– Конечно. У меня было, потому что я сразу потеряла работу. Моя мама была учительница русского языка, она еще работала. Но после объединения эта специальность оказалась не очень востребованной, и ей пришлось в свои 50 лет еще раз учиться. Она уже 30 лет работала учителем, а тут – снова учиться, сдавать экзамены, ну, это же унизительно. Причем она была признанным экспертом, известным педагогом, работала с трудными детьми, которые сидели в тюрьмах.
– Она переучивалась на новую специальность?
– На английский язык. И так многие. Почти всем учителям, чтобы остаться в старших классах, пришлось еще раз сдавать экзамены. Это было обидно. Конечно, это взрослые люди, у них свои семьи, дети, а в старости уже не так быстро учишься. А отец сказал: я не буду, я был учителем.
– До этого вы ведь с западными немцами практически не общались? Разница в менталитете – она была существенной?
– Какое у меня было первое впечатление. Профессор в техническом университете мне сказал: «Вы нам очень нужны, ваша специальность здесь нужна», а потом я вышла, и он написал: «Девочка не училась металлургии, ее нельзя принимать в аспирантуру». В лицо этого не сказал. Всегда так: улыбаются нежно, но заднюю мысль имеют.
– А сейчас разница в менталитете между западными и восточными немцами уже исчезла?
– Это зависит от людей, я думаю. Есть такие, а есть такие. Я думаю, что исчезла.
– Когда сейчас вы общаетесь с человеком, то не можете определить – он западный или восточный?
– Нет. Ну, иногда думаешь: «Наверное, он западный», потому что он такой… Весси (западные немцы. – И. П.) всегда стараются показать себя самым лучшим образом, хотя у него все там пусто внутри (смеется). И если ты видишь, что человек себя вот так показывает, надо насторожиться – наверное, он западный, и, наверное, там ничего нет. Это однозначно, мы это не умеем. Может, некоторые из нас уже умеют, но не все. У весси такая снисходительность есть, и она очень часто показывается.
– А какая была самая большая радость после падения Берлинской стены?
– Я, конечно, предвкушала путешествия. Хотя я не чувствовала ограничений, потому что считала, что есть много стран, куда можно ехать. Когда училась в Советском Союзе, путешествовала по Союзу. Я знала, что есть еще возможности, куда можно поехать. Я могу ехать в Болгарию, не была в Польше, и я была так настроена, что не искала там, где нельзя, а искала там, где я могу. Ну, сейчас я уже была в Америке, Италии – все, конечно, интересно. На Кубе была. Но я не страдала до этого, потому что знала, что как только у меня будет отпуск, как только будут деньги, у меня есть возможность поехать. Я не считала, что не могу никуда ехать, как они говорили. А ты была в Болгарии? Была на Золотом пляже? А на Балатоне? Сейчас я себе, конечно, всю технику купила, но у нас это тоже все было бы со временем. Сегодня я не могу слишком обижаться. У меня материально все хорошо, я нашла эту работу, получаю зарплату. Мы купили дом, что было бы невозможно во времена ГДР, потому что мы не смогли бы заработать такие деньги. Конечно, мы брали кредиты, но все равно. Это – однозначный плюс. Но вот родителям пришлось несладко.
– А пенсии у ваших родителей такие же, как в Западной Германии?
– Нет, намного меньше. Вот в газетах пишут, что в Восточной Германии пенсии намного выше. Но ведь это потому, что женщины работали! Здесь мужчины и женщины оба получают пенсию и в сумме у одной семьи получается больше. А там (обратите внимание на это «там» – та же история, что с «мы» и «они». – И. П.) жена никогда не работала, значит, пенсию не получает или очень маленькую получает, а про восточную говорят, что «она такую большую пенсию получает». Так она ж работала! А статистика там врет.
– Сейчас люди говорят, что некоторые вещи в ГДР были лучше, чем сейчас в Германии. И среди тех вещей, которые были лучше, перечисляют в том числе и равноправие между мужчинами и женщинами: в ГДР женщины работали, делали карьеру, продвигались… Зато у вас есть Ангела Меркель.
– Она на всех одна, – звучит резко. – Один пример и больше никому не надо работать, да? Она не может считаться за всех. Нас было 16 миллионов!
– А что, с вашей точки зрения, в ГДР было лучше, чем в ФРГ?
– Образование. Как школьное расписание превращали из гэдээровского в западное? Целые темы убирали. Мой брат – учитель математики. Полностью убрали алгебру, астрономию, еще что-то, не запомнила. Он сказал: «Знаешь, Петра, как это перевести? Убрать, убрать, убрать – целые разделы математики». Так что образование было намного лучше. Внимательнее смотрели за каждым, классы были поменьше, больше ответственность учителя.
– Согласно некоторым исследованиям, 40 % молодых людей, чьи родители жили в ГДР, не считают ГДР диктатурой. А как вы считаете: это была диктатура или просто страна с другим политическим строем?
– Мы считали себя диктатурой пролетариата: что люди сказали, то и будет. И мы как люди, как пролетариат сказали, что надо делать, и они это для нас делали. Вот так мы жили. Должны быть какие-то правила, и если кто-то не следует правилам – сейчас что, не будет никакого расследования? Поэтому я считаю, что была диктатура пролетариата – да, может быть, она была несовершенна… (После некоторого раздумья.) Нет, я считаю, что все было нормально. Я не чувствовала никаких ограничений. Сейчас для простых людей хуже.
