– Особенно женщинам, наверное?
– Да. Я не могу это утверждать, но мне кажется, что женщины больше делают, чем мужчины. Раньше у нас тоже было так, что мужчине особо не надо было смотреть за детьми, мыть посуду и так далее. Насколько я помню, мама все делала, а папа работал. Она и работала, и дома все делала, и еще за детьми смотрела. Папа для нас был клоун, все приятные вещи в жизни делал, а мама воспитывала. Я бы не сказала, что это равные права, у женщин было намного больше задач, чем у мужчин, – это не совсем честно. Сейчас это немного улучшается, многие молодые люди говорят: конечно, я буду полгода сидеть с ребенком. Мне нравится, что это меняется. Но давайте вернемся, что было лучше в ГДР. Отношения между людьми – точно. Социальное обеспечение. Мне было только 12 лет, но я все равно чувствовала, что, если ты все правильно делаешь, волноваться не надо. Это у меня очень глубоко лежит, а сейчас такого нет, и многие от этого страдают. В ГДР если ты все делаешь правильно, твой путь должен сложиться. А сейчас ты не знаешь, что будет через два года.
– Уверенность в завтрашнем дне?
– Этого вообще нет. Даже если у тебя есть постоянная работа, это же не стопроцентно, что она останется. Почему все говорят, что каждый год растет количество «выгоревших» людей? Скорее всего, от давления. Вот это было намного лучше в ГДР. Мы, немцы, считаем, что работа – очень важно, мы определяем себя через работу: «Как вас зовут? А что вы делаете?». Если ты говоришь, что «я работаю на заправке», это неинтересно. К счастью, у меня работа, которую я очень люблю, это хорошо, но не совсем психологически верно. Свое духовное состояние, семья и люди, которые тебя окружают, должны быть важнее. Раньше и это было лучше. Все-таки в ГДР не важно было, ты в колхозе работал или… Вот мой дедушка очень гордится тем, что был мэром маленькой деревни, где он живет. Конечно, был разный уровень – те, кто в театре работали, они чувствовали себя лучше, чем те, которые работали в колхозе, но все равно… Мне кажется, все это не было так уж важно, жизнь состояла еще и из другого. Когда я жила в Беларуси, для многих моих друзей было естественно, что, когда бабушке-дедушке, маме и папе нужна серьезная помощь, они за ними ухаживают. А в Германии сейчас общество так построено, что, если папа и мама начинают стареть или уже нехорошо ходить, мы отправляем их в дом престарелых. Я думаю, что, скорее всего, в ГДР это было по-другому. Это мы тоже потеряли, эту большую ценность. Если какой-то человек говорит, что «каждые выходные я еду к бабушке и убираю в квартире», люди на него смотрят как-то странно, что с ним что-то не в порядке. Но это ведь страшно.
– Разобщенность между поколениями.
– Да, это очень нехорошо. Есть люди, которые говорят: «Ой, в ГДР все было лучше. Не надо было переживать за будущее». Вот это многие, конечно, говорят. И мой дедушка, например, ему сейчас 87, он видел и другую систему. Он мне говорит: «Аннетт, сейчас вообще нельзя иметь детей». Да, социальное обеспечение никакое, куда вести детей, если идти на работу, и так далее. Это потому, что в ГДР хотели копировать западную систему. Закрыли очень много заводов из-за того, что они были конкурентами. И не сохранили хорошие вещи.
– Накануне Дня объединения Германии газета «Бильд» публиковала результаты опроса. Выяснилось, что более половины немцев и сегодня не считают себя единым народом. У вас бывает такое ощущение?
– Для меня эта страна целая, а люди все равно еще разные. Многие весси говорят: «Я никогда не была в ГДР». Я вообще не могу понять, неужели не интересно посмотреть, что там происходит? Но, думаю, что и здесь есть люди, которые говорят: «Ай, эти весси, они мне неинтересны, они странные, холодные, очень поверхностные». А на Западе наверняка есть те, кто говорят, что на Востоке очень простые люди. И им неинтересно вообще смотреть.
Не/вместе
В «разности» на самом деле нет ничего плохого, более того, часто она делает страны сильнее – если разные люди, мнения, политические взгляды и религии находят способ уживаться друг с другом. Германия сегодня – не только многонациональная и многоконфессиональная страна, она – страна разно мыслящая. Делает ли это ее сильнее? Об этом лучше меня говорят сами немцы, многие из которых – сомневаются. Недовольны. Петра Вермке охотно цитирует Грегора Гизи и, скорее всего, за него и его партию голосует. Аннетт Тиле голосует за других и критикует политику в отношении экологических проектов так же страстно, как рассказывает о состоянии экологии в ГДР, которое, по ее словам, «было ужасающим». И всем моим собеседникам – за исключением, пожалуй, Грегора Гизи, сделавшего блестящую политическую, и Конрада Фрейтага, сделавшего блестящую военную карьеру, – было жаль, что больше нет страны, которую они называли родиной.
В ноябре 1989 года, после того как Берлинская стена была открыта, более миллиона активистов и интеллектуалов ГДР подписали обращение против объединения: они предупреждали, что никакого объединения не будет, что ГДР будет просто «проглочена» ФРГ. Их не услышали тогда и предпочитают не вспоминать и не слышать теперь.
