Нередко подход Путина к экономике называли «прагматизмом». Это если не прислушиваться к записным «антипутинистам» — у тех лексика, конечно, совершенно другая[7]. Но вариант «прагматизм» ничего не объясняет. Этот ярлычок обычно приклеивают на политика или руководителя, желая ему польстить и «позитивно противопоставить» тем, кто действует, исходя из идеологических или иных недостаточно приземлённых соображений. В представлении адептов политического и экономического «прагматизма» единственно разумным ведением политических и экономических дел является полное игнорирование каких бы то ни было соображений, кроме прямой выгоды, которая отождествляется с эффективностью. Это, кстати, распространённое в западной мысли понимание эффективности и рациональности со времён известнейшего мыслителя Максимилиана Вебера. Он максимально упростил представление о рациональном (разумном, рассудочном) действии, заявив, что подлинно рациональным можно считать лишь действие, ориентированное на простую цель — на выгоду. Причём рациональное действие вообще может быть ориентировано и на цель, и на ценность, по мнению Вебера. Но в политике и экономике настоящая рациональность — это только целевая рациональность. Сам Вебер, конечно, много писал о нюансах (например, о различиях понятий «выгода» и «польза»), о том, что даже целевую рациональность можно понимать по-разному, но экономическую и политическую эффективность отождествлял с выгодой, которая и рассматривалась в качестве цели подлинно рационального действия.
Вебер выводил это понимание рациональности из этики протестантизма, которая, по его мнению, привела к возникновению и развитию капитализма[8]. Неудивительно, что Вебера подняли на знамя разнообразные антимарксисты и певцы свободного рынка, ведь это было так не по-марксовски — ставить религию впереди паровоза! И это дало совершенно парадоксальный результат. Казалось бы, что может быть более антиматериалистическим и менее рациональным, нежели религия как двигатель экономики? Но вот поди ж ты: певцы свободного рынка вслед за Вебером объявили протестантизм не простой, а «рациональной» религией и стали проповедовать якобы вытекающую из этой «рациональной» религии прагматичную экономику. В течение первой половины XX века в европейской и американской экономической мысли такие понятия, как «эффективность», «выгода», «рациональность», «прагматизм», смешались под воздействием вульгаризаторов. И получилось, что рациональный и прагматичный политик должен и в политике, и в экономике прежде всего игнорировать всё, что касается ценностей и не ведёт к немедленному получению прибыли, выгоды, результата. Потрясающая каша в головах страстных либералов-антимарксистов привела к тому, что они с типично религиозным фанатизмом требовали соблюдения рыночных догм (то есть абсолютно иррациональных шаблонов), одновременно упирая на этакий экономический цинизм. Назвали всё это «прагматизмом». Так вот в этом смысле путинская экономика совершенно не была «прагма тичной». Она была прагматичной в абсолютно ином смысле: она была управляемой, контролируемой, объяснимой и реактивной, то есть была способна реагировать на текущие изменения, на конкретно-исторические обстоятельства.
Вот этот динамизм, способность достаточно быстро и эффективно реагировать на изменившиеся обстоятельства — результат вовсе не безумной рыночной свободы, при которой рынок якобы сам себя регулирует, а как раз целенаправленных плановых усилий консервативного (с точки зрения либералов) характера. С одной стороны, экономику «отпустили» в плане ведения бизнеса, с другой — закрепили под государственным контролем. Создание Стабилизационного фонда, при всех его недостатках и порой невысокой эффективности вложений, дало «подушку безопасности» — потрясения и кризисы мировой экономической системы можно худо-бедно переживать без разрушительной катастрофы внутри страны. Динамизм путинской экономики был результатом грамотно организованного контроля, а не его ликвидации, к которой призывали многие «борцы» с «неповоротливостью и неэффективностью государственной экономики».
Государственничество в путинской экономике — это её стержень. Разумное государственничество, потому что ограниченное, а не тотальное. Государственничество, сочетающееся с реактивностью, даёт экономику гибкую и устойчивую при всех, опять же, нюансах и ошибках. Став президентом, Путин действительно вписал в основные задачи защиту свободной экономики, но кому он эту защиту вменил в обязанность? Государству. Не рынку. Не «эффективным собственникам». Не «независимому менеджменту». И уж тем более не международному сообществу. Вот эта формула «государство защищает свободную экономику» исчерпывающе описывает экономическую стратегию Путина: защищает от всех, от бюрократов и олигархов. Государства много там, где оно не нужно, заявил Путин в 2000-м, и добавил: и мало там, где оно необходимо. Это простая формула равновесия, которое нужно создавать, организовывать — в противовес равновесию либералов, которое должно наступать само по себе. Именно по формуле «организованного равновесия» работали все экономические соратники Путина, тот же Кудрин, когда вместо прямолинейного понижения налогов делал их более понятными и управляемыми, одновременно препятствуя налоговым нарушениям со стороны «эффективных собственников» и «независимых менеджеров». Экономическая стратегия Путина была подчинена этой формуле, и он внимательно следил, чтобы ей же была подчинена и экономическая программа, воплощаемая его экономистами. И как только экономисты заигрывались, впадали в либеральную догматику, они немедленно отстранялись от рычагов. После чего Касьянов был снят с премьерства? После того как начал под видом административной реформы сокращать не только избыточные функции государства, но и необходимые для сохранения минимального контроля. После того как попытался вопреки президентской позиции «разобрать» «Газпром» на «добывающую» и «транспортную» части, отдав последнюю исключительно в частные — и по возможности в зарубежные — руки. После того, наконец, как под предлогом защиты «лучших олигархов страны» — Лебедева, Ходорковского — потребовал от президента вмешаться в работу прокуратуры. Это были действия, никак не укладывающиеся в логику «организованного равновесия», действия, отдающие предпочтение «элитам», а не государству. После чего был отправлен в отставку Кудрин, человек куда более умеренный и взвешенный (да и на порядок более умный), нежели Касьянов? После того как выступил против увеличения расходов на военные и социальные нужды, то есть попытался ограничить выполнение первичных государственных функций.
