Берлин – город-символ. Рана-Стена делила его надвое: две трети – Западный, треть – Восточный. Поезда метро с запада на запад ходили через восток, не останавливаясь, люди проходили строгий пограничный и таможенный досмотр (в одном из бывших КПП сегодня музей с характерным названием – «Дворец слез»), чтобы окунуться в другую жизнь. «Другая жизнь» была красивой, даже вожделенной, но сплошь дотационной: ФРГ и союзники вкладывали немало денег, чтобы создать образцово-показательную витрину «западной» жизни. Впрочем, Советский Союз тоже вкладывался, и ГДР была самой зажиточной из всех стран бывшего социалистического лагеря: она тоже была витриной.
В мире, пожалуй, не было города более политизированного, в котором противостояние систем было бы столь физически ощутимо. Эта политизированность ощущается и сегодня: среди самых посещаемых музеев Берлина не только те, что расположены на включенном в список ЮНЕСКО Музейном острове, но и те, что связаны с «ужасами жизни в ГДР» – тюрьма «Штази» (Министерство государственной безопасности ГДР), архив «Штази», музей холодной войны, «Дворец слез» и так далее, всего 12 музеев политической истории. Ну и Стена, конечно. Ее разрушили, но несколько небольших участков сохранили.
У одного, где сохранили полную пограничную инфраструктуру, проводят мемориальные службы, а другой, который идет по берегу Шпрее, превратили в художественную галерею под открытым небом. Здесь народа всегда намного больше. Может быть, потому, что в отличие от участка на Бернауэрштрассе, здесь живет надежда: была стена – и не стало, и теперь мы вместе можем посмеяться над прошлым. Что все и делают, фотографируясь на фоне знаменитого поцелуя Брежнева – Хонеккера (в Музее ГДР воспроизведен другой, не столь горячо дружественный, но все равно крепкий социалистический поцелуй Горбачева – Хонеккера), который сегодня – центральный экспонат «Галереи Восточного берега». Создал его известный российский, но много лет живший в Берлине художник Дмитрий Врубель с девизом «Господи! Помоги мне выжить среди этой смертной любви!». Выжили не все.
Берлин – город, рождавшийся несколько раз заново. Даже если вы никогда здесь не были, улица Фридрихштрассе как-то отзовется в вашем сердце. Потому что вокруг нее – правительственный квартал, который вдоль и поперек исколесил главный разведчик Советского Союза Штирлиц. С того времени здесь практически ничего не сохранилось: в конце Второй мировой город жестоко бомбили. Уцелело здание бывшего штаба люфтваффе – помпезное, громоздкое, сегодня здесь Министерство финансов, а на его стене – выложенная мейсенскими фарфоровыми плитками картина о счастливой жизни в ГДР. Конечно, тут же – таблички, разъясняющие про «неправовое государство» и тоталитаризм. Но саму мозаику все же не сняли. Памятников Ленину в стране, конечно, больше нет (хотя в 2020 году получено разрешение на установку такого памятника в городе Гельзенкирхен в земле Северный Рейн-Вестфалия), зато памятники Карлу Марксу и Фридриху Энгельсу сохранились: все же они немцы, изменившие ход мировой истории. В Дрездене сохранили даже уникальную мозаику на бывшем Доме культуры. Энгельс там с винтовкой – единственное такое изображение.
Символ возрожденного Берлина – конечно, Рейхстаг. Но если вы именно так назовете это здание, знакомое каждому из нас по учебникам истории, немцы аккуратно, но настойчиво поправят: Рейхстаг – старое название, имперский парламент, сейчас в Германии такого института нет. Есть бундестаг – самое посещаемое в мире здание парламента, 12 тысяч визитеров в день, почти 3 миллиона в год. Вход бесплатный, экскурсии на 10 языках, включая русский. Все, что нужно сделать, – записаться на посещение заранее и иметь удостоверение личности.
В разделенном Берлине здание бундестага стояло заброшенным на самой границе между Западом и Востоком. После объединения его реконструировали. Знаменитый британский архитектор Норман Фостер из исторического оставил только стены, вся внутренняя архитектура и купол – да, тот самый, знаменитый стеклянный купол, по которому можно подниматься и осматривать распростершийся внизу Берлин, – сделаны заново. Но к истории отнеслись с уважением: остатки стен старого Рейхстага, на которых расписывались советские солдаты, частично сохранили и вмонтировали во внутренние пространства. Как напоминание. Или предупреждение. Мой муж искал на этих каменных блоках подпись своего отца: 19-летний Леонид Пеньевской штурмовал Берлин и на Рейхстаге расписывался. Его сын Михаил подпись отца не нашел, но к истории прикоснулся. Именно это происходит с каждым, кто приезжает в Берлин: прикосновение к истории. Далекой и совсем недавней.
