— Не женщину, а шлюшку, — отворачивается и вновь меланхолично смотрит на соседний дом, в котором стало меньше горящих окон. — Это большая разница, Лера, но хватит об этом. Я устал.
— Я не знала, что ты такой.
— Ты много не знаешь, и это пустой разговор. Ты проверила Варю. Она в порядке и в безопасности. Я переговорю с ней, что не стоило поднимать панику и пугать сестру.
— Не стоило?! Твоя любовница истекает кровью!
— И ее бабка обвиняет тебя, что ты довела бедную фиалочку до истерики и выкидыша, — пожимает плечами.
Ребенок Наташи для него — “мое, не трожь”. Да, не по любви, но принципы иногда могут быть сильнее эмоций. Могу ли я стать для него врагом, если он решит, что мой звонок виноват в возможной трагедии.
— И ты ей веришь? — тихо спрашиваю я.
— Как и ты в то, что я насильник, — оглядывается. — Да и что ты могла сказать Наташе такого, что ее так напугало. Сказать про выблядка?
Пристыженно опускаю взгляд. Как умело он выдернул из меня гниль, которая теперь горчит на языке.
— Про выблядка она и от меня слышала, — поднимает взгляд к нему. — И что-то кровью не истекла.
Замолкает на несколько секунд и вздыхает:
— Иди, Лер, если не думаешь оставаться. И Насильно девочек я не буду держать. Если решат пойти с тобой, то пусть идут.
НАчинаю паниковать.
А удастся ли мне уговорить девочек поехать со мной, когда они чувствуют, что папа нуждается в них. Что они его держат от падения в бездну?
— Ты должен их прогнать.
— Я не буду этого делать, — его голос вновь становится ледяным. — Я теряю терпение, Лера. Ты меня утомила.
Глава 31. Вспылила
— Утомила? — я почти взвизгиваю на волне резкого возмущения. — Я тебе все-таки не посторонний человек, Рома!
— Думаешь?
Он напряженно сжимает перила и смотрит перед собой:
— Тогда ответь мне на один вопрос, Лера, — он не моргает и будто хочет вырвать витые перила, — не будь у нас дочерей, то ты бы тут стояла, а? И были ли бы у нас с тобой встречи?
Нет, конечно.
Я бы его везде заблокировала и уехала далеко строить новую жизнь, выкинув из нее прошлое с Романом.
— Почему ты молчишь?
Сглатываю. Он прав, я сама в нем сейчас вижу постороннего человека и все бы отдала, чтобы нас ничего не связывало.
Я хочу от него избавиться, и он это знает.
И все мои разговоры о том, что он должен отказаться от дочерей в мою пользу — тому подтверждение.
— Твоя измена перечеркнула все, что между нами было.
— Да я же не спорю, Лера, — его голос почти срывается в рык, — может, теперь ты меня оставишь, а?
— И ты совсем не тот…
— Не тот.
На тонком чутье я понимаю, что мне надо заткнуться, но его затыкает женская злость и ненависть к человеку, который грязно и подло предал меня с шалавой, и эта шалава была вхожа в мой дом.
Наташа улыбалась мне, а Роман после нее целовал меня и ложился в одну постель.
Урод.
Я кидаюсь к Роме в четком желании столкнуть его на асфальт с балкона через низкие перила.
У меня благодаря его благородству и щедрости будут деньги на адвоката, который докажет, что это было самоубийство.
Ненавижу его.
Я хочу стоять у его могилы.
В состоянии аффекта и в гневе человек не отличается рациональностью, умом и сообразительность. Меня просто переклинивает.
Я обрывками возвращаюсь в реальность, в которой я сначала с рыком толкаю Рому в спину, после он выволакивает меня с балкона в кабинет, и окончательно я прихожу в себя от сильной пощечины, от которой меня ведет в сторону, и я, не удержавшись на ногах, оседаю на пол.
— Успокойся... — чеканит каждый слог и замолкает, шумно и напряженно выдыхая.
В ушах звенит, щека горит, а перед глазами все плывет, но не от пощечины а от всплеска адреналина.
Роман молча нависает надо мной и тяжело дышит. В его дыхании прорывается хрипотца гнева.
Я жду от него матов, но он продолжает молчать, а боюсь поднять взгляд.
Прижимаю холодную ладонь к щеке.
— Я могу тебя, Лера, упрятать в психушку, — наконец, говорит он, — если ты не успокоишься.
Закрываю глаза.
— Ты, блять, сама настояла о разводе, — хрипит он, — и ты прекрасно знала, что для меня значит развод, Лера, а теперь ты не можешь никак успокоиться.
— Я просто хочу понять, — всхлипываю я. — Понять тебя… Почему?
— Потому что трахаться с тобой, Лера, — он наклоняется ко мне, — как с умирающей старухой.
Замираю и поднимаю взгляд. Ни злости, ни обиды. Белый шум в голове после откровенной честности Романа, который прищуривается на меня. У него дергается верхняя губа.
— Я не был тебе мужем, Лера, — на виске пульсирует венка гнева, а от его низкого голоса у меня кишки завязываются в узел, — я был тебе опекуном.
— Неправда…
Сердце тянет, будто в него вогнали тонкую стальную иглу. Я не это хотела услышать, но оспорить жестокие слова Романа я не могу.
