лашения остались только два сахалинских проекта, совершенно неподъёмные для России в одиночку. Вот тут-то зарубежные партнёры и забеспокоились: так удачно приобретённая после распада СССР колония внезапно недвусмысленно продемонстрировала намерение вести собственную жизнь. Именно в этом году в их сознании начал формулироваться обескураживающий тревожный вопрос: «А наш ли это мальчик?» Нет, братцы, был бы он ваш, так не стал бы выводить из-под вашего контроля национальное достояние. А это было очень и очень непросто: большинство олигархов были фактически агентами влияния западных «партнёров», половина политиков, в том числе из самых «патриотичных» партий, откровенно кормилась из западных рук, силовые органы, в том числе армия, на момент прихода Путина к власти находились в изрядном раздрае и беспорядке. В такой ситуации даже решиться на попытку вывести Россию из-под неоколониального контроля было опасно, а уж успешно её реализовать — и подавно. Что, кстати, зарубежные партнёры и не замедлили продемонстрировать, ведь вряд ли теракты в России заметно участились именно в 2004 году без участия западных «доброжелателей». Да, если в 2000-м и 2001-м Россия устанавливала партнёрство с США как раз на почве совместного противодействия организованному терроризму (особенно интенсивным сотрудничество стало после терактов 11 сентября 2001 года, когда Путин без промедления и оговорок полностью поддержал американские антитеррористические меры), то в 2004-м многие в России всерьёз подозревали «американский след» в организации московских и волгоградских терактов. Тогда же либеральная российская общественность стала усиленно раскручивать идиотическую версию «руки ФСБ»: дескать, специально сами взрывают дома в Москве, чтобы под предлогом борьбы с терроризмом закручивать гайки. Интересно, что когда после 11 сентября 2001 года в России, да и в США высказывались версии причастности ЦРУ к организации атаки на башни-близнецы, эта самая либеральная общественность вопила об искорёженном параноидальном сознании экс-обитателей тоталитарного совка.
Так или иначе, а фактическая ликвидация неоколониального Соглашения состоялась, и даже если подозрения о террористических атаках как попытке Запада приструнить Путина обоснованы, попытка эта привела лишь к усилению борьбы с терроризмом в России. Собственно, если бы не ограничение действия Соглашения двумя сахалинскими месторождениями, то вряд ли России удались бы достижения нулевых годов: какой бы ни была цена на нефть, при действующем Соглашении Россия от этой цены ничего бы не получила. Отказ от Соглашения в его первоначальном виде был поворотным моментом и для внутренней, и для внешней политики, хотя, безусловно, был он не спонтанным решением, а тщательно подготовленной и продуманной мерой. Во внутренней политике Россия отказывалась от полунищего безыдейного существования в хаосе нерегулируемого рынка; во внешней — от зависимой роли, от статуса безропотного и беспомощного объекта политики других государств. И поскольку никто из западных партнёров, несмотря на вполне искреннюю дружелюбность Буша-младшего (смекалистые дурачки часто бывают беззлобными, это статистический факт), не собирался предлагать России иной статус, то возникший у них вопрос «А наш ли это мальчик?» быстро трансформировался в стойкую и недобрую убеждённость: «Нет, этот мальчик определённо не наш!»
Не ваш и никогда вашим не был. Окончательная точка в этом «позиционировании», как говорят люди, посетившие два-три дешёвых тренинга по маркетингу, была поставлена в 2007 году в знаковой и знаменитой (я не преувеличиваю) Мюнхенской речи Владимира Путина. Речь эта интересна во всех отношениях, недаром спичрайтеры изучают её как образцовую. И если технические её достоинства вряд ли были оценены Западом в полной мере, то содержание было совершенно недвусмысленным на любом языке. Недвусмысленным и непривычно жёстким (для западных партнёров). Несмотря на соблюдение всех формальных правил вежливости, речь была совершенно лишена дипломатических заигрываний (к которым, впрочем, Путин никогда не был особенно склонен) и, по сути, прозвучала как обвинение в адрес Соединённых Штатов Америки. Причём, что очень важно, обвинение было сформулировано не столько «лично» от России, сколько с позиций достаточно объективного анализа, к которому могла бы присоединиться любая страна, не входящая в условный «Запад», да и кое-какие из входящих.
