– Моя идея как куратора музея – не показывать однобоко, что происходило, а показать с разных точек зрения. Чтобы это не было апологетикой того времени, чтобы не говорить, что там было только отрицательное, но и не иронизировать над тем периодом, идеологией и художественными фактами. Мы стараемся быть максимально объективными, показываем время через искусство. Потому что искусство позволяет умелому, интеллигентному и подготовленному зрителю, который имеет навык, увидеть характер времени.
– Тогда вопрос: а готовите ли вы такого зрителя? Приходят ли к вам школьники, например?
– Да, такие мероприятия мы проводим, но, к сожалению, они пока не стали постоянными или регулярными. У нас есть образовательные программы совместно с Национальной галереей, филиалом которой музей и является. Но здесь многое зависит не только от нас, но и от самих школ, в которых преподается история того периода. И это тоже достаточно дискуссионный момент, потому что многое зависит от того, как преподносится материал. А с этим есть определенные проблемы. По моим личным наблюдениям, тот период в Болгарии, который базировался на политической и идеологической основе, в современном обществе вызывает споры и противоречия. Не тайна, что болгарское общество по этой теме достаточно разделено.
Переходим в зал, где проходит выставка политического плаката, которой Николай Уштавалийский гордится. Его отец был плакатистом, и ему больно видеть, что это искусство – да, идеологически заряженное, но очень непростое для художника – умирает. Выставка, на которую мы пришли – совместный проект Музея социалистического искусства и Национальной художественной академии, где есть специальность «плакат и визуальная коммуникация». Заданием было создать политический плакат на острые темы – и про 100-летие окончания Первой мировой войны вспомнили, и про восстание в Будапеште в 1956 году, и про Пражскую весну в 1968-м, и про популизм не забыли. «Я очень рад, что эта выставка получилась, – признается директор. – Она позволяет поддерживать диалог между музеем и молодой публикой, молодыми художниками. Я знаю, какое сильное воздействие могут оказывать плакаты. И это еще одна причина, почему я радуюсь, что получилось организовать эту выставку».
Ходим по залам, рассматриваем плакаты и разговариваем о прошлом и сегодняшнем дне больше, чем об искусстве, – уж очень атмосфера и антураж для этого подходящие. Говорим о том, что у части общества есть «отрицание прошлого», у части (гораздо более значительной) – его переосмысление. Мы говорим о том, как, например, вступление войск Варшавского договора в Чехословакию воспринималось в 1968 году – это была «братская помощь», а сейчас о тех, кто в этой «братской помощи» участвовал, говорят – «душители свободы». Кстати, Исак Гозес, с которым мы так хорошо поговорили в клубе журналистов, как раз из тех, кто оказывал в 1968 году «братскую помощь» народу Чехословакии, сбившемуся было с правильной социалистической дороги. Сегодня он, конечно, «душитель свободы», но разводит руками: вы только подумайте, говорит, ничего из того, что я защищал тогда, сегодня нет – ни страны Чехословакии, ни социалистического строя, ни организации Варшавского договора, который отправлял своих солдат с той самой «помощью».
– Темы остались теми же, просто они поменяли свой знак или полярность, – говорит Николай Уштавалийский.
Останавливаемся возле плаката, на котором написано: «10 ноября 1989 года». Это день того самого «перехода», когда Тодор Живков перестал быть руководителем Болгарии. Кстати, в экспозиции музея социалистического искусства есть скульптурные портреты его дочери Людмилы Живковой (она была членом Политбюро ЦК КПБ, председателем Комитета по культуре и искусству) и жены Мары Малеевой-Живковой – врача, партизанки и члена БКП с 1935 года. После ее смерти в 1971 году Тодор Живков больше не женился, сказав: «Любовниц может быть много, а жена только одна». Даже если это высказывание – миф, то красивый.
– Этот плакат очень интересен своей пластической реализацией, – объясняет Уштавалийский. – 10 ноября 1989 года был смещен Тодор Живков, последний болгарский коммунистический лидер.
– На следующий день после того, как открыли Берлинскую стену, – добавляю я.
– Этот плакат отражает процесс переосмысления, который начался еще тогда и, с моей точки зрения, не закончился до сих пор. Тут должны были быть изображены люди, которые вышли на демонстрацию, на митинг. Но вместо того, чтобы размахивать знаменами, они размахивают пустыми сумками, с которыми обычно ходят на базар.
– Все было так плохо?
– Да я бы не сказал… Да, ощущалась некоторая нехватка, но местами это было преувеличено, причем спекулятивно. Товары, продукты были спрятаны по складам, чтобы потом их можно было продать по новым ценам.
– Логично, – говорю я. Он смеется:
– Да. Бизнес, как говорится, ничего личного. Тогда мы были несвободными, но сытыми, а сейчас мы свободные, но голодные. Но это лично моя интерпретация.
На самом деле любая интерпретация – личная, но эту я слышу в Болгарии не впервые. Помните, как в клубе журналистов фотограф Красимир Свраков говорил: «Сейчас есть свобода, но нет денег». К деньгам, культуре и в клуб журналистов мы еще вернемся, а сейчас немного об интерпретациях.