Человек, который открыл Берлинскую стену
Эгон Кренц – личность для ГДР, и не только для нее, несомненно, историческая: именно он, генеральный секретарь ЦК правящей в ГДР Социалистической единой партии Германии (СЕПГ), сменивший занимавшего этот пост 18 лет Эрика Хонеккера, стоит во главе решения открыть свободный проход через стену 9 ноября 1989 года. В декабре 1990 года СЕПГ прекратила свое существование, из ее правопреемницы – Партии демократического социализма (председателем которой стал Грегор Гизи, один из самых заметных оппозиционных политиков современной Германии) – он был исключен. В объединенной Германии Эгона Кренца преследовали: неоднократно задерживала прокуратура, он находился на контроле у полиции, у него много лет не было паспорта и права покидать Берлин, в квартире проводили обыски. В 1995 году против него и других товарищей из бывшего Политбюро ЦК СЕПГ начался судебный процесс, в 1997-м Кренца приговорили к шести с половиной годам заключения за причастность к «гибели людей у Берлинской стены». Он отбывал наказание в тюрьмах Моабит и Плетцензее, все его апелляции были отклонены, в том числе и жалоба, которую рассматривали в Большой палате Европейского суда по правам человека, а это самый высокий в Европе уровень. Его освободили через четыре года «ввиду малой вероятности повторения преступления». В этой формулировке видится убийственная ирония: разве возможна сегодня смерть у Берлинской стены?
Взять интервью у Эгона Кренца было непростой задачей. Когда я сказала пресс-секретарю Музея ГДР, что еду на встречу с ним, ее удивлению не было предела: «Это же невозможно!». Он действительно не дает интервью немецким СМИ: не хочет, чтобы его слова переврали. Но для белорусского журналиста сделал исключение тем более ценное, что сейчас он живет в 300 км от Берлина в небольшом городке на берегу моря. То, что Эгон Кренц и сегодня – фигура для официального Берлина не самая удобная, говорит хотя бы тот факт, что ему не разрешили дать интервью в гостинице, в которой он остановился: сказали, что встречаться с журналистами в гостиницах запрещено. Ложь: накануне я сделала интервью с бывшим работником пресс-службы НАТО Конрадом Фрейтагом в отеле Adlon в самом центре Берлина. А с Эгоном Кренцем мы встретились в издательстве, которое выпускает его книги. Передо мной сидит не молодой, но улыбчивый, открытый и обаятельный мужчина, которого в Берлине по-прежнему узнают на улицах.
Услышав вопрос о «падении Берлинской стены», Кренц сразу переходит в наступление:
– Мне совершенно не нравится понятие «падение Берлинской стены». 9 ноября 1989 года стена не пала. В тот день руководство ГДР приняло решение о свободном выезде из Восточной Германии в Западную в любое время в любое место.
– То есть «падение стены» – это более поздняя интерпретация?
– Да. Это идеологическое понятие, придуманное уже в Западной Германии после объединения, чтобы скрыть роль руководства ГДР, которое само разрешило выезд. А тогда ни один западный политик не говорил о падении стены. Правящий бургомистр Берлина говорил, что это не день объединения, а день встречи семьи. Горбачев направил тогда предупреждение Колю (Гельмут Коль, в тот момент канцлер ФРГ. – И. П.), что он не должен допустить дестабилизации ситуации в ГДР и должен уважать это свободное решение руководства ГДР о выезде. И Горбачев сказал, что, если этого не сделать, это может привести к катастрофе и военным действиям. Американский президент Буш направил мне поздравительную телеграмму именно с открытием свободного передвижения. Гельмут Коль позвонил 11 ноября и тоже сказал, что развитие событий может принять драматический характер, если его не контролировать. Поэтому на тот момент никто не говорил о падении стены, все радовались открытию пограничных переходов. Гюнтер Шабовски, член Политбюро ЦК СЕПГ, сообщил об этом решении на день раньше, чем оно должно было вступить в силу, и это создало очень опасную ситуацию, потому что никто не давал никаких указаний пограничникам. Я тогда издал приказ о запрете применения огнестрельного оружия пограничниками даже в том случае, если люди прорвутся в пограничную зону. 9 ноября падение Берлинской стены празднуют политики, которые вообще не присутствовали при этом: Горбачев отдыхал в Москве, Коль был на приеме в Варшаве, а Буш не мог поверить, что это произошло, пока ему не показали телевизионную картинку.
Когда я была в Берлине накануне празднования 25-летия падения стены (все, конечно, говорили только о падении), весь город был заклеен плакатами с лицами Горбачева, Буша-старшего и Гельмута Коля с надписью на трех языках: «Thank you! Danke! Спасибо!». Я не стала спрашивать Эгона Кренца о том, что он по этому поводу думает.
– Когда здесь проходят юбилейные празднования, вас приглашают?
– Меня не приглашают, но я бы и не пошел. На мне лежала ответственность тогда, в этом моя роль. Но не повод, чтобы меня приглашать. Я буду встречаться с пограничниками, которые в ту ночь дежурили и которые предотвратили кровопролитие. Это настоящие герои.
За время существования Берлинской стены при попытках ее пересечь из ГДР в ФРГ, по подтвержденным данным, погибло 125 перебежчиков и 8 пограничников ГДР. За смерть перебежчиков отсидел в тюрьме Эгон Кренц и тот самый Гюнтер Шабовски – за приказ 1973 года стрелять на поражение. Понес ли кто-нибудь ответственность за смерть пограничников? Эгон Кренц краток: «Всех, кто подозревался в убийстве пограничников ГДР, оправдали, и только одному присудили условный срок».