О чём же сказал Путин в той речи? Во-первых, он поставил крест на «однополярном мире». «Неприемлем и невозможен» — вот как обозначил такой мир российский президент. Кстати, однополярного мира действительно быть не может: полюсов по определению два, а если полюс один, то он никакой не полюс. Так вот этот «не-полюс», который очень стремился быть полюсом, причём единственным, — это Соединённые Штаты Америки. Путин впервые прямо обвинил США в том, что своей внешней политикой они пытаются построить мир с одним-единственным центром. Обвинил и подчеркнул: ничего у вас не выйдет. США пытаются навязать всему миру собственную логику развития, собственную правовую систему, ценности и стандарты, заявил Путин. Такая глобализация под одну модель ведёт только к одному — и это во-вторых — к росту напряжённости во всём мире. И эта напряжённость, сказал Путин, растёт с того самого момента, как прекратил своё существование Советский Союз. Учитывая, что речь произносилась на конференции по безопасности, месседж был очевиден: пока был СССР, он сдерживал распространение опасности. Союз исчез, и вплоть до 2007 года опасность распространялась по миру, не встречая препятствий. Путин однозначно указал на источник этой опасности: США навязывают свою политику абсолютному большинству стран мира, и эта политика агрессивна. А такие конкретные её элементы, как расширение НАТО и программа американской системы ПРО в странах Восточной Европы, дестабилизируют международную безопасность. В-третьих, Путин подчеркнул: НАТО — блок военный, блок агрессивный, и его руководство (то есть, собственно, дирижёр — США) категорически не соблюдает данное в своё время слово об отсутствии намерений расширяться на Восток. Точно так же необязательно НАТО относится ко всем международным договорённостям. В результате — это в-четвёртых — международная система безопасности и сотрудничества попросту перестала работать. Решение о военном вмешательстве в суверенные государства, согласно международным договорённостям, может только принять ООН, что не мешает США и их сателлитам развязывать неоколониальные войны. ОБСЕ должна гарантировать безопасность в Европе, а вместо этого является инструментом НАТО на Европейском континенте. Политика США и их союзников дискредитирует и обессмысливает всю систему послевоенного мироустройства. Исходя из всего этого, Российская Федерация в дальнейшем намерена вести внешнюю политику исключительно в своих интересах.
Таким образом, речь была прежде всего об американской мировой гегемонии. Её обозначили, её вскрыли, препарировали и прямо заявили: хватит. Впервые было прямо сказано: США пытаются играть роль «главного» в мире, но это у них не получается. США ратуют за демократию и права человека, но провоцируют конфликты и развязывают войны. США апеллируют к мировому сообществу, но разрушают систему мирового взаимодействия. США угрожают всему миру, России в том числе, и Россия больше не собирается ни игнорировать, ни терпеть эту угрозу. Стоит ли удивляться тому, что речь вызвала различную реакцию у разных государств? Государства, вытесняемые из сферы принятия решений, лишаемые субъектности, само собой, приняли эту речь с воодушевлением, ведь озвученные проблемы касались и их напрямую. Это первая сильная составляющая речи: она не была эгоистичной и «руссоцентричной», несмотря на финал. Речь объединяла всех тех, кто не желал переходить в состояние американских сателлитов (а также тех, кому и не предлагали такого перехода), и всех тех, кто оказался не просто пассивным наблюдателем агрессивной неолиберальной глобализации, а её жертвой. Причём объединяла на сугубо благородной основе, во многом продолжающей генетическую линию советской поддержки угнетённых народов; на той самой основе, на которой должна была бы действовать ООН. В свою очередь, американцы и их европейские партнёры и сателлиты речь восприняли, мягко говоря, в штыки. Это само по себе ничуть не удивительно и малоинтересно; однако показательно, в каких именно выражениях эта реакция воплотилась. Западные политики вкупе со своей прессой немедленно вспомнили что? Правильно: холодную войну. Вот, дескать, какие агрессивные слова говорит российский президент. Вот, мол, почти как во времена холодной войны. Уж не возобновилась ли она? Это чертовски интересная реакция: как уже говорилось, речь была посвящена неприемлемости и, главное, невозможности монополярного мира, недопустимости нарушения мировых стандартов взаимодействия и использования международных организаций в качестве инструментов принуждения. В речи говорилось о том, что напряжённость растёт как раз вследствие агрессивных действий США (что легко подтверждалось количеством инициированных ими после распада СССР военных конфликтов). Значит, указать на агрессивные действия — это сама по себе агрессия? Значит, указать на нарушение международного права и навязывание своих правил всему миру — это возобновление холодной войны? Значит, любая попытка заговорить о российских интересах (и любой другой страны) недопустима на международном уровне?..
Вопросы, конечно, риторические, и задолго до речи было понятно, что другой реакции со стороны «мировых гегемонов» быть не может. Но речь была необходима не только и не столько для заявления о том, что «между нами всё кончено». Как раз наоборот: речь была нужна, чтобы показать — дорогие партнёры, вы всё испортили, вы сделали сотрудничество невозможным. Что сделал Путин? Путин вернул Россию в мировую политику как самостоятельного игрока, но только после того, как почти семь лет Россия поддерживала практически все международные инициативы и программы. Это принципиально важный момент: если бы Мюнхенская речь была сказана в 2000-м, до всех программ партнёрства, до прекрасных отношений с Бушем и прочими, её эффект был бы совершенно иным и она бы воспринималась исключительно как претензия в стиле «мы тоже хотим». А так получилось, что дело касается простого восстановления справедливости — при этом на американскую неготовность её восстанавливать указывают все предыдущие годы, пока Россия, так сказать, «молчала». Путин отказался присоединяться к пулу «хозяев мира» — и не только потому, что это предполагалось в формате «человек присоединяется к вампиру», а потому, что хозяев у мира быть не должно. Путин предложил вернуть ООН и другим международным организациям их исходные функции и одновременно показал, что при нынешнем мироустройстве и сохранении американской гегемонии это невозможно. Путин своей речью продемонстрировал, что Россия намерена принимать прямое участие в определении ориентиров дальнейшего развития мира и тех критериев, по которым это развитие будет оцениваться. Не захотели равного партнёрства — будет борьба, но не потому, что её хочет Россия, а потому, что США и сателлиты не оставляют ни России, ни другим странам выбора. Всё э