– Вы говорили, что когда создавали компанию, ни о чем особо не мечтали. Но цели, цели-то у вас были? Чего вы хотели добиться?
– В то время было два рынка: общий рынок коммунистических стран и внутренний рынок. Оба рухнули в 1990 году. В то время фокус в Румынии был не на цифровизации, как мы называем это сейчас, или технологизации, фокус был на том, кто чем владеет. Потому что когда вы меняете систему с коммунистической на свободный рынок – это фундаментальное изменение. Это о собственности, о деловых навыках и так далее. Никто в 1990 году, как минимум в первой половине года, не думал о технологизации компаний, потому что все шаталось. Мы теряли рынок: ни внутреннего рынка, ни общего рынка коммунистических стран больше не было. Нам нужно было искать другие возможности. Поэтому поиск на Западе был естественным. Это не был глубокий анализ, но мы чувствовали, что правильно делать именно так – идти в страны, которые стабильны, развиваются, и у которых есть технический сектор. Мы больше мечтали о том, чтобы делать что-то хорошее в нашей сфере – программное обеспечение, технологии. Точные цели пришли позже, во второй половине 1990-х. Тогда мы стали использовать цифры, чтобы быть более конкретными в наших целях: давайте сделаем это, давайте попробуем то. Идея того, что цели можно выражать цифрами, пришла к нам только во второй половине 1990-х. В то время в США были пенсионеры, которые стали волонтерами и добровольно тренировали команды, организации в других странах. Мы связались с такой организацией, искали бывших руководителей технологических компаний. И мы нашли такого пенсионера, занимавшего ранее высокую должность, оплатили только транспортные расходы, и он приехал на неделю в Румынию, чтобы научить нас тому, что такое управление по целям. И, вероятно, именно тогда мы стали думать – мы можем достигнуть этого, этого.
– Какой была политика государства в отношении высокотехнологических компаний в то время?
– Вы должны понимать, что для нас сама возможность создать частную компанию была огромной вещью. Это не то, что сегодня. Сегодня это очевидно – ты можешь открыть компанию. Но в то время это был огромный (выделяет интонационно. – И. П.) шаг вперед. Это была величайшая вещь, которую можно было иметь. Мы не могли думать о чем-либо еще. Позже – да. В 1998-м мы начали думать и мечтать о целях. И где-то в 1998 году начали объединяться. Мы, предприниматели из технологического сектора, создали Ассоциацию индустрии программного обеспечения, начали думать о стратегиях – как Румыния может стать заметным игроком в технологическом секторе. Мы вместе с другими поддержали идею о введении нулевого налога на доход для тех, кто работает в программном обеспечении. Это было в начале 2000-х. Но этот нулевой налог мы получили лишь десять лет спустя: если вы работаете в сфере программного обеспечения, не платите налог на доход. Это не было немедленно, потому что сразу вы об этом даже говорить не могли.
Программисты, как видите, высокооплачиваемая профессия везде. Но не все этому рады. Когда мы встречались с президентом Союза двусторонних торговых палат Румынии Насти Владю, он говорил о том, что да, сектор IT – важная часть экономики, и что в свое время было важно дать ему преференции: «Эта сфера хороша еще и тем, что можно работать дома и не ходить в офис. Может быть, наши законодатели решили, что этот сектор будет хорош, потому что люди не будут уезжать из страны». Но Владю считает, что «прошло уже много времени, этот сектор сейчас силен, консолидирован. Все ведь равны перед законом. Я не уверен, что отсутствие налогов хорошо для конкуренции: одни платят, а другие нет. Не знаю, сколько лет еще мы можем позволить, чтобы они не платили. Это ненормально. Все должны платить налоги, потому что в противном случае возникнут проблемы». Я не стала говорить об этом Талпешу, но тема вмешательства государства в экономику – нужно/не нужно, хорошо/плохо – возникла сама собой.
– Я помню, что в 1996–1997 годах мы начали разговаривать с разными людьми в правительстве именно об этом: как мы можем поддержать развитие отрасли программного обеспечения в Румынии. В ответ нам сказали, у власти тогда были либералы: мы не можем и не должны вмешиваться в свободный рынок. Он должен развиваться сам, мы не можем создавать особые условия для одного или другого сектора. Такой был образ мышления. Интересно, что вскоре мы с другими румынскими предпринимателями в технологической сфере побывали в Калифорнии, и узнали, что правительство штата именно создает условия для технологического сектора. И федеральное правительство Соединенных Штатов много делает для этого сектора. Но здесь видение было: мы не должны вмешиваться, все органично. Дарвинизм. Таким был образ мышления в начале. Когда ты переходишь от коммунизма к свободному рынку или демократии, ты можешь делать это несколькими путями. Один – призвать людей, у которых есть опыт строительства системы, к которой ты стремишься, или делать это самому. Румыния выбрала делать это самостоятельно. Было сделано множество ошибок. Возможно, поэтому результаты были достигнуты позже. Я, например, помню, что в 1986 году самым большим местом аутсорсинга в программном обеспечении была Индия. Этот год считается годом рождения ПО в Индии, у них есть точный год. В это время в Румынии было больше программных инженеров, чем в Индии. Как у других коммунистических стран, у нас была своя экосистема. Это начало развиваться в начале 1970-х: школы, факультеты, исследовательские институты, специализировавшиеся в компьютерных науках. Технологические платформы. У нас на севере Бухареста было то, что мы называли электронной платформой, где я и работал. Там было 30–40 тысяч человек, как небольшая Кремниевая долина. Когда Индия начала думать о развитии своего программного обеспечения, они пригласили американских учителей, чтобы сократить разрыв в знаниях. Мы, румыны, сами получали знания, а это гораздо медленнее.
