– Читатели просили меня узнать: что стало с фестивалями в Сопоте и Зелена Гуре?
– Я думаю, они умерли естественной смертью. Фестиваль в Сопоте не был таким уж привлекательным для нас. Это были исполнители из стран народной демократии. Не могу быть в этом вопросе большим авторитетом, но думаю, что он умер натуральной смертью. Зелена Гура… Мы сами там пели. (Напевает «Прощай, любимый город».) Один из наших музыкантов даже выиграл фестиваль в Зелена Гуре, получил золотой самовар. Фестиваля уже нет, а самовар остался.
– Скажите, когда начались 1990-е, для многих музыкантов и певцов, которые были популярны в 1980-е годы, настал очень трудный период. Народ резко потерял к ним интерес, а потом, после 2000-х, эти певцы и композиторы снова стали популярны. А как у вас, не было такого перехода в 1990-е – падение интереса, невостребованность, не приглашают никуда или у вас это ровно прошло?
– Я не наблюдал весь польский рынок, могу сказать только с перспективы «Червоных гитар». Мы не почувствовали особой разницы. Ездили мы в США, ездили в Германию, здесь были концерты. Хотя здесь были сложные моменты и для нас тоже. Сначала исчезла филармония, потом умер Кшиштоф Кленчон и казалось, что у «Червоных гитар» нет никакого основания существовать дальше. Но оказалось, что при соответствующем репертуаре и соответствующей стратегии это существование можно продолжить. Были более слабые моменты, но в этом есть смысл: был такой период, после этой перестройки, что мы перестали играть на польском рынке. Каждый занялся чем-то иным, но это был период четыре-пять лет, такая стагнация. Но я думаю, всюду так было.
– Так что планы по-прежнему есть?
– Немного есть (смеется). Что там в ближайших? Пишем новые песенки, некоторые из них становятся золотыми хитами, что нас очень радует. Стали вот артистами года, самыми популярными – может быть, не на всех радиостанциях, потому что… Когда-то было так, это интересно, может, у вас тоже. Была одна радиостанция, так называемая третья программа, и она проигрывала всех популярных исполнителей со всей Польши. Из этой программы в 16 местных радиостанций шли те же самые песни, и вся Польша пела тот же репертуар. Разница только в том, что одна песня могла быть в Катовицах на первом месте, а в Гданьске на 10-м. Но песни те же самые. А сейчас множество этих радиостанций. Часто бывает так, что на севере Польши есть популярный исполнитель, а на юге его никто не знает.
– В социалистическое время «вокально-инструментальный ансамбль из Польши» сразу становился популярным во многих странах. А есть ли сейчас польские исполнители, которые популярны в Европе?
– Я бы иначе спросил: какой польский исполнитель после «Червоных гитар» стал у вас популярен?
– Нет таких. Была еще Марыля Радович, но это тоже из тех времен. Если вы сейчас в Беларуси спросите: «Чешский певец»? Карел Готт. Венгерский? «Омега». А новых мы не знаем.
– И это ответ на ваш этот вопрос.
– А почему так? Проблема языка? Но при социализме вы пели по-польски и все равно были популярны.
– Хм! Хм… Я думаю, это потому, что польские исполнители не отличаются от того, что делают в мире. Все используют так называемые американские биты – музыка готовая, наигранная, электронная. «Червоны гитары» очень оригинальны в своем творчестве. Наши композиторы были другими, способ игры выразительный. И нам очень помогли «Битлз» в популярности. Тогда каждая страна хотела иметь своих «Битлз». И у нас собралась именно такая группа людей, которая в некотором смысле могла этому соответствовать. Те же самые инструменты: три гитары, перкуссия. Сами писали. У «Битлз» Леннон – Макартни, у нас Краевский – Кленчон. Свои тексты. А вот что нас отличало, так это то, что мы пели по-польски на славянскую гармонию.
…Мне кажется это правильным: стремясь узнать и понять страну, смотреть на нее глазами местных жителей. Мне хотелось, чтобы они были разными по возрасту, из разных сфер жизни, с разными взглядами на прошлое, настоящее и будущее Польши. Не все из задуманного получилось, не все, к кому я обращалась, согласились встретиться и поговорить. Были те, кто отменял встречу накануне и даже те, кто, предварительно согласившись, не приходил, оставляя меня в долгом ожидании и недоумении. И все же, как мне кажется, из этих встреч и интервью можно увидеть Польшу такой, какой вы ее не видели до этого. По крайней мере, я на это надеюсь.
Румыния. Особый путь
Румыния – единственная страна, в которой революция 1989 года была кровавой: тогдашнего руководителя страны Николае Чаушеску с женой Еленой расстреляли, а в уличных боях на улицах Бухареста погибли более тысячи человек.
