ь поговорить о ГДР, попросив привезти из Беларуси хозяйственного мыла – уж больно оно у нас эффективное (тут, конечно, следует поставить смайлик). И вот мы сидим на кухне в ее двухкомнатной квартире в Восточном, само собой, Берлине – у нас классический «кухонный разговор». Квартиру 36-летняя Аннет, успевшая в ГДР побыть пионеркой, как и большинство немцев, снимает, платит около 700 евро в месяц. Выясняется, что несколько месяцев Аннетт работала в Китае и, узнав, что я там прожила 12 лет, говорит: «Тогда и вопроса нет, какой чай заваривать – конечно, китайский!». Конечно. Красный чайник с горячим китайским чаем – лучшее начало для любого разговора.
– Когда Германия объединилась, ваши родители потеряли работу или смогли сохранить?
– Папа потерял, мама тоже, но ей очень повезло. Когда все реорганизовывалось в местных администрациях, ей предложили – через связи, скорее всего, какие-то знакомства – работу в местном музее. Это город Бранденбург, недалеко от Берлина, небольшой, 70 тысяч человек. Раньше было больше, там очень большой металлургический завод, его, конечно же, закрыли после перестройки, поэтому стало намного меньше людей. Но маме повезло, а вот папе…
– А где он работал до этого?
– Папа работал в транспортной компании, как сейчас бы сказали. Он потерял работу и не мог найти лет, кажется, десять. Лет пять-шесть продавал машины. У нас было немножко дикое время, он продавал какие-то страховки: «Если ты мне дашь 10 тысяч евро, я тебе через пять лет там 7 % или 9 %». Это было не очень успешно, хотя он очень старался. Много лет продавал машины и даже неплохо зарабатывал, насколько я помню. Он любил машинами заниматься. А десять лет назад нашел работу в логистике. У нас в Германии очень много таких ситуаций, где человек работает в компании, но у него не рабочий договор, а договор подряда. И мой папа работал не в штате, хотя на самом деле каждый день шел на работу и работал по 8–10 часов. Он был очень тесно связан с одной компанией, работал восемь или десять лет, а потом заболел. Для него, думаю, время было очень дикое, очень волнительное. А мои ощущения были такие… очень детские. У нас семья неполитическая, таких разговоров, какие всегда говорят на кухне, я вообще не помню. У нас все было более-менее хорошо, отношения в семье хорошие, бабушки-дедушки, все. Была настоящая гэдээровская жизнь, мы детьми на каникулах ездили на дачу или к бабушке-дедушке, жили там шесть-восемь недель, папа-мама отдыхали, потом дальше работали. Вот рассказывали, что все возмущались, что Хонеккер такой плохой, а я этого вообще не помню. Я помню, что у нас было телевидение с Запада, мы его, конечно, смотрели, как и все. Мне нравилось, что там все так вкусно выглядит, и очень светлое, и все такое красивое. И я, и, мне кажется, папа, мама тоже, из-за этого в основном радовались, что есть перемены.
– Когда открыли переход в Западный Берлин, все туда ходили посмотреть…
– На самом деле дикий интерес был. Большая разница в том, что в Берлине и Бранденбурге было более-менее, но не очень хорошо. А в Дрездене самое страшное было, кажется, что люди очень плохо жили, действительно очень плохо. Там есть старые фильмы, где они снимают и показывают, как живут – дома страшные, кирпичные и нужно выходить на улицу в туалет. И там холодно было, и состояние очень плохое, старые дома… Поэтому все любили в панельных домах жить, потому что они были новые, современные. Были времена, когда в магазинах действительно ничего не было. В конце гэдээровских времен была нехватка продуктов. Можно было хлеб или молоко купить – главное, или, скажем так, основное, но чтобы иметь какое-то наслаждение… И если видишь это по телевизору, как там люди пьют или кушают вкусный шоколад, и нам хочется. Это тоже имеет значение. Этого многие в ГДР хотели.
– Хотя уровень жизни в ГДР был выше, чем в других социалистических странах.
– Не могу сравнивать, но я это часто слышала. Но все равно, когда каждый день по телевизору видишь, как другие люди, которые совсем близко живут и на твоем языке говорят, то, конечно, думаешь: «А почему у нас не так?». Да, скорее всего, это потому, что было так близко – и другая система. И, конечно, телевидение – пропаганда была тоже, и западная, и восточная. Но восточной пропаганде уже никто не верил. Там были шутки – очень много шутили про систему, про правительство и так далее.
В 2019 году в берлинском издательстве Ch. Links Verlag вышла книга «Финал. Последний год ГДР». Каждая ее глава заканчивается анекдотом времен социализма. Кстати, рассказывать их было небезопасно: в сталинские времена за политические анекдоты в ГДР можно было оказаться в тюрьме на 15 лет. В 1958 году наказания смягчили: теперь рассказчику грозило «всего» до двух лет лишения свободы. Но после Пражской весны 1968 года снова ужесточили: рассказчиков анекдотов судили по статье 106 УК ГДР за «антигосударственную пропаганду», которая предполагала до 8 лет тюрьмы. Тем не менее анекдоты не переставали рассказывать. И некоторые из них я узнаю: в СССР рассказывали такие же или почти такие же, только о себе.
Женщина приезжает из гэдээровской провинции в Восточный Берлин и спрашивает прохожих на улице: «Как пройти в магазин «Принцип»? Ей отвечают: «Такого не знаем». «Как?! – возмущается она. – Товарищ Хонеккер сказал, что в “Принципе” у нас все есть!».
