ались разными вещами, потому что был этот парадокс – что, мол, деньги будут. А сегодня нам уже 50, и завтра начнет болеть здесь, здесь, потому что такой возраст. Тем более у нас был очень сложный режим. И что мы будем делать? Мой тезис такой: вот была генерация свободы, была надежда, был взлет, а сейчас мы без надежды. Это парадокс, что мы в такой сложной ситуации. Наши родители тоже в сложной, но у них хотя бы пенсия есть, государство дало им маленькие двухкомнатные квартиры. Они в старости могли нормально жить, а мы сейчас в ситуации очень сложной. И мы начали это писать. Парень, директор журнала, в котором я это писал, говорит: давай спросим других. У нас очень много мнений было о том, что у нас было все, а сейчас ничего.
– Тогда были равны в неимении, а сейчас и не имеют, и не равны.
Мы разговаривали накануне президентских выборов, которые второй раз выиграл Клаус Йоханнис, этнический немец из Трансильвании, да еще и протестант. Весь Бухарест был увешан его предвыборными плакатами (справедливости ради – не только его, но и других 13 кандидатов), в которых он обещал согражданам «Нормальную страну». Помню, как смотрела я на эти плакаты и удивлялась: можно ли победить с таким обещанием? Не обидятся ли граждане, не станут ли задаваться вопросом: а что, мы до сих пор жили не в нормальной? Как показали итоги второго тура, граждане если таким вопросом и задались, то выбрали именно нормальную страну.
В ту неделю, что мы были в Румынии, мои собеседники говорили о выборах и политике охотно. Говорили, что общество меняется, что к власти идет новая генерация политиков (ну, тех, которых поддерживает Флорин Талпеш и наверняка другие бизнесмены тоже). Но Василе Ерну не скрывает скепсиса:
– Сейчас те, которые, как говорят, могут прийти во власть – это средний класс. Но они какие-то очень злые, потому что, мол, мы потеряли слишком много, у нас была большая надежда, а сейчас мы поняли, как сильно нас обманули. Говорят: виноваты вот те и эти. Но сложно понять, кто виноват, нас просто поставили перед ситуацией, и мы поняли, что потеряли почти все. Надо говорить, что так сложилась ситуация, где проблемы, и сказать новой молодежи, что дальше так жить нельзя. Не чтобы каждый за себя, этот процесс никуда не ведет. Мы верили в разные мантры – что, мол, придет свободный рынок, и все здесь будет. Ничего! Свободный рынок просто стер все с лица. И победили какие-то странные люди, за которых мы в 1990-е ничего не давали. Разные спекулянты, люди со связями в структурах. Это очень странно. Вот все люди, которые думали, что будут делать новости, будут делать фабрики – они все проиграли. И как-то очень неудобно, потому что страна не так хорошо выглядит, как мы хотели бы. Конечно, много изменилось. Разочарование большое, потому что у нас была большая надежда, мы верили, что все будет по-другому. А сейчас мы просто поняли, что очень много потеряли. Конечно, никто не говорит, что мы хотим обратно в коммунизм – это не про это. Это про то, что мы устроили такой мир, который работает против нас.
Он замолкает, отводит взгляд и смотрит в окно. За окном – окрашенная в серое стена. Мы в центре Бухареста, и в наступившей за нашим столом тишине слышен только звон трамвая за окном.
Если бы мой собеседник, пожелавший остаться анонимным, услышал слова Василе о том, что в Румынии произошло много изменений, он наверняка бы усмехнулся скептически: «Это поверхностное заключение, что много изменений. Фундаментальная проблема в Румынии – трудность участия в выборах. Новой партии нужно собрать огромное количество подписей. Кажется, что для участия в президентских выборах нужно собрать 200 тысяч подписей. Это почти невозможно. Первая кампания, которую я координировал, в 2016 году, была на выборах мэра Бухареста. Нам нужно было собрать 70 тысяч подписей, это было очень сложно, мы с трудом это сделали. Это огромное препятствие. Второе – доступ к фондам. Если вы новая партия, у вас нет финансирования, кроме того, что вы получаете от людей. Люди не слишком богаты, а если у вас есть принципы, вам трудно получить доступ к богатым людям, потому что богатые люди хотят получить что-то в ответ. Поэтому деньги – проблема, подписи – проблема, доступ в СМИ – проблема. У вас почти нет СМИ, только Facebook[2]. Это основные препятствия для участия в политике».
– Если бы я была нехорошим человеком, – провоцирую Антона Брейнера, еще одного человека из той генерации то ли большой надежды, то ли большого разочарования, о которой с такой болью говорит писатель Ерну, – я бы спросила: за это ли боролись румыны в 1989-м?
