– Возвращаясь в 1990-е. Потеряли ли вы тогда часть рынка бывшего СССР? Если да, смогли ли вернуть?
– Проблема в этих изменениях больше политическая. Негативное отношение к прошлому, которое у нас было при коммунизме, заставило нас, как мне кажется, слишком удалиться от реальности. Мы разорвали деловые отношения по идеологическим и политическим причинам. Нынешнее правительство, на мой взгляд, работает лучше и лучше. Мы начали осознавать, что это было неразумно, и сейчас пытаемся вернуться назад и отвоевать долю на рынке, которая у нас была, а у нас была большая доля. Сейчас мы вынуждены тратить больше денег, больше времени и конкурировать с большими и сильными. Я не думаю, что это было мудрое решение, но сейчас это реальность: мы должны возвращаться. У нас есть очень хорошая база данных – куда идти, где нацеливаться на потребителей. И абсолютно первый рынок, на который мы должны нацелиться, – бывший восток. Мы намерены вкладывать деньги в маркетинг в этих странах, чтобы активировать потребителей. Мы будем активны. Доля нашего экспорта в страны бывшего СССР около 13 %. Мы хотим вернуться на эти рынки, но вернуться как продукт класса премиум.
– Вы – государственная компания, но в регионе есть и частные, и иностранные. Как вы сотрудничаете, ведь правила должны быть одинаковыми для всех?
– Это одна из самых больших проблем. Потому что мы, венгры, люди очень интересной натуры. Я не хочу характеризовать другие народы, но потому что я венгр, я могу это сделать для своей нации. Сотрудничество не значится в нашем списке приоритетов. Это не то, с чего мы начинаем. Заставить наших людей сотрудничать – всегда проблема. А винный бизнес, виноделие еще более индивидуалистичны. Те, кто выращивает виноград, и те, кто производит вино, все они независимые умы, все хотят выполнить свою миссию в жизни. Поэтому сделать так, чтобы они согласились по определенным вопросам, особенно когда они абсолютно уверены в своей правоте, стратегии и концепции – это даже не столько концепция, сколько вера, религия, – очень сложно. Вы должны быть чем-то вроде папы среди священников…
– …что практически невозможно.
– Да, потому что я городской парень, не из сельской местности, и они смотрят на меня как на городского. Единственное, что вы можете сделать, – показать им позитивные перспективы, как можно сделать деньги. Я прихожу от государства и всегда могу сказать: мы будем тратить здесь деньги, и это может быть хорошо и для вас.
– Это сработает?
– Может. Но, если честно, это трудно. Я добился кое-какого прогресса, но это отнимает много нервов. Потому что ты должен идти и убеждать их во многих вещах, по которым мы не можем согласиться, потому что некоторые из них не верят в качество. Они все еще живут в прошлом. Они верят, что 30 лет назад было прекрасно. «Что не так? Тогда было замечательно! Мы были так знамениты. Я делаю что могу». Я у них спрашиваю: за сколько продаете? Они говорят: за столько-то. Ну, и как вы живете со своей семьей? Ну, нормально. Много таких, много-много-много. Но есть некоторые виноделы премиум-класса, которые точно понимают, о чем я говорю.
– А как насчет самоконтроля?
– Невозможно. Мы в Венгрии, это очень сложно. Я люблю об этом говорить, потому что это возвращает нас к базовой вещи: как вы понимаете вопрос вина. Это вопрос бизнеса, экономики, социальный или, может быть, политический вопрос? Что это такое? Я считаю, что вино – вопрос культуры. В Шампани, например, это вопрос самоконтроля, ему уже 200 лет. В Австрии 20 лет ушло на то, чтобы достигнуть самоконтроля. У нас есть самоконтроль на бумаге. И это полный бардак, потому что все мошенничают. Даже топовые производители, все мошенничают. За исключением государственной компании, честно. Мы тоже мошенничали, но до того, как я сюда пришел. Это был большой скандал в Венгрии. Я был первым, кто сказал, что закрываем запасы, проводим инвентаризацию запасов, и мы выбросили большую их часть. Я сказал, что с этого момента наша государственная компания становится чистой, прозрачной и высшего качества. Мы забирали наше вино с полок супермаркетов, сотрудники говорили, что потеряем рынок. Отлично, это именно то, чего я хотел. Я не хочу оставаться в супермаркетах и продавать свое вино по 2 евро. Прекрасно, давайте потеряем это. Я хочу быть в хороших винных магазинах и продаваться по 10–50 евро за бутылку. Отдайте этот дешевый сегмент кому-то другому, меня это не касается, токай должен быть другим. Вот так мы делаем. Мы постоянно сражаемся, у нас есть кое-какие успехи. Мы закрыли весь регион. Перед тем, как я пришел, вы могли ввозить вино внутрь и вывозить наружу. Они вывозили токай, смешивали его с чем-то и продавали его везде как токай, даже на Украине и в России. Мы покончили с этим. То же с виноградом. Вы можете вывезти виноград, но, если он вывезен, он не может быть токайским. Только внутри региона. Еще, например, использовали фруктовые концентраты для подслащения. Это вполне натурально, но это придает значительный фруктовый вкус. Сейчас концентрат может быть только виноградным. Это самоконтроль. Но сопротивление велико, потому что все винодельни делают деньги из этих дешевых сортов, и они хотят, чтобы все оставалось как есть, а мы пытаемся это изменить. Мы сможем производить 12 млн бутылок в год хорошего вина. Отзывы о нашем винограде очень-очень хорошие. Я нанял одного из лучших виноделов в регионе, он настоящая икона, очень знаменит.
– Это сделано на государственные деньги?
