Однако само слово «закулисье» в политическом и околополитическом языке сыграло не очень хорошую роль. Именно оно породило целый ворох конспирологических теорий, которые сегодня туманят сознание миллионов. И отвлекают от осознания реальных политических проблем, от признания ответственными за происходящее не каких-то там масонов и прочих рокфеллеров, а «своих, родных» политиков, политиканов и политиканчиков. Конспирологические теории все как одна вращаются вокруг различных версий мирового правительства, которое так и называют частенько: мировая закулиса. Словечко получается смешное, хорошее имечко, например, для дочери лисы Алисы из «Буратино»; но на мышление все эти теории заговора действуют удручающим образом.
Если охарактеризовать политическую конспирологию в целом, то схема очень проста: существует некое единство мировых правителей (разные группы, ордена, ложи, клубы, корпорации и т. д.), которое управляет миром сообразно собственной пользе и обогащению. Чаще всего в мировое правительство зачисляют сверхбогатеев из древнебуржуйских династий — Рокфеллеры, Ротшильды и т. п., — а также иллюминатов и масонов. Иллюминаты — это такой оккультистский орден, очень забавный, потому что в переводе означает «просвещённые», а на деле все организации и группы, принимавшие это название, были страшными мракобесами религиозного и псевдорелигиозного толка. Но звучит-то, звучит как: иллюминаты! Захватывающе! Сочетание «тайны» и стремления на всех влиять (которое у иллюминатов было скорее педагогическим, нежели конспирологическим) сделало иллюминатов любимцами конспирологов всех мастей. Куда, кстати, более популярными, чем масоны. Масоны — это уже наше любимое кушанье, российское: на Западе масонские ложи — это просто современные клоунские версии архаичных рыцарских орденов (тамплиеров, розенкрейцеров, иоаннитов и т. д.). Они невероятно комичные, настоящие масоны, и больше всего напоминают юных толкинистов, инсценирующих «Хоббита» или «Нарнию» с теми же целями, с которыми мы в детстве в войнушку играли. У масонов полно ритуалов, есть свой «тайный» язык — как в любой подростковой субкультуре. Знаете, люди, которые не до конца вырастают из детства, либо начинают писать графоманское фэнтези, либо создают какое-нибудь эзотерическое общество — если не «полой Земли», так каких-нибудь «любителей Рериха». Вот и масоны — такая же комедия возрастной рассинхронизации, о чём на Западе большинство прекрасно знает. Комичность серьёзного представления о масонстве блестяще показал в «Козлёнке с молоком» Юрий Поляков: «— Что это за масоны такие? — спросил Витёк. — Как бы это тебе попонятнее объяснить, — начал я. — В двух словах не скажешь. Есть много версий, написаны десятки книг… Но если всё-таки в двух словах, это такое тайное общество… — Какое же оно на хрен тайное, если о нём десятки книг написаны?»
Да, вот такое вот «тайное». Но у нас к масонам добавили магическую приставку «жидо-» — и всё сразу стало очень серьёзно. Эту приставку всегда добавляют для пущей серьёзности. Вот даже «жидобольшевиков» придумали, чтобы злодейства ленинизма подчеркнуть. Смешно? Конечно, смешно, но попробуйте-ка заявить, что сионистский заговор, «Протоколы сионских мудрецов» и козни жидомасонов — это всё бред. Да вас распнут немедленно. А между тем это всё и есть плохо организованный навязчивый бред, начиная с бездарной фальшивки с громким названием «Протоколы» (ага, план Даллеса ещё вспомните) и заканчивая самим существованием неких жидомасонов.
Впрочем, Рокфеллеры-то с Ротшильдами существуют, это факт. Так что же, спросите вы, они никак не влияют на судьбы мира? Влияют, и ещё как! Только без всяких тайных лож, а вполне открыто, используя свои капиталы для поддержки или блокирования успехов тех или иных политических сил. Нужно ли Рокфеллерам прятаться для того, чтобы это делать? Да чего бы это вдруг! Ограничивается ли набор «влиятелей» представителями одной национальности, страны или, например, профессии? Да никогда. Гейтс хоть и Билл, но вовсе не еврей, равно как и династия Бушей, тоже вполне влиятельных в мировых масштабах; арабские шейхи проживают не в США, а профессии вовсе не имеют. Их объединяющее качество — это богатство, которое становится основой для разнообразных связей… а вот связи уже позволяют влиять на мир. Многие из «влиятелей» объединяются в разнообразные клубы, о которых потом с наслаждением пишут журналисты. Клубы эти вполне реальны, и многие из них действительно разрабатывают и пытаются воплощать глобальные управленческие системы[2], но до «тайного мирового правительства» им очень далеко, да и не нужно. Как только возникнет чисто техническая возможность создать мировое правительство, «влиятели» немедленно его создадут и вполне открыто. Им и сейчас нечего скрываться, просто общаются они лишь со «своим уровнем». И если Рокфеллер обедает не менее чем с Рокфеллером, то отчего ж ему в клуб приглашать каких-нибудь наших диванных или даже телевизионных «экспертов»? А они, «эксперты», делают из этого далеко идущие выводы. Этакий разговор Иван Иваныча с Василь Васильичем: «— А что, любезнейший Василь Васильич, были ль вы давеча на ужине в Бильдербергском-то клубе? — Нет, милейший Иван Иваныч, как-то не довелось. — Как же это; да неужто Рокфеллер вас не пригласил? — Да вот, не соизволил, батенька. — Что тут скажешь… да ить это он неспроста, шельмец, неспроста! Не иначе как тайну какую измыслил, прохиндей!»