– Очень сложный вопрос, но я бы ответил, что да. Потому что разница между тем, что было до революции, и тем, что есть сейчас… До революции у нас был непогрешимый лидер, как папа, есть такая доктрина – о непогрешимости папы римского. А у нас точно так же – диктатор, который не мог ни в чем ошибаться. Сейчас – да, у нас много политиков, которых мы выбираем и, выбирая их, мы сами очень много ошибаемся. Но это уже наше право. Лучше иметь право ошибаться, чем не иметь его. Мне кажется, это значительный выигрыш. В Румынии только недавно реально появилось гражданское общество. Его не было, пока не появился проект добывать золото в горах Рошья Монтана, что грозило экологической катастрофой. И вот против этого проекта люди начали выходить на демонстрации. Сначала по несколько сот человек, потом по несколько тысяч, дошло до марша в 30 тысяч в столице. И тогда власти затормозили и отказались от этого проекта. А из этого движения выросла политическая партия, которая сейчас в парламенте – «Усере», переводится как «Союз за спасение Румынии» или «Спасите Румынию». Эта пария – голос проснувшегося населения. Я голосую за них. Про румын часто говорят, что они мягкие, как мамалыга, что из них можно лепить что угодно, но в какой-то момент, если очень сильно нажать, мы даем отпор.
– В Румынии, я знаю, протесты случаются достаточно часто и собирают много людей. Вы и сами протестуете? У вас активная гражданская позиция?
– Как вам сказать… Я не знаю, меняет ли что-то мое личное присутствие, но я считаю, что когда происходит что-то, что мне не нравится, я должен там быть.
В этих словах Антона Брейнера, как мне кажется, звучит надежда не только для него самого и его поколения. В них – надежда для всех, кто пережил хотя бы одну революцию.
Румынский китч
В это трудно поверить, но до 1990 года в Румынии ничего не слышали про Дракулу. А сегодня это ее самый знаменитый бренд. Но если вы ассоциируете Румынию только с ним, здесь обижаются: «Мы больше, чем Дракула!». И это действительно так, не сомневайтесь. Если вы полагаете, что Влад Цепеш – «колосажатель», оставлявший после битв поле поверженных врагов, корчившихся верхом на острых кольях, а потом приходивший по ночам, чтобы пить их кровь – здесь обижаются. «История Румынии», которую я прочитала перед приездом в страну, – серьезная книга, написанная серьезными местными историками, объясняет, что Влада называли Дрэгуля – «дорогой», и в Валахии, господарем которой он был, он – национальный герой. Отец его был награжден орденом Дракона, но это, конечно, не повод ассоциировать сына – смелого до безрассудства и жесткого до кровожадности – с Дракулой, которого создало воображение ирландского писателя Брэма Стокера. Известно, что когда он читал историю Валахии, ему очень понравилось имя Дракула, он даже отметил в своих записях, что «на валашском это означает дьявол». Вот так! Сначала имя впечатляет автора, потом автор волнует души читателей, а потом вся страна на нем зарабатывает. Кстати, когда в 1897 году роман был опубликован, Румыния в ее нынешних границах не существовала, а Трансильвания, где происходит значительная часть действия, входила в состав Австро-Венгерской империи Габсбургов. Помините, в главе о Венгрии я рассказывала про Трианонские договоры? Вот по ним Трансильвания и перешла к Румынии, и Дракула теперь работает на ее экономику. Сувениры, казино «Влад» и многое другое – все подыгрывает тем, кто уверен, что Влад Цепеш и есть отец всех вампиров граф Дракула. Так что это история про то, как роман – успешный, мрачный, леденящий кровь, бередящий воображение – может повлиять на жизнь целой страны. Знаете, Брэм Стокер, наверное, был гением, раз создал тогда и продолжает создавать сейчас у каждого, кто читает или смотрит, образ целой, считай, страны, который практически не имеет ничего с ней общего. Но мы верим!
В отношении Дракулы румыны как будто немного в растерянности: с одной стороны, Влад Цепеш в истории страны – куда больше, чем просто посасывающий человеческую кровь вурдалак. С другой стороны, тысячи туристов устремляются в Трансильванию – походить по земле, дававшей ему силу (читайте у Стокера о силе, которую дает родная земля), посмотреть на замки, имевшие к нему отношение, и прикупить сувениры, доказывающие: я там был, Дракулу видел, но выжил. Означает ли это, что Дракула – самый узнаваемый бренд (или бред, в этом случае такое значение тоже уместно) Румынии в мире? Это самый узнаваемый румынский китч в мире, говорят в музее китча, который расположен в самом центре Бухареста, в его Старом городе.
И это, скажу я вам, по-своему замечательный музей. А замечателен он тем, что его организаторы сумели посмеяться над собой. Они говорят, что их музей – лучший способ понять румынскую культуру и особенно субкультуру. И это практически единственное место в столице (не буду говорить за всю страну, но нельзя исключать, что и в стране тоже), где можно увидеть портрет Николае Чаушеску – бывшего кондукатора (вождя) социалистической Румынии. Он в разделе про коммунистическую пропаганду и «деревянный язык»: это когда на партийных и любых других собраниях говорили много, но непонятно, что хотели сказать. Ну, мы это тоже проходили – про «есть еще отдельные недостатки» и «вперед, по пути, начертанному…». Правда, люди в музее китча говорят, что и нынешние румынские политики язык этот освоили в совершенстве (или не забыли с тех самых времен), и что любой человек может им овладеть. Предлагают таблицу из четырех столбцов, предложения можно смешивать между собой в любом порядке, результат всегда будет таким, как нужно: звучать красиво и бессмысленно.