Адам тяжело задышал, переводя дух. Я облизала губы и тихо спросила:
— А что за долгая история, Адам?
Глава 44
Адам.
За несколько месяцев до развода.
Стоял.
Подсматривал.
Устинья словно бы заговорённая, чуть ли не каждый месяц, как будто по часам делала тест на беременность.
Девочку хотела.
Тяжело вздохнул.
Ну какая вашу мать, девочка?
Мне сорок с гаком.
Покачал головой, развернулся, медленно вышел из спальни, чтоб не видела, что я подсматривал и чтобы не знала, что меня это бесит.
Не в плане меня это бесит, потому что это плохо, это неприятно или ещё что-то. Да нет. Да нормально было бы, если бы девочку родили бы. При моих деньгах смешно бояться третьего ребёнка, когда в принципе уже двое лосей бегают.
Да нет. Здесь все в другом заключалось.
Мужик после сорока— это ещё тот киндер-сюрприз. То есть, это когда влечение происходит вне зависимости от того, что случается между.
Вот мне например, иногда нравилось, как Устинья там голову повернёт и она становилась такая привлекательная, такая манящая, что мне аж удержать себя в руках было тяжело. Так нет, она ж весь мозг проклюёт — Луна должна быть в козероге, Меркурий в Сатурне и вообще у неё там все стерильно. У меня здесь все стерильно!
Давайте ещё белизной нафигачим друг другу все это вот!
Вот это бесило!
Я не был против ребёнка, я понимал, что вероятность зачатия при таком поведении сводилась к нулю.
И вообще предпоследний раз Устинья довела: приехал с работы, а она ходит дома трусы кружевные, которые шортами, а сверху футболка моя. И значит я на это смотрю и понимаю, что да какой там до спальни, я её до дивана-то донести не успею.
У меня все простреливало голодным желанием собственной женщины. А своя женщина— это лютая смесь из желания, похоти, влечения. Когда ты уже не понимаешь, что надо быть каким-то обстоятельным, обходительным. Нет. Своя женщина— это ещё родная женщина, которая знает тебя на все сто процентов. Она прекрасно знает, как ты повернёшься, как ты будешь её целовать и гладить. И от этого казалось, что пара работает как слаженный механизм. И от этого только сильнее заводило.
Дёрнулся к ней. Сам не успел раздеться. Ладно. Слава Богу, хоть пиджак расстегнул. Подхватил её на руки. Начал целовать и прикусывать кожу ей на шее. Вдыхать её аромат, а он был таким сладким, таким манящим, что меня сводило с ума каждое прикосновение. Я напиться ей не мог.
Она пахла именно моей женщиной.
Слегка пряно. Как-то нежно. Почему-то по-дурацки казалось, что были на ней какие-то ноты колокольчика.
Меня аж трясло. Я думал, что у меня в руках огонь.
Она сидит у меня на руках и начинает отталкивать, говорит:
— Родной. Родной. Идём в душ. Идём в душ.
Какой душ?
Какой душ?
Господи!
Меня просто выносило от всей ситуации. Мне так её хотелось. Мне её безумно хотелось. Прям здесь и сейчас.
Но я ж хороший муж. Тем более, что дураком-то я был всегда и за свою дурость я считал, что нормально соглашаться на очень многие уступки. Ну вот, бзик у неё на том, что: не надо грязными руками лапать её.
Не надо к ней подходить после сигареты.
Не надо к ней подходить поддатым.
Я понимал.
То есть, это была моя цена, которую я платил. Платил за всю свою глупость в молодости.
Пока она там условно меня вытаскивала из дерьма, она платила цену за то, чтобы быть со мной.
Сейчас я обязан ей вернуть этот долг.
— Господи! Пошли только вместе, пожалуйста. Я тебя прошу. Только вместе.
Она соскочила с меня, игриво поскакала по коридору, а я как бешеный зверь, двинулся следом.
И вот встань под душ, расслабься. Так нет.
Первая банка.
Вторая.
Третья.
Мочалка.
И это было приятно. Она умела делать приятно так, что у меня кости плавились, позвоночник куда-то падал ниже задницы и вообще все было идеально. Но это уже было не то. Это уже было не то желание. Не то влечение. Не тот вайб.
Мне вот нравилось именно спонтанно. Мне нравилось жадно.
Я всегда был жадным до неё. Я понимал, что упаси Боже, в районе моей Тины появится какое-то безобразное нечто. Меня не остановит ни то, что я уважаемый бизнесмен, ни то что у меня разрешение на ношение оружия есть и из-за этого я его храню только в сейфе. Меня не остановит ни то, что я отец двоих лосей.
Нет.
Меня ничего не остановит. Я просто в грязь вмешаю этого чувака и все.
Это была не ревность. Это было жадное ощущение своего. Это моя женщина и никто даже косо взглянуть не мог на Устинью.
И пока её танцы с мочалками, банками и всем прочим закончились, меня соответственно уже переклинило. Я уже чувствовал себя раздавленной пюрехой, потому что она меня расслабила. А когда ты расслаблен, не бывает вот этого ощущения невозможного желания. Самые яркие эмоции всегда приносит напряжение. Самые яркие чувства— это страсть и все, что с ней связано.
Но Устинья была другого мнения.