Сидят трое политических заключенных в гэдээровской тюрьме. Разговорились: «За что сидишь?». Первый отвечает: «Я на работу на пять минут раньше приходил. Заподозрили в шпионаже». Второй говорит: «А я всегда на пять минут опаздывал. Осудили за саботаж». Третий: «А я всегда точно приходил. Значит, говорят, у тебя часы иностранные, – и посадили за связь с заграницей».
Идет Хонеккер по Восточному Берлину, видит: дли-и-нная очередь стоит. Интересно ему стало, пристроился в конце. Человек перед ним обернулся, узнал Хонеккера и тут же шепнул переднему: «Смотри, кто за мной стоит». Через пять минут все уже знали, кто там стоит, и очередь вдруг начала очень быстро рассасываться. Хонеккер удивился: «Вы так долго стояли и вдруг стали расходиться… Почему?». Ему отвечают: «Это очередь в ОВИР, за выездными визами на Запад. Но если ты отсюда уезжаешь, то нам, в общем-то, можно и остаться».
Покупатель спрашивает в магазине: «Скажите, пожалуйста, у вас ботинок нет?». Продавец: «Ботинок нет этажом ниже. А у нас нет рубашек».
Арафат умер и стоит перед вратами рая. Как всегда, вооружен: в руках автомат, за поясом пистолет. Стучится в ворота. Ему открывает апостол Петр: «Ты что?! Сюда с оружием нельзя!». Арафат смотрит в щель приоткрытых ворот и видит, что там сидит на высоком стуле бородатый мужик и держит на коленях ручной пулемет. Арафат возмущен: «Вон даже сам господь бог с пулеметом! Почему же мне нельзя?». Петр отвечает: «Это исключение. Кроме того, это не господь бог, а Карл Маркс, который ждет Эриха Хонеккера».
Дружный, но не громкий смех.
Аннет Тиле продолжает:
– Но все равно были люди, которые боролись. В нашей семье таких не было, но вообще были. Здесь рядом есть церковь, у них была самая первая – представьте, это была середина 1980-х – самая первая библиотека по окружающей среде, экологии. Они собирали книги и начали писать листовки о том, какое состояние природы в Восточной Германии. Оно действительно было очень плохое – Эльба и другие реки. Никто об этом не говорил, конечно. Были районы в Восточной Германии, где нельзя было повесить влажную одежду, потому что если она сушилась на свежем воздухе, то становилась черной. Конечно, я сама этого не видела, потому что была ребенком. Я просто радовалась, что могу купить цветные журнальчики, в которых разные звезды рассказывают, есть у них девушка или нет. Мне тогда показалось, что мир намного более цветной. А в ГДР я чувствовала себя отлично, у меня было очень хорошее детство.
– А сегодня менталитет у западных и восточных немцев уже одинаковый или разница до сих пор чувствуется?
– У людей в моем возрасте разницы нет. Но я всегда говорила и уже несколько раз убедилась в том, что отношения между людьми другие.
– В чем?
– Например, с друзьями из Восточной Германии я чувствую себя ближе, мы более тесно общаемся, более личные вещи обсуждаем, и это воспринимается нормально, это хорошо. Мы ближе, придерживаемся друг друга. Люди с Запада такие… Конечно, они готовы говорить со мной о разных вещах, но личное – нет. Я об этом много думала, и у меня есть такие примеры, очень интересные на самом деле. Ехала я один раз в поезде, напротив сидел молодой человек, который говорил, что жил в Мюнхене, кажется, а теперь шесть лет живет в Дрездене. Я задала ему ваш вопрос, и он то же самое говорит: «Аннетт, я живу шесть лет в Дрездене, и у меня намного больше хороших друзей, чем за всю жизнь, что я в Мюнхене жил. И я чувствую, что это настоящая дружба». У меня есть тетя, которая в 1991 году с семьей переехала жить недалеко от Мюнхена, как многие делали – найти свое счастье на Западе. И после того, как она прожила там 21 год, сказала то же самое: «Аннетт, у меня осталось в Дрездене больше настоящих друзей, чем я нашла за эти 20 лет». Разница, скорее всего, в том, что на Востоке надо было на самом деле дружить. Потому что один знает, как ремонтировать машину, другой знает, как ремонтировать стиральную машину, или где можно что-то нужное найти. Люди были связаны друг с другом, вынуждены были. А на Западе уже в 1960-х годах, скорее всего, обеспечение стало такое хорошее, что все, что нужно, – это семья и деньги. А если есть деньги, все можно купить. Стали такие маленькие семейные вселенные, нуклеос – и больше ничего не надо. И это, наверное, усвоилось в менталитет. А люди, которые сейчас вырастают, уже этого не чувствуют. Индивидуализм сейчас, конечно, очень большой. Я думаю, сейчас общество построено на индивидуализме. В ГДР отношения между людьми были лучше, это точно.
– А что еще в ГДР было лучше, чем в ФРГ, а что лучше сейчас?
– Первое, что мне приходит в голову: было намного легче обеспечивать и семейную жизнь, и рабочую. Посмотрите на меня. Я образованный человек и вроде нормальная, но построить семью очень непросто. После получения высшего образования на Западе очень большое давление, что надо развиваться, работать хорошо и много и так далее. А в ГДР система была настроена, что это можно совмещать. Это у вас еще есть: если окончишь университет и сразу родишь, это все равно не помешает. Система была очень хорошо построена. Что еще минус сегодня. Бабушка и дедушка очень сильно возмущаются, они живут в деревне, и раньше там были детский сад, врачи, и магазин, и ресторан. 350–400 человек, а сейчас там уже нет врача, нет магазина, ничего нет. Про детский сад вообще речь не идет. Вне городов социальная инфраструктура почти умерла, это очень большой минус. Сейчас сочетать семью с работой намного сложнее стало.