Зато сегодня Румыния – страна с самым большим количеством программистов на душу населения в ЕС и шестая по этому показателю в мире. Не могу не спросить Талпеша: как это сочетается с тем, что Румыния в ЕС – вторая беднейшая? Он охотно рассказывает, что одно другому, оказывается, не помеха.
– Когда вы размышляете о том, что значит быть бедным, вы не будете думать, что бедные могут иметь хорошее образование. Но у нас, и, я думаю, это так во всех коммунистических странах, была очень сильная система образования. Что было нашей спецификой: румынская система образования была создана инженерами-математиками. Если вы посмотрите на систему образования при коммунизме, она была очень сфокусирована на том, что мы сегодня называем STEM – science (наука), technology (технологии), engineering (инжиниринг), mathematics (математика). Очень, очень сильный фокус. Мы часто говорим о различных международных олимпиадах – по физике, химии, математике. Так вот та, что по математике, была создана румыном, одним из величайших математиков своего времени (Первая Международная олимпиада по математике прошла в Румынии в 1959 году, и до 1976 года эти олимпиады проходили только в социалистических странах. – И. П.). Система образования, даже до коммунизма – во время коммунизма образование стало обязательным и бесплатным для всего населения – но даже во времена королевства образование в Румынии фокусировалось на STEM. Это хорошее основание для технологий. В 1986 году мы проводили исследование, и в Румынии общее количество людей, работающих в IT, было намного больше, чем в Индии. Так что, я думаю, этот фокус на STEM – одна причина. Вторая, что интересно для Румынии, было развитие интернета. Здесь была жестокая конкуренция между провайдерами. В самом начале, когда интернет проник в Румынию, это был не один или два игрока, а тысячи и тысячи небольших – например, провайдер для нескольких сотен семей. И это создало потребность в интернете, люди стали привыкать к хорошей скорости, и в то же время это породило конкуренцию. Что было действительно хорошо, потому что позже Румыния стала одной из самых продвинутых стран мира, быстро принимающей самые новейшие интернет-технологии. Почему? Это основывалось на аппетите к интернету, на конкуренции, поглощении технологий. Румыния недостаточно велика, когда вы тестируете технологии на глобальном уровне, но достаточно велика, чтобы быть релевантной для тестов. Так Румыния стала чем-то вроде бета-тестера для новых технологий в области коммуникаций. Поэтому у нас одна из самых высоких скоростей интернета в мире. Если вы поедете по Румынии на машине, то увидите плохую физическую инфраструктуру, но что касается цифровой инфраструктуры, она у нас одна из лучших. Этот фокус на STEM-образовании плюс естественное развитие в очень конкурентной интернет-среде создали предпосылки для технологий. Третье. Я помню, что между 1999 и 2001 годом мы проводили исследование о проникновении компьютеров к потребителям. Это касалось образования: в конце 1990-х мы работали над некоторыми безумными проектами. Был очень интересный проект, один из первых на глобальном рынке, посвященный ebooks – цифровым книгам, направленным на образование, прежде всего, для студентов. Мы стали смотреть, как мы можем заимствовать эти ebooks в Румынии. Сейчас это бизнес моей жены, она занимается технологиями для образования. Вот тогда мы стали интересоваться, как сильно компьютеры проникли в Румынию, как здесь обстоят дела с цифровыми навыками и аппетитом к цифровым технологиям. В те времена персональные компьютеры были дорогими, и когда мы говорим «дешевый» или «дорогой», мы сравниваем стоимость с зарплатой. В то время в Румынии компьютер мог стоить от 6 до 12 зарплат. Сегодня вы покупаете компьютер с одной зарплаты. Так что для каждой семьи покупка компьютера была важным решением, чем-то вроде инвестиций. И во время этого исследования выяснилось, что многие родители рассматривают компьютер для своих детей как возможность открытия будущего. Мы были очень удивлены. Мы ожидали, что компьютеры проникли в сферу предпринимательства, но из-за дороговизны не проникли в семьи. И тут узнаем, что даже бедные семьи инвестируют в компьютеры, потому что видят в них возможность для будущего детей. Это была своеобразная вера населения, что, обеспечив своих детей технологиями, они создают пра