира) поражают деревья с сотнями корней, растущих из кроны к земле — рай для мартышек и бурундуков. Здесь часто рассказывают про мадрасский взрыв, хотя никто лично его помнить не может. То ли хлопок в трюмах воспламенился, то ли что-то еще случилось, но корабли у мадрасского форта превращались один за другим в свистящие огненные цветы. Особенно мадрасцам запомнился золотой залп. Золотом их обстреливали в первый и последний раз. Оно жалило-калечило людей и расписывалось на стенах.
Буддизм из страны давно выдавлен, поэтому найти их монастырь непросто. Ворота нам отворила метровым ключом равнодушная к миру бабуля. В главном храме зажгла огонь перед закопченным Буддой из белого мрамора. Над Буддой угрожающе зашевелились гроздья спящих тут днём летучих мышей. Разбуженные дымом и шумом, они начинают раздраженно порхать в воздухе, цепляя вас за волосы. В монастыре давно никто не живет и считается, что буддистствуют тут животные и растения. На позолоченном звенящем столбе свила гнездо цапля. В половине храмов прямо внутри выросли деревья и высовывают ветви в окна и двери, ломая скульптуру. Бабуля говорит, это и есть монахи.
Современный индуистский храм, Вишну там или Шива, это такой цветастый кич, напоминающий клипы Киркорова, хотя по смыслу это космический календарь и сакральная ориентация в пространстве. Помрачнее в храмах Кали, где черная дама танцует с кривым ножом на внутренностях своего мужа и дают очень пахучую траву в обмен на мелкую монету. Если же вы попали в древний храмовый комплекс, где вам кивает у ворот расписной живой слон, то тут всё построже. В Канчипураме с четвертого века стоят саблезубые химеры-каламуки с колокольчиками и эрегированными фаллосами. На всей этой каменной строгости обнаруживаются, впрочем, останки цветастой росписи, пооблетело, так что когда-то эти строгие громады были теми еще матрешечными горками. Повсюду сверкает жертвенным жиром бык Нанду, которому на ухо полагается загадывать желание, и такие же «умасленные» или в кремационном пепле Ганеши и базальтовые кобры, которых «кормят» рисом. Храм «читается» снаружи как перенасышенный каменный комикс о том, как всё было, а именно: Адвайта, абсолютно иное и невыразимое, породила Асат, небытие, вмешающее в себя Сат — возможность бытия, породившую Пурушу — творящий мужской принцип и Пракрити — женскую субстанцию, которые, конфликтно соединившись, дали Свар — небо чистого интеллекта, родившее Бхувас — мир тонких духовных форм, воплощенный в нашей реальности — Бхур, и более низкий уровень темных духов — Тамас. Но это лишь перечень жильцов дома. А вот что творится на этих этажах, какие это танцуют сторукие и бесконечноголовые сущности и начала со змеиными языками и в нимбах из кобр, понять уже положительно невозможно. Замечаешь только, что на всех уровнях метафизической пирамиды обожают селиться и трахаться красноклювые зеленые попугаи. Понимаешь в изображенном примерно столько же, сколько они. Зато попугай может, взлетев над башнями, увидеть, что храм сверху это симметричная мандала.
Сердце монастыря в Канчипураме это великанское, полое внутри, но вполне живое манго, дающее сладкие, соленые, кислые и горькие, кому как повезет, плоды. Сюда приезжают перед свадьбой, чтобы по вкусу предсказать какая будет семейная жизнь. Бритый тощий брахман божится на Шиве, что дереву три тысячи лет и что Шива под ним женился. Когда уточняешь, на ком женился, отвечает уклончиво и выходит, что, если разобраться, то на самом себе. В этом дворе есть точка, с которой манго выглядит как танцующий бог с веером рук. Брахмана часто спрашивают о конце света и он подробно объясняет, что до этого события ещё несколько миллиардов лет. Двенадцать солнц, встав по всему горизонту, превратят этот мир в свастику чистой энергии.