– Хуже в чем?
– Хуже в том, что сейчас на работе не будешь высказывать свое мнение. Не рассказываешь о своей личной жизни, это на работе нельзя. Здесь у нас работают восточные немцы, мы это можем, но на западе это вообще нельзя. Везде все записывают, это еще хуже, чем КГБ, в десять раз. Да, они записывают: «А, она вчера была там, ага». То, что они сейчас говорят о нас здесь, в десять раз хуже. Я не знаю, почему они не признают, что у них сейчас происходит. Почему не признают, что сейчас намного хуже. Круг людей, за которыми присматривают, намного больше, чем он был в ГДР. Но эти люди не признают.
– Зарплаты сейчас, конечно, значительно выше, чем были в ГДР, но ведь и коммунальные услуги подорожали?
– Да, вот у нас квартира в ГДР стоила 105 марок. Сейчас за такую надо платить 720 евро. Я получала 800 марок, мой муж получал столько же, мы платили за квартиру 105 марок. А сейчас люди получают, если все хорошо, 3000 евро, а за квартиру платят 720. Раньше было 10 %, сейчас до 50 % дохода квартира стоит.
– Причем та же самая?
– Та же самая.
– Ваши дети интересуются историей ГДР?
– Нет, не интересуются. Но мы ведь тоже не интересовались. И у моей мамы такое – она не интересовалась у своих родителей. У бабушки что-то пыталась узнать, когда она была совсем старая, а отца уже не было. Он на войне был, в плену, а мы ничего не знаем. Где он был? Кто-то рассказывал, как они один раз капусту украли, потом живот сильно болел, и все, больше ничего не знаем.
– Празднуете 9 ноября падение стены?
– Нет. Мы все не будем. Нам надоело. Мы не читаем все эти газетные статьи…
– Из-за пропаганды?
– Да, это ужасная пропаганда, и чем дальше, тем хуже. Все восточные немцы так говорят. Нет, нам это все надоело, о нас врут, и мы не хотим это видеть. Полное унижение всего народа. А коммунистам в ФРГ запретили работать. Вот тебе и демократия. Они же не уголовники и не преступники, они просто по-другому мыслят. Мы (Петра Вермке была членом СЕПГ. – И. П.) же старались для людей, чтобы людям было лучше. Мы же не для себя лично старались.
Мы расстаемся, Петра улыбается, и на ее щеках снова появляются очаровательные ямочки. Но теперь я знаю, что они маскируют шрам в душе: улыбайся, у тебя все хорошо, держи свои мысли при себе. Я надеюсь, что ее начальство никогда не прочитает эту книгу, хотя сама Петра сказала, что ничего не боится и говорит, как думает, а это не преступление.
Я, а не государство, распоряжаюсь своей жизнью
Мы сидим в кафе роскошной гостиницы Adlon в самом центре Берлина, где на следующий день пройдет презентация очередной книги Михаила Горбачева, на которую пожалует весь берлинский бомонд. Конрад Фрейтаг отказывается от кофе, и я вздыхаю с облегчением, потому что здесь он стоит 11 евро за чашку: «Я же здесь на конференции, это бесконечный чай и кофе». Ради нашего разговора полковник Фрейтаг сбежал на час с международной конференции, посвященной перспективам развития Евро-Атлантического сотрудничества, и пропустил выступление посла Эстонии в НАТО о новых угрозах. Мы с полковником обсуждаем угрозы старые.
Мы познакомились на открытии организованной посольством Беларуси в Германии фотовыставки к годовщине освобождения Беларуси от немецко-фашистских захватчиков. Конрад Фрейтаг много лет активно занимается поиском и упорядочением захоронений солдат вермахта на территории бывшего Советского Союза. Об этой работе он может рассказывать долго – о том, как нелегка она, но как помогает стать ближе и простить. Но это далеко не главная тема нашего разговора, во время которого полковник Фрейтаг говорит много, охотно и убедительно, даже с жаром, умело уходя от вопросов, которые ему не очень нравятся или которые могут поколебать его твердую, нерушимую и однозначную позицию. Состоя на службе в германской армии, он много лет работал с прессой, и это, убеждаюсь я, отличная школа. В свою речь он то и дело вставляет фразы на русском (особенно меня впечатлила «Религия – опиум для народа»), хотя мы говорим по-английски. Русский язык он учил в школе в ГДР, откуда сбежал в 1960 году, когда ему было 19 лет.
Конрад Фрейтаг родился в семье лютеранского пастора, в которой было девять детей. О его желании сбежать из ГДР никто из них не знал: «Что вы, как можно? Тогда ведь был закон, что человек, знавший о чьем-то намерении бежать, должен был донести в полицию. А если не доносил, его должны были привлечь к ответственности. Я не мог подвести своих, никто ничего не знал, для них это было неожиданностью». Он рассказывает, что из-за того, что его отец был пастором, дети были ограничены в правах, и, даже окончив среднюю школу, он не мог получить аттестат, который давал право поступать в медицинский вуз. Так что пришлось учиться в вечерней школе и готовиться к экзамену.