В музее китча говорят, что их экспонаты это на 40 % искусство, на 30 % – плохой вкус, на 25 % – ваши неправильные представления и на 5 % – невежество. Если вы, как и я, родились в СССР, вам практически все здесь будет не просто понятно, но близко почти до боли. Огромная часть музея – это типичная румынская квартира 1980-х годов. Может быть, у вас была румынская стенка? Ну, или спросите родителей – вдруг именно о ней они мечтали в молодости? Вот тут стоят именно такие стенки, телевизор, накрытый ажурной салфеточкой, а на ней – рыбка из разноцветного стекла. Знакомо? Ковер на стене: посмотрите, мол, как это смешно! Организаторы музея – люди молодые, я их понимаю, конечно, но мне этот интерьер – как родной, бабушкин, да я сама еще помню родительскую квартиру с ковром на стене. Причем вешали его туда не столько потому, что «красиво» и достаток, а чтобы спине теплее было, когда диван раскладываешь на ночь.
С точки зрения устроителей музея, цыганская культура – китч, чудотворные иконы – китч, строящийся уже много лет возле монстрообразного Дома народа не менее огромный храм Спасителя – тоже китч (одни только колокола обошлись в полмиллиона евро – огромная сумма для второй беднейшей страны ЕС). Смеясь, мы избавляемся от предубеждений и страхов, как будто говорят организаторы музея. И предлагают обсыпать себя деньгами, сидя на диване под ковром на стене – искупайтесь, мол, в роскоши, разве не об этом вы мечтали? Искупались? Прекрасно – идите строить светлое будущее. Купаемся, смеемся, строим.
Чехословакия. Страна, которой больше нет
В революционные 1990-е не только Советский Союз исчез с карты мира. Выросло поколение, которое не всегда знает, что с Таджикистаном и Узбекистаном мы были счастливы в одной стране, а с Польшей и Чехословакией – в одном «лагере». Социалистическом. Чехословакии тоже больше нет. Многие в Чехии и Словакии об этом жалеют.
Бархат революции потускнел
«Бархатная революция» в Чехословакии началась 17 ноября, в Международный день студента. Зная, чем она закончилась, теперь это кажется парадоксальным, но исторический факт: первую демонстрацию ноября 1989-го на Вацлавской площади организовал комсомол в память о студентах, погибших во время нацистской оккупации. Власти поставили лишь одно условие: чтобы участники несли цветы. Во избежание провокаций диссиденты в манифестации не участвовали, но и без них чешские комсомольцы призывали к реформам. Спецслужбы демонстрацию разогнали, 500 человек получили ранения. И дальше – как снежный ком: 18 ноября студенты и актеры объявили забастовку, 19 ноября возник «Гражданский форум», по стране прокатилась волна митингов. 24 ноября в отставку ушло все руководство компартии, митинги 25 и 26 ноября в Праге собирали по полмиллиона человек, а в забастовке 27 ноября приняло участие почти 75 % населения Чехословакии. 29 ноября парламент отменил статью о ведущей роли компартии, а в декабре государством уже управляло некоммунистическое правительство, председателем федерального собрания стал архитектор Пражской весны 1968 года Александр Дубчек. 29 декабря президентом избрали диссидента и писателя Вацлава Гавела. Через три года произошел «бархатный развод».
Работая над этой книгой, я сделала шестнадцать интервью в двух странах, и многие из тех, с кем я беседовала, уверены: за распадом федеративного государства стояли амбиции двух политиков – тогдашних премьер-министров Чехии и Словакии Вацлава Клауса и Владимира Мечьяра, а главной жертвой «бархатного развода» (названного так благодаря бескровной мягкости) стала страна Чехословакия. 1 января 1993 года Чехословакия исчезла, на карте появились две страны: Чешская Республика (население 10,8 млн человек) и Словацкая Республика (население 5,46 млн человек). «А ведь если бы мы были единой страной, с нами больше бы считались в мире!» – мечтательно говорят сегодня и чехи, и словаки.