В Махабалипураме йогин весь день смотрится в долбленый колодец, куда упали сотни дождей. Рядом стоит каменный слон в натуральную величину и тоже смотрится. Три женственные змеи, вырубленные в скале это «Нисхождение Ганга». Именно отсюда индусы начали танцевать и потому у этого «нисхождения» ежевечерне круглый год идет фестиваль танца. Такой же фестиваль гремучих браслетов и золотых шелков, впрочем, идёт круглосуточно по двум десяткам телеканалов в любом отеле. Особенно интригуют фильмы ужасов с пляшущими кровопийцами и сладкоголосыми покойниками. «Знаешь что? — сказал, щелкая пультом, Шишкин — давай в России сделаем канал «Здравствуй, Индия!», где будем гонять только такое вот кино-танцы. Рейтинг гарантирован. Можно будет всю оставшуюся жизнь не работать и уехать, например, сюда». Своё кино здесь любят, если премьера, то весь город выходит из домов и движение на улицах останавливается, но в самих фильмах нарастает вестернизация: то есть поют-танцуют не меньше, но уже на фоне европейских видов и городов.
У колонн люди медитируют на полу перед Ганешей. Ганеша их не видит. Они его тоже, — Индия! Садишься в более-менее индийскую позу рядом с ними. Очень скоро тебя одолевают мысли: а не послать ли всё в своей прежней жизни на хуй? Тем более, что для забывших как он выглядит, черный полированный лингам есть вокруг храмов в каждой нише.
Океан ночью под незнакомыми звездами это серебряный зверь, ревущий стихи. Выбрасывает под ноги задыхающуюся колючую рыбу-шар и ты, прежде чем отфутболить её в пучину, вглядываешься, как в свой метафорический портрет. Вообще то я должен был ехать в Бомбей на Социальный Форум, где собралось сто тысяч недовольных глобальным капитализмом людей. Пожать руку упрямой писательнице Арундати Рой и антиглобалистскому экономисту Штиглицу, выступить насчет того, как взыскать с империализма за оккупацию Ирака. Но, встречая рассвет на берегу и рисуя лингам на песке, я ни в какой Бомбей не поехал, а поплыл на лодке с тамильскими рыбаками вынимать сети и смотреть коралловый риф. Рыбацкая лодка это три пальмовых бревна с мотором. Бревна сматывают веревками, а мотор приносят утром с собой, он — переходящая по наследству главная собственность рыбака. Что это было: классовая капитуляция? внезапная мудрость? Скорее всего, простое желание не быть предсказуемым. Хотя бы для самого себя. Иногда рыбаки привозят на риф кришнаита со сложным струнным инструментом и он там играет посреди волн несколько часов, а потом его увозят назад.
Всем, кто окажется в Агре, я советую отель «Шах Джахан». Недорогое место с лукавым хозяином, бородатым коллекционером-исламистом, который отлично сориентирует вас в этом мусульманском городе плоских крыш, тумана, верблюдов, павлинов, баранины и гашиша. В его лавке древностей есть самовар в человеческий рост и никто не докажет ему, что русские там не моются. Любая связь между чаепитием и самоваром вызывает в хозяине здоровый и понятный хохот. Красный Форт в Агре больше и роскошнее делийского. Это царство изразцовой симметрии и самоцветного орнамента по мрамору, где изобразительность заменена геометрией, фонтаны бьют и лампы свисают из перламутровых кристаллических раковин и открывается бесконечный вид на Индию, над которой несется зовущий вспомнить о Всевышнем азан. Пчелы, понастроившие своих городов в узких галереях форта, точно вписываются со своей музыкой в эту исламскую математику. Тадж Махал — самая дорогая достопримечательность, куда к тому же нужно отстоять не одну очередь и только потом обуться в тряпичные тапки с завязками. Эти тапки сильно контрастируют с повсеместным тут обычаем не стесня