О них в этой поездке я слышала много. Хорошо это сформулировал профессор Нового Болгарского университета Росен Стоянов: «История всегда одна, вопрос в интерпретациях». Мы дискутировали о том, как меняется оценка 500-летнего владычества над Болгарией Османской империи. Первый раз я услышала об этом от возмущенного вице-мэра города Первомай Николая Миткова. Он говорил, что сейчас все чаще говорят о том, что никакого ига или рабства не было, а «было турецкое присутствие, вы можете себе представить?». Могу. Это, конечно, политика: Турция рядом, она сильна, оттуда идут инвестиции, значит, надо менять отношение к истории: турки болгар не угнетали, а лишь присутствовали на территории. «Но это ведь ложь!» – кипятится Митков. Профессор Стоянов вступает с ним в заочную дискуссию. Мол, говорят о рабстве. Но мы ведь знаем признаки рабства, и начинает загибать пальцы. Были болгары собственностью турок? Нет, не были. Могли жениться/выходить замуж без разрешения турок? Могли. Могли исповедовать свою религию – православие, в отличие от турок, которые были мусульманами? Могли. Значит, никакое это было не рабство. Ну, а то, что у православных прав было меньше, что исламизировали болгар активно, так это… Ну, бывает. Но почему тогда в центре Софии, на улице Царя-освободителя стоит памятник российскому императору Александру II, и на нем написано «Царю-освободителю признательная Болгария»? Даже в социалистические времена, когда в Советском Союзе практически ни одного памятника царю (если это не Петр I) не осталось, памятник в Софии стоял – Болгария была признательна.
– Мы всегда ожидаем освободителя, – говорит журналист Исак Гозес.
– И сейчас ожидаете? – удивляюсь я.
Он не успевает ответить – к нам подходит Ивайло Диманов («Большой болгарский поэт», – представляет Гозес) и рассказывает случай, приключившийся с ним как-то в Москве. Поэтически рассказывает: «Увидел красивую девушку, мой идеал – кровь и плоть». Рискнул подойти и познакомиться. В надежде на особую благосклонность и возможное продолжение знакомства сказал, что вот я – поэт, бард, из Болгарии, с Булатом Окуджавой знаком (заметил при этом легкий проблеск интереса в ее глазах) и признался: «Мне Советский Союз нравится». «И почему он тебе нравится?» – удивилась девушка-мечта. «Меня Советский Союз два раза освобождал», – не задумываясь, ответил Ивайло, он хорошо учился в школе, и мимо двух памятников с «признателна Болгария» чуть не каждый день ходил. «И что, тебе от этого лучше стало?» – зло спросила девушка. «Ну да», – ответил Ивайло. Она бросила сигарету, сказала: «Знаешь, ты мне не нравишься» и ушла. Сколько лет прошло, а он помнит, как политика и интерпретация истории разлучили его с девушкой-мечтой.
– Скажите, – спрашиваю своих собеседников, – а сейчас вы ждете, чтобы кто-то освободил Болгарию, решил ваши проблемы за вас?
– Нас освободили Соединенные Штаты Америки, – без тени улыбки говорит Ивайло.
– От кого? – растерянно спрашиваю я.
– Знаете, я видел в одной деревне старый лозунг «Да здравствует болгаро-советская дружба!». Кто-то зачеркнул «советская» и написал «американская».
Все смеются, но смех этот какой-то… горький, что ли.
В этот вечер у Ивайло Диманова в клубе журналистов творческий вечер. На столике расставлены его книги – можно купить, по тарелкам раскладываются закуски – под них музыка и стихи слушаются лучше. Диманов здесь един во всех лицах: и автор, и исполнитель, и официант, если потребуется. Поднимается на сцену, берет гитару в руки – у него красивый голос:
А он, судьбу свою кляня,
Не тихой жизни жаждал.
И все просил: огня, огня.
Забыв, что он бумажный.
Любимый поэт Ивайло Диманова, как вы уже догадались, Булат Окуджава:
– Я единственный болгарин, который имел счастье играть на священной гитаре Булата Шалвовича. В ней есть дыра от пули, она участвовала в Великой Отечественной войне. Я исполнил свою любимую песню «Бумажный солдат». А он подошел ко мне, поздравил и сказал: «Впервые я слышу такое великолепное исполнение своих песен от иностранца». А я ему говорю: какой же я иностранец? Я болгарин.
– Как изменилась культура в Болгарии?
– Сегодня я был на прямой телевизионной передаче, кабельное телевидение, единственное в Болгарии, которое обратило внимание. Сегодняшний день – большой праздник, 120 лет со дня рождения одного из самых великих болгарских поэтов Христо Смирненского. Он умер, не дожив до 25 лет, от туберкулеза. Почему никто не отмечает? Он был член Болгарской коммунистической партии и писал о Красной армии – красные эскадроны, оду написал о Советской армии. Понимаете?