– Да. Когда правительство спросило меня, как реформировать «Токай», я принес концепцию. Первое: давайте создадим большую государственную компанию. Второе: давайте создадим совет по развитию региона. Мы направляем большую часть правительственных и денег ЕС через этот совет в регион. Я управляю государственной частью, поскольку она велика. Что касается региона, то деньги идут через совет, есть бюджетные деньги и деньги ЕС. Мы занимаемся не только большой государственной компанией, мы также помогаем маленьким, семейным винодельческим компаниям с инфраструктурой. Нужное качество должно быть достигнуто во всех других компаниях.
– Какие страны покупают ваше вино сейчас?
– Сейчас доля экспорта 60 %, я бы хотел, чтобы она увеличилась до 70 %, даже до 80 % в течение 10 лет. Мы очень значительно представлены в Чехии, Германии, на Украине и в России, немного в Польше. Мы считаем Россию и соседние с ней страны нашим целевым рынком номер два, рынок номер один – Китай. Мы не хотим присутствовать везде, в этом нет смысла. В регионе я считаю, что Польша остается интересной, в Чехии мы были очень успешны, но благодаря низким ценам, так что, если мы потеряем этот рынок, я не буду переживать.
И тут наш разговор ушел туда, куда часто уходят разговоры о вине и под вино. Мы говорили о любви наших женщин к сладкому, «Для мужчин это всегда преимущество», – по-кошачьи улыбнулся Андраш Томбор. Продолжать не будем, это выходит за рамки этой книги.
Рокер с жемчужными волосами
В Венгрию меня ведет «Белая голубка». То есть не только она, конечно, но и она тоже. «Голубка» не всегда была белой. За четверть века (!) до того, как песню с таким названием записали «Скорпионс», ее сочинила и спела легендарная (многие говорят – культовая) венгерская рок-группа «Омега». Только у них эта песня называлась «Девушка с жемчужными волосами» и была с явным психоделическим налетом. Она стала одной из величайших рок-баллад в истории задолго до того как Клаус Майне, воодушевленный видом огромного стадиона, с обожанием смотревшего на Яноша Кобора и подпевавшего ему, прямо в гримерке попросил разрешения «перепеть». Щедрый Кобор разрешил, и «Скорпионс» спели песню, посвященную борьбе за мир. У них был конкретный повод: в 1995 году сингл выпустили в помощь беженцам из Руанды. Потом «Скорпионс» сделали Кобору и «Омеге» ответный подарок – разрешили петь свой «Ветер перемен».
«Венгрия была самой сильной рок-страной в социалистическом лагере, – говорит Кобор. – Даже не знаю, почему режим Кадара оказался таким легким для рока». А ведь еще были любимые многими «Неотон» и «Локомотив ГТ».
«Омега» родилась в 1962 году, они на пару месяцев старше «Роллинг Стоунз», а Янош Кобор на несколько месяцев старше Мика Джаггера: «Пока он выступает, я тоже буду выступать». Международный успех пришел к «Омеге» в 1968 году. Гастроли в Великобритании были настолько успешными, что за кулисы знакомиться с «красными рокерами» приходили впечатленные Эрик Клэптон и Джордж Харрисон. На прославленной «Битлз» студии «Эбби-роуд» «Омега» выпустила свой первый альбом на английском языке Omega Red Star from Hungary («Красная звезда Омега из Венгрии»). Всего группа продала около 50 млн пластинок. Для красных рокеров – феноменальный успех, который никто не смог повторить.
С Яношем Кобором мы встретились в день, когда «Омеге» исполнилось 53 года, самому Кобору – 72, но в это трудно поверить. Говорит, что чувствует себя лет на 20 моложе – в это поверить легче. У него волосы цвета белого жемчуга, длинные, как и в молодости. Отказ подстричься стоил ему когда-то гастролей в СССР. Хотя, конечно, не только в волосах было дело.
– Так почему вы так и не выступили в СССР?
– Каждый год с начала 1970-х руководитель Госконцерта прилетал в Будапешт на наш сентябрьский большой концерт на стадионе. Мы знали, что приезжает человек из Москвы, он хотел нас видеть и решить – можем мы ехать или нет в Советский Союз. После концерта он всегда был полон энтузиазма: «О, это было хорошо, фантастическое шоу, вы должны приехать. Но в СССР мы не можем дать ни одного концерта из этой программы. Может быть, позже, через два года…». Но два года превращались в 10 лет, и мы так никогда и не выступили в Советском Союзе. Но другие венгерские группы смогли это сделать, потому что постригли волосы и так далее. Мне говорили, что, когда я приеду в СССР, не должен снимать микрофон со стойки, они хотели, чтобы слова всех песен были переведены. Но мы сказали, что поем по всему миру на венгерском, потому что западная публика этого хочет, для них так интереснее, более волнующе, чем если бы мы пели на нашем очень плохом английском или немецком. Хотя иностранная аудитория ничего не понимала, но хотела знать. Конечно, в Венгрии мы не могли писать какие-то тексты, которые затрагивали политику и были бы неприемлемы. Но мы и не хотели иметь дела с политикой. Мы знали свои границы, за которые не могли выходить в текстах. Это не было для нас большой проблемой. Иногда в них было что-то очень маленькое, о некоторых проблемах, но мы не были революционерами. Мы играли венгерский рок-н-ролл, рок-музыку и не интересовались политикой. Но, конечно, для Советского Союза это было немного слишком. Для Польши это не было проблемой, в ГДР нас приняли, с Чехословакией были проблемы. То есть до 1968-го это не было проблемой, пять лет спустя тоже не было, но с середины 1970-х мы там не выступали ни разу.