— Правда, — шипит он. — А теперь ты встанешь, приведешь себя в порядок и выйдешь к нашим дочерям спокойная и улыбчивая.
Надо было послушать свое чутье, которое требовало и кричало, чтобы я по-тихоньку слиняла, пока была возможность без последствий оставить в покое Романа.
У меня по щеке скатывается предательская слеза.
Всматриваюсь в бледное разъяренное лицо Романа. Крепко сжаты челюсти, стальные глаза горят холодным гневом и ноздри вздрагивают на выдохе.
— И я вижу, Лера, что у тебя опять кукуха едет…
— Нет.
— Да, — он невесело усмехается. — Я очень этого не хотел, но, похоже, тебя нельзя без присмотра оставлять.
— Ты не посмеешь…
— Посмею, — шепчет он. — Еще как посмею.
— Я просто вспылила…
Он прекрасно понял, что я хотела его столкнуть с балкона, и меня саму сейчас эта мысль пугает до дрожи в руках.
— И вот у меня еще один вопрос, — он не отводит тяжелого взгляда, — а девочкам рядом с тобой безопасно сейчас.
— Не переворачивай все таким образом, — дрожащей ладонью утираю слезы. — Это жестоко. Слишком жестоко.
— Встань, — он рывком за подмышки поднимает меня на ноги.
Я отшатываюсь от него и упираюсь руками в грудь:
— Пусти… Я тебя боюсь…
— Мне теперь к тебе нельзя спиной поворачиваться, да? — он ухмыляется и сжимает мои плечи до боли.
— Ром, я же сказала, я вспылила…
— Еще раз также вспылишь, Лера, — приближает ко мне лицо, — то я серьезно подумаю о том, что тебе надо отдохнуть под наблюдением специалистов.
И он имеет полное право на такие угрозы, потому что я была с ним в состоянии невменяемости.
— Я тебя поняла, — тихо соглашаюсь с ним в желании больше не провоцировать его на агрессию.
Он разжимает пальцы, убирает руки с моих плеч и отступает:
— Теперь оставь меня, — разворачивается и вновь скрывается на балконе.
Приглаживаю растрепанные волосы, прижимаю пальцы к губам и выравниваю дыхание. Я должна уговорить девочек уйти со мной.
Он же сказал, что силой не будет заставлять их быть рядом с собой.
А он старается держать слово.
Глава 32. Я еду в больницу
Девочек я нахожу на кухне.
Перед этим я заглянула в зеркало. Немного красная, всклокоченная и глаза горят истерикой и слезами. Ничего нового.
Я в таком состоянии уже несколько месяцев.
Пригладила волосы, собрала их в хвост на затылке, вытерла слезы и похлопала по лицу, чтобы прийти в себя. Пощечина Романа лишь ненадолго меня отрезвила. Вновь накатывает истерика, в которой я не смогу себя контролировать.
Вария и Алина пьют чай с песочным печеньем, которое они ломают на кусочки.
— Я тебе чай сейчас налью, — Алина встает.
Я молча наблюдаю, как она наливает из белого чайника крепкую заварку в желтую кружку и разбавляет ее кипятком.
Варя напряженно смотрит на меня.
Когда это безумие закончится?
Когда я смогу спокойно выдохнуть и жить без этой острой боли в сердце, которое и не думает успокаиваться.
Я еще в юности должна была понять, что с Ромой лучше не связываться.
Он был буквально одержим мной. Не давал прохода, агрессивно добивался моего внимания и всегда был рядом.
Моих студенческих подружек это одновременно пугало и восхищало, а кто-то мечтательно вздыхал, что тоже хотел такого нахрапистого и наглого парня, а то остальные ребята вокруг — нюни и маменькины сыночки.
— Садись, — Алина ставит кружку на стол. — Печенье, кстати, вкусное.
Была для него девочкой, у которой долгие месяцы добивался поцелуя, а стала той, с которой в постели у него ассоциации с умирающей старухой.
Вот так просто?
Он с Наташей связался из секса?
— Мама?
— Ваш отец в порядке, — говорю я, игнорируя желтую кружку с чаем на столе. — Он не собирается кидаться балкона.
Сажусь за стол:
— Я думаю, что мы должны его оставить. На время, — напряженно улыбаюсь подозрительным дочерям. — У него сложный период, и ему сейчас надо многое обдумать.
В принципе, как и мне.
Мой брак с Романом оказался совсем не сказкой. Я видела его таким, а на дела я была замужем не за принцем, а за чудовищем, которое старательно претворялось нежным и ласковым супругом.
И стоило прекрасной принцессе его отвергнуть за его же ошибку, так он оскалил на нее зубы.
— Девочки, дайте папе побыть одному, — говорю уверенно. — Ему сейчас это важно. Он не говорит вам, чтобы не обидеть, но у него сейчас другие заботы, понимаете? Он поэтому нервничает.
Как мне увести с собой дочерей, которые очень любят папу и боятся его потерять? Как жаль, что у меня нет волшебной флейты, трелью которой я бы могла их очаровать и увести за собой.
— Попьем чай, и я с тобой поеду домой, — говорит Алина.
— Ты и Варя поедите со мной.
Молчат.
Вижу по глазам, что не согласны. Состояние отца их напугало, но не отвратило их. Какая детская преданность.
И мне стыдно признаться, но я ревную.
Опускаю лицо, закрываю глаза и медленно выдыхаю, чтобы собраться с мыслями.