Вот такая цена всем этим «тайным правительствам» и жидофранкомасонам. Поэтому термин «закулиса» я недолюбливаю, хоть и признаю его удобство. Тут уж следует скорее говорить о «мировом сверхобществе», как называл его Александр Зиновьев. В его представлении никакого специального малочисленного тайного контролирующего органа нет и не может быть, а вся суть мирового управления сводится к тому, что мировую судьбу решает достаточно небольшой процент человечества — несколько миллионов. И для того, чтобы эту судьбу определять, им нет нужды ни собираться вместе, ни даже советоваться: глобальный капитализм даёт им достаточно «дистанционных» инструментов осуществления своего влияния, например манипуляции информационным фоном, массовым сознанием и т. д. Эти миллионы можно рассматривать как прообраз «золотого миллиарда», но в любом случае их видно, и слово «закулиса» к ним не подходит. Тем не менее словечко «элиты» я тоже очень не люблю. Особенно применительно к политическим кругам (хотя когда начинают говорить о «творческой элите» или «деловой элите», меня начинает подташнивать). Дело в том, что у этого термина нехорошая история. В современных политических науках ему приписывают содержание скорее нейтральное: элитами называются группы, которые в своей социальной сфере или в масштабах всего общества занимают высшую позицию в иерархии. Находятся наверху. Это так называемое «фактическое» понимание элит: вы наверху — вы элита. Не потому, что чем-то содержательно отличаетесь от остальных, а просто по факту. Иногда ещё говорят о «функциональном» понимании элит: дескать, те, кто выполняет управленческие или ориентирующие функции в конкретной социальной сфере, и называются элитой. Будет кто-то другой эти функции выполнять — будут его к элите причислять.
Всё это, конечно, хорошо. Но исторический хвост термина «элиты» легко обнаруживается в его этимологии. Как ни крутите, как ни пытайтесь объяснить заново, а «элиты» — это «лучшие». Именно это обозначает слово «элиты» — лучших или избранных. И именно в таком качестве оно использовалось долгое-долгое время в политике и политических науках. А в начале XX века этот термин стал центральным в целом, простите, научном течении! Течение так и называлось: «теория элит» и буйным цветом расцветало на благодатной итальянской почве. Думаю, любого человека, хотя бы поверхностно знающего политическую историю XX века, это вовсе не удивит. Троица наиболее известных «элитистов» — Вильфредо Парето, Гаэтано Моска и Роберт Михельс — увлечённо подводила многословную базу под простую и отнюдь не новую идею: в обществе лишь небольшой процент избранных способен управлять и заниматься политикой, а удел масс — подчиняться, подчиняться и подчиняться. Элита — это буквально «лучшие люди общества», наиболее достойные и единственные заслуживающие стоять у руля. Так что никакой демократии, никаких выборов, никаких советов и комитетов, никаких партий. Михельс, которого Ленин заслуженно обзывал болтливым и поверхностным, вывел целую схему, согласно которой демократические партии просто не могут не превратиться в олигархические, поэтому нужно заменить их простым фашистским единством…
В общем, весёлые ребята были «элитисты», находка для Муссолини и Франко, да Гитлеру было что почерпнуть в их «трудах». Для меня же главное, что с того времени слово «элиты» вызывает однозначные ассоциации с «лучшими». И мне совершенно не нравится, что мы так легко награждаем этим позитивным лейблом людей, забирающихся на политические высоты. Думаю, не нужно объяснять, что забраться на них легко можно без каких-либо выдающихся позитивных качеств. Может быть, даже наоборот: позитивные качества будут мешать. Ну, совесть, например. Совестливый политик — это даже не смешно. А честный? Ой, всё. Ну а, допустим, умный? Так ли уж много вы знаете умных политиков? Я — мало. Зато глупых знаю — ого-го! На пять парламентов хватит! И что, вот этих вот прощелыг и чинуш именовать «элитой»? Нет уж, простите, это явный перебор.
Это не из вредности. Просто не нужно забывать, что язык создаёт для человека картину действительности. Если называть жуликов и лгунов «элитой», то рано или поздно действительно начнёшь их считать «лучшими». И на все варианты смены правящих физиономий будешь отвечать: «Да вы что, лучше-то никого нет!» Я предпочитаю считать политику необходимым злом и при этом не вижу необходимости грести всех политиков под одну гребёнку, особенно позитивную. Да что там политика: я не соглашусь называть элитой даже академиков в Академии наук, потому что среди них есть обычные чиновники и карьеристы от науки. Я в принципе против использования этого словечка для обозначения каких бы то ни было социальных групп. А то потом начинаются все эти «художественные элиты», которые считают себя неподвластными уголовным законам; «дипломатические элиты», демонстративно презирающие собственную родину; «спортивные элиты», думающие исключительно о двух «б» — бабле и бухле (о третьем «б» в книгах писать нельзя, если ты не Нобелевский лауреат).