Пока была необходимость и возможность ускорять развитие страны, разгонять её экономический ход за счёт рыночных механизмов, это осуществлялось: шла приватизация, снижались и оптимизировались налоги, реформировалась социальная политика. Но как только замаячила угроза вытеснения государства из важнейших отраслей экономики, утрата государственного контроля над тем, что составляло стержень экономики России, программа немедленно изменилась. Но изменилась ли при этом стратегия? Нет. Либеральные преобразования первого срока Путина были всего лишь инструментом; как только инструмент перестал быть эффективным, его отложили. Почему это нельзя назвать «прагматизмом» в либеральном смысле? Потому что либералы никогда не признают, что рыночные инструменты могут утратить эффективность. Потому что они догматики куда бо́льшие, нежели марксисты-социалисты. Потому что либералы не могут допустить эффективность и необходимость ограничения частного сектора в стратегических отраслях, не могут принять слово «государство» на более высокой и значимой позиции, чем слово «рынок». В путинской стратегии рынок существует для государства. Поэтому умиляют путинофобы, усматривающие в его экономической линии что-то «фашистское». Они забывают, что в большинстве фашистских режимов как раз рынок и корпорации диктовали свои условия государству, превращая его в своё орудие. Только гитлеровский национал-социализм во второй своей фазе вышел из этой зависимости, и уже фюрер стал вызывать к себе герра Круппа и давать ему задания, а не наоборот. Что, впрочем, ему не помогло, потому что задания надо давать, хоть что-то понимая в отрасли… да и логика «организованного равновесия» Гитлеру, как всякому фанатику-антикоммунисту, была совершенно недоступна.
В экономической стратегии Путина логика «организованного равновесия» воплотилась прежде всего в том, что параллельно с условно либеральными преобразованиями, способствующими интенсивному росту экономики, развивались крупные проекты государственной важности и осуществлялись реформы, направленные не на устранение государственного управления экономикой, а на его оптимизацию. Например, пенсионная реформа вполне могла вылиться в типичную для неолиберализма приватизацию пенсионной системы, однако вместо этого государство сохранило за собой ответственность за пенсионное обеспечение своих граждан. Показательна и внешнеэкономическая деятельность: в течение первого срока президентства Путина создано Единое экономическое пространство с Белоруссией и Казахстаном; и если бы не первая украинская катастрофа в 2004-м, то в ЕЭП входили бы четыре крупнейшие постсоветские экономики. Тогда же создаётся и Евразийское экономическое сообщество (ЕврАзЭС), организуется Зона свободной торговли в СНГ — в общем, интенсивно идут интеграционные процессы на постсоветском пространстве. Нужно это свободному рынку? Да ни в коем случае. Для свободного рынка есть ВТО (куда Россия вступила и, пожалуй, всё-таки зря, хотя некоторые инструменты этой организации пригодились), есть неолиберальная глобализация; а интеграция на отдельно взятом и крайне неприятном для «западных партнёров» пространстве — это сугубо государственническая, а не рыночная задача.
Кстати, это направление в путинской экономической стратегии имело огромное политическое значение, помимо всех экономических эффектов. Значение, связанное всё с тем же восприятием политики на символическом уровне, о котором я уже писал в главе «Между элитами и страной». Российскому обществу от экономики нужен не только налаженный быт и повседневный комфорт. Для социального сознания российских граждан важны символические аспекты экономики — прежде всего два. Первый: масштабность, причём выходящая за рамки прямой выгоды или пользовательских проектов из разряда автобанов или метрополитена. Масштабность обеспечивается либо «стройками века» (и этот аспект в достаточной степени был реализован путинской экономикой, о чём ещё будет разговор), либо такими экономическими проектами, которые по определению имеют государственное и мировое значение. В этом смысле многие российские граждане могли не понимать в полной мере всех экономических целей постсоветской интеграции, но все три сугубо экономических проекта — ЕЭП, ЕврАзЭС и ЗСТ в рамках СНГ — воспринимались ими как несомненный политический успех, как восстановление того величия, которое, как говорится, в карман не положишь, но оттого только ещё больше гордишься им. По той же причине с абсолютным восторгом эти процессы воспринимались и жителями бывших советских республик — не всеми, но многими. Так называемыми «советскими» людьми и «советскими» детьми, для которых Москва осталась главной столицей. Для них, не получавших никакого проку от экономического эффекта постсоветской экономической интеграции, был жизненно важен эффект символический, это я вам ответственно заявляю как представитель «советских» детей. Вот этого либеральным догматикам никогда не понять, у них вообще плохо с восприятием символических аспектов экономики. Кстати, вы знаете, что глубина восприятия символов отличается в зависимости от культуры? Например, нематериально ориентированные амазонские культуры или аналогичные культуры Индии формируют гораздо более глубокое восприятие символов, чем европейская. Говоря примитивным языком, в том символе, в