Вот я расслабленный. Вот я на кровати. Вот она вокруг меня вьётся.
Но я уже не хотел так!
Это вымораживало!
И настолько мне стало не по себе от этого, что ни о какой постели уже речи быть не могло. Я не был уверен, что я из состояния пюрехи могу снова вернуться в состояние дикого зверя. Зачем?
Мне было так по кайфу.
У меня падал тестостерон в этот момент, но при этом вырабатывался жуткий окситоцин. А на окситоцине не будет такого, что тестостерон будет фигачить по мозгам. Но именно тестостерон — мужской гормон. Он отвечает за желание. Как только на мужика попадает окситоцин, он становится булочкой.
Я пытался с ней говорить. Я пытался ей это объяснять, но Устинья будучи медиком, смотрела на меня как на больного. А я знал, что такая фигня бывает, потому что у меня начальник охраны женат был на каком-то враче нутрициологии и в какой-то момент она посчитала, что ему недостаточно окситоцина.
Начальник охраны.
Ну, мы все прекрасно понимаем, что это мужик военной закалки. Что у него тестостерон там бьет по мозгам ого-го как. И вот он в какой-то момент начинает превращаться у меня из брутального цепного пса, в комнатную чухуахуа.
— Дава! Ты что? Где ты? Понимаешь, что ты вообще-то здесь не зефиром торгуешь?
Дава пожимал плечами.
Я это все объяснял Устинье, но она не понимала меня. Не слышала меня.
Ну и соответственно каждый раз, когда я видел, что она делает тест, а тест отрицательный, я понимал, что что-то не то. Вот все не то. Начиная с постели нашей и заканчивая тем, что мы никак не можем завести ребёнка.
Я посчитал, что проблема во мне настолько большая и невозможная, что собрался и пошлёпал к своему урологу.
Да!
У мужика после сорока лет просто обязан быть в арсенале, помимо юриста, адвоката и бухгалтера, ещё и уролог.
— Ну давай сдадим спермограмму.
— Давай. — Согласился я и почувствовал что-то такое неприятное. Потому что хорошо, когда тебе двадцать лет, двадцать пять— у тебя в принципе самый пик.
Ни с Назаром, ни с Родионом, когда мы беременели, у меня не было этих проблем. Сейчас аж яйца сжались вместе с очком, до размеров микрона— страшно было получить подтверждение собственной несостоятельности.
И через пять дней уролог, сидя напротив меня, качал головой.
— Ну слушай. Ну не мальчик уже. Не мальчик. Некрасиво все выглядит по анализам.
Глава 45
Адам.
Несколько месяцев до развода
— И что теперь делать? — Спросил я у своего уролога и нахмурился.
Здоровый упитанный мужик сидел напротив. Я понимал, что такое щепетильное дело недоверю мелкой практикантке, поэтому врача подбирал долго, с толком, с обстановкой.
— Ну что, простату надо проверить. Мазки все взять и дальше по списку.
Дальше по списку были какие-то дерьмовые анализы, когда палкой ковырялись настолько глубоко, что мне казалось достанут до гланд и это с другой стороны.
Потом я бесился от того, что у меня были выписаны какие-то грёбаные витамины. Так ещё и уколы надо было самостоятельно колоть. А к Устинье прийти и сказать: “слушай, вколи-ка мне в мышцу вот этот и вот этот укол”, это значит расписаться в своей несостоятельности чисто мужской. А я не хотел и не имел права перед ней быть слабым. Это меня било намного сильнее, чем если бы у меня при ней руку оторвало. Тем более в таком плане несостоятельным, потому что проблем ни с чем я не ощущал, но списывал все на психоэмоциональное состояние. Мне казалось, что если я сейчас приду и попрошу ещё её колоть мне уколы, то это совсем убьёт во мне мужика, стану той окситоциновой булочкой.
Поэтому вывернув себе весь позвоночник, я стал сам колоть уколы. Причём на третий раз я понял, что я бью принципиально в какой-то нерв и из-за этого у меня кровища на всю ванну.
Я ещё не понимал, каким образом мне удаётся скрыть шприцы и ампулы от Устиньи, потому что по сколько времени я нахожусь в ванной, уже вызывало вопросы. Но я матерился сквозь зубы. Понимал, что это просто само по себе никуда не исчезнет. Это не развеется. Это не станет таким, что вот посмотрите, как бы все со мной нормально по щелчку пальцев, так не произойдёт.
Бесился, психовал и от этого наша с ней жизнь ещё сильнее ухудшалась. То есть на любую мою провокацию я почему-то ощущал её реакцию намного острее. Мне казалось, что она меня не то что не любит— она старается по максимуму привести меня к пониманию того, что я ей не подхожу со всеми своими этими варварскими замашками. Да, блин. Прожили столько лет вместе и только сейчас меня стало это травмировать. Я подозревал, что это все дело было из-за лечения. Плюс эти таблетки, медикаменты, какие-то порошки, которые я должен был глотать.
В какой-то момент, буквально через несколько дней приёма всей этой кабалы, у меня жутко стрельнула печень. Я понимал, что печень не может болеть. Болит она только в крайнем случае, когда уже начинается цирроз, но болело именно в печени, поэтому поехал проверять печень.