Как мне кажется, о Румынии мы знаем меньше, чем о других бывших братьях по социалистическому лагерю. Возможно, причиной тому – «особый путь», который в свое время выбрал для своей страны Николае Чаушеску: Румыния была «строптивым» ребенком соцлагеря, отказывалась идти в ногу с Москвой и дружила с США и Западом, особенно после того, как осудила подавление Пражской весны странами Варшавского договора в 1968 году (и не участвовала в нем), а потом отправила команду на Олимпиаду-1984 в Лос-Анджелес. Правда, к 1989 году весь мир, очарованный Михаилом Горбачевым и затеянной им перестройкой, потрясенный падением Берлинской и многих других стен, от Чаушеску отвернулся, и никто не пришел ему на помощь, никто не сказал, что тирана надо судить, а революция может обойтись без кровавых жертв. Революция не обошлась. Трудно поверить, но и 35 лет спустя Румыния так и не определилась с тем, что же это было – революция или заговор, спонтанное волеизъявление народа или хорошо подготовленный переворот? Я говорила об этом со всеми своими собеседниками (а в Бухаресте я сделала рекордное количество интервью – 13), и у каждого свое видение.
Румыния оказалась единственной страной проекта, в которой мне не удалось поговорить с политиками. Предварительно согласились несколько, но, когда дело дошло до назначения времени и места встречи, их телефоны замолчали. Сказать, что я удивилась – ничего не сказать. Румыния оказалась и единственной страной, где один из моих собеседников, экономист и политтехнолог (занимался избирательными кампаниями молодой, но набирающей силу партии), согласился поговорить только при условии, что его имя не будет названо. Анонимов в этом проекте еще не было, но, как известно, все когда-нибудь случается впервые.
Да здравствует! Революция?
«Вечная слава героям!» – написано на памятнике на площади Революции в Бухаресте, что напротив здания бывшего ЦК Румынской коммунистической партии. Считается, что революция 21 декабря 1989 года началась именно здесь во время выступления генерального секретаря партии, «кондукатора» (вождя) Николае Чаушеску. То, что началось с протестных голосов и взрывов петард (но они были настолько непривычны в строго контролируемой спецслужбами стране, что многие приняли их то ли за выстрелы, то ли за взрывы), закончилось большими жертвами: по разным подсчетам, в те декабрьские дни на улицах Бухареста погибли почти 1100 человек. Центр города до сих пор усеян многочисленными, но не слишком приметными памятниками – там деревянный крест с именами, тут явно сделанная родственниками мемориальная табличка, там символический пограничный столб с надписью «здесь началась свобода».
У памятника – главного, надо полагать, в стране – на площади Революции людей нет, только группа южнокорейских туристов: заворожено слушают экскурсовода, то и дело оглядываясь на балкон здания бывшего ЦК. По этим взглядам понимаю, что им рассказывают о том самом митинге – как в недоумении остановился и буквально утратил дар речи Чаушеску, как уводили его, впервые освистываемого, с этого балкона. Потом они ходят вокруг памятника и фотографируют, фотографируют… А мне почему-то неудобно: смотрю на эту стелу и тоскую. Да, здесь помнят всех поименно: на плитах более тысячи имен. Тем неожиданнее увидеть памятник в таком удручающем виде: расписанный граффити, с обломанными плитками. Как так? Почему память о героях – если, конечно, их считают героями – сохраняется в таком виде? Вернее, как будто не сохраняется вовсе. Как будто сегодняшнему поколению политиков неудобно (потому что состояние этого памятника – дело, прежде всего, политическое) за то, что произошло 35 лет назад, и не хочется об этом вспоминать. Это мне только кажется или это действительно так? Я спрашивала об этом всех своих собеседников.
«В Румынии была диктатура, и она была все более и более жесткой», – говорит Флорин Талпеш, один из самых богатых и известных бизнесменов страны. Когда в 1978 году здесь широко отмечали 60-летие «кондукатора» Николае Чаушеску, правившего страной с 1965 года, его называли «Гением Карпат» и «Источником нашего света».
Одной из главных идей «гения» было то, что в Румынии есть все, что нужно для счастливой жизни. «Румыния была цветущая страна, – подтверждает Лариса Андреевна Маня, белоруска, приехавшая вслед за мужем в Бухарест в 1960 году и прожившая здесь всю жизнь. – В Румынии все было, и все было свое. Импортные были водка, икра красная, которой мы питались с мужем по привычке, потому что в наши студенческие годы (они познакомились во время учебы в Москве. – И. П.) мы ходили в Елисеевский, брали батон, икру и ели. И тут такое было. Все было в обилии». Но как же, возражаю я: а горячая вода и телевидение только два часа в день, а лампочка только одна на комнату, и чтобы не сильнее 15 Вт? Лариса Андреевна отмахивается: «Это было буквально пять лет. Ой, вы знаете, все это так легко пережилось, мы в тот период вообще ничем не возмущались, потому что идея была у Чаушеску, и он ее не скрывал – вытащить Румынию из отсталости третьей страны. Он столько настроил, столько наделал. Все в Румынии было – и индустрия тяжелая и легкая, и сельское хозяйство. Он за последние пять лет за счет народа выплатил все долги». Лариса Андреевна не скрывает: она хоть и приехала в Румынию по любви, но строить социализм: «Я такое поколение, которые жило в строгости и недостатке, и ничего, мы не жаловались. Зато люди были добрые». И честно предупреждает: у нее взгляд на события 35 последних лет «очень субъективный». Я именно такие и собираю: объективная картина складывается из множества субъективных взглядов и мнений.