Накануне практически каждой годовщины падения Берлинской стены в Германии проводятся многочисленные опросы и публикуются сотни мнений. Восточных берлинцев часто упрекали в том, что они по привычке хотят быть «насильно осчастливленными» государством и не хотят брать ответственность на себя. Упреки эти (особенно второй) кажутся мне несправедливым. Восточные немцы, без всякой подготовки брошенные в водоворот совершенно им неведомой жизни – будущему канцлеру Ангеле Меркель, как и миллионам ее сограждан, пришлось учиться пользоваться банкоматом и банковской карточкой, это один из многих навыков, которых в ГДР ни у кого не было, – смогли сориентироваться, выстоять и снова стать счастливыми. И за одно это достойны, как мне кажется, большого уважения.
Польша. Больше чем соседка
Польша – страна нам не чужая. Вот, например, одну мою бабушку звали Елизавета Марковна Марковская, в конце жизни она призналась, что всю жизнь водила нас за нос, и на самом деле не украинка, а полячка. Но мы до сих пор так и не пришли к единому мнению, когда она – всегда большая выдумщица – говорила правду. Украинский говор, песни и ежегодные вареники с вишней у родственников под Киевом – сильный аргумент в пользу украинской версии, Марковна Марковская не исключает польскую. Но мы предпочитаем не слишком задумываться: в нашем краю какие только смешения не происходили… Но, признаться честно, в Польше – близкой, сложной, успешной, проблемной – я чувствую себя хорошо и по-домашнему.
Прекрасна ли Варшава?
Многие со мной не согласятся, начнут спорить и обвинят в непонимании и невнимательности, но я все же скажу. Мое первое впечатление от Варшавы: не красавица. Ощущение после первого впечатления: может, я ошибаюсь? Наверняка, надо посмотреть еще раз. Смотрю еще раз – и рождается чувство огромного уважения к варшавянам, которые смогли сотворить это чудо: отстроить свой город заново. Аналогии с Минском неизбежны.
В каждом путеводителе по Варшаве цитируют слова американского генерала, а потом и президента Дуайта Эйзенхауэра, побывавшего здесь после освобождения. Он говорил, что много видел разрушенных городов, но такого уровня разрушений не видел никогда. Я сразу думаю о том, что генерал – то ли к его счастью, то ли к моему огорчению – не побывал в Минске. А потом думаю о том, что мериться масштабом разрушений не стоит. А помериться красотой восстановленного не получится: варшавяне восстановили старый город, а мы построили новый. «Мы наш, мы новый мир построим…» Улица Новый мир в Варшаве, кстати, есть, но смысл ее названия, конечно, другой. В Варшаве туристов куда больше, чем в Минске, и их, похоже, не смущает, что весь этот Старый город на самом деле новый. Зато мы любим простор своих проспектов.
Моим первым гидом по Варшаве оказался местный уроженец, хотя давно и не житель, Роберт Пшель, тогдашний директор Информационного бюро НАТО в Москве. Показывая группе российских и белорусских журналистов родной город с высоты 30-го этажа Центра науки и культуры (той самой сталинской высотки, которая была «подарком советского народа варшавянам», а для многих поляков стала «символом оккупации» и которую министр иностранных дел Радослав Сикорский предлагал взорвать и сделать на ее месте газон), он рассказывал, что после войны были серьезные дискуссии о том, должна ли Варшава оставаться столицей или все-таки лучше вернуться в Краков. Кстати, Краков своим статусом «первой столицы» продолжает гордиться, один польский журналист, протягивая визитку, сказал: «Я из Кракова, мы были столицей задолго до Варшавы».
Варшаву начали восстанавливать со Старого города. Результат восхищает. Если не знать истории, то поверить в то, что это все – правда, не сложно, и толпы туристов тому доказательство. Вывод: аутентичность не всегда самое главное, атмосфера важнее. Атмосфера в Варшаве есть, и мне она нравится. ЮНЕСКО включила Старый город в список Всемирного наследия человечества в знак уважения к варшавянам, скрупулезно, по кирпичику, восстановившим свой город.
Роберт Пшель говорил, что во время реконструкции восстанавливали даже то, чего перед войной уже и не было – делали город еще старше. Наверняка думали, что и еще красивее. Говорил про стену XVII века, а, проходя по Замковой площади, я услышала, как англоязычный гид рассказывал группе туристов об этой стене, что ее не стали восстанавливать полностью, а только обозначили, потому что «коммунисты боялись, что если вокруг Старого города будет стена, то их политические противники смогут там долго обороняться». В Варшаве вся история политизированная. При упоминании о Варшавском восстании непременно скажут, что пока варшавяне гибли, Красная армия стояла на другом берегу Вислы и молча наблюдала. У отца моего мужа медаль «За освобождение Варшавы», и нам больно это слышать. Но у каждого народа и каждой страны – своя история, и создание общеевропейской практически невозможно, как минимум в обозримом будущем. В книге «Польша: дорога к свободе», которую я взяла в пресс-центре саммита НАТО, проходившего в Варшаве в 2016 году, территории вокруг городов Вильнюс, Лида, Гродно, Пинск, Брест, Ровно, Луцк, Львов и Тернополь окрашены в серый цвет с обозначением «Территории, аннексированные Советским Союзом в 1945 году». А я сколько раз замечала, въезжая в Польшу со стороны немецкого Дрездена, что указателя на Вроцлав нет, только на Бреслау, и лишь перед самой границей появляется двойное: Бреслау/Вроцлав. Не знаешь истории – не поймешь. Территории вокруг Гданьска, Слупска, Щецина и Вроцлава в той же книге обозначены как «Переданные Польше в 1945». У каждого народа – своя версия того, что исторически справедливо, а что нет. Про эти территории я много с кем поговорила.