За прошедшие годы эйфория прошла, и многие свободы, за которые раньше сражались, сегодня стали такими естественными, что поколение, родившееся после 1989 года, даже не понимает, что когда-то путешествовать по миру было если не невозможно, то как минимум очень сложно, что на выборах в парламент никакого выбора фактически не было. Другое дело, что несомненное демократическое достижение – свободные выборы – сегодня не слишком радует даже их отцов, которые шли на баррикады за право выбирать. А сегодня далеко не всегда этим правом пользуются: явка на голосование – а сейчас, в отличие от времен социализма, выбор есть, да еще какой! – последние годы опускается все ниже, демонстрируя удивительную вещь: никогда еще избиратели не были так равнодушны к тому, кто управляет страной.
В год 25-летия Бархатной революции опросы общественного мнения в Чехии и Словакии показали, что новым периодом в развитии своих стран недовольны 54 % чехов и 70 % словаков. Нет, это не значит, что они хотят возвращения к «старым добрым» коммунистическим временам, это означает, что в 1989 году демократию они представляли себе иначе. Ответственность за это, по словам бывшего премьер-министра Чехии Богуслава Соботки, несут «политические предприниматели, приватизировавшие некоторые общественные функции», и коррупционеры. Потому что в Чехии тоже было все то, через что прошли жители бывшего СССР: непонятная приватизация и неожиданные миллионеры, ставшие серьезными политическими игроками. В 2017–2021 годах премьер-министром Чехии был миллиардер Андрей Бабиш, четвертый в списке самых богатых людей страны, основатель партии ANO («Ассоциация недовольных граждан»). Все эти годы его настойчиво обвиняют в сотрудничестве с органами безопасности во времена ЧССР и в игнорировании люстрации. Но он победил: «под него» изменили закон, и теперь для того, чтобы стать министром в правительстве Чехии, справка о прохождении люстрации уже не нужна. Кстати, после победы «бархатной революции» (и, как многие говорят, в страхе перед люстрацией) Чехословакию покинули почти 220 тыс. человек. Должны ли мы считать их новыми диссидентами?
Но все же главный итог осени 1989 года в том, что две трети чехов и более половины словаков считают, что смена режима того стоила, и жизнь стала лучше.
Человек, убивший Чехословакию
Журналисту встретиться с первым премьер-министром независимой Словакии Владимиром Мечьяром (одним из тех двоих, которые, по мнению многих, «развалили» Чехословакию) дело почти безнадежное: словацким и чешским СМИ интервью он почти не дает. С этим я уже сталкивалась, когда готовилась к разговору с последним генеральным секретарем ЦК СЕПГ Эгоном Кренцем: он не дает интервью немецким журналистам, но мы с ним все же смогли поговорить. Вдохновленная этим, я решила проверить на практике «теорию пяти рукопожатий»: попросила попробовать организовать интервью тогдашнего посла Беларуси в Словакии Владимира Серпикова, а он попросил Йозефа Дольника (удивительный человек, интервью с ним читайте ниже), у которого, как он знал, были выходы на людей, которым Владимир Мечьяр все еще доверяет (а доверяет он не многим), те попросили кого-то еще, и вот мы едем в небольшой курортный городок Тренчьянске Теплице в 150 км от Братиславы. Разыскать дом бывшего премьер-министра удалось не сразу, мы заблудились среди разбросанных по живописным холмам улочек. Останавливались и спрашивали у прохожих: «Как проехать к Владимиру Мечьяру?». Каждый знал и охотно объяснял. Нам показалось, что соседством с ним горожане гордятся, а самого его любят, несмотря на то, что официальное отношение к нему куда более сложное. Впрочем, к фигуре такого масштаба отношение простым не бывает ни в какой стране.
Владимир Мечьяр трижды был премьер-министром, дважды исполнял обязанности президента. То, какой стала Словакия сегодня, во многом его заслуга. На парламентских выборах 2010 года возглавляемая им «Народная партия – Движение за демократическую Словакию» впервые не вошла в парламент. Владимир Мечьяр спел – в прямом смысле – коллегам прощальную песнь и уехал, как он сам сказал, «медитировать в леса». «В лесах» у него действительно есть небольшой домик, почти, говорит, пастуший, там у него овечьи пастбища, и это прекрасное место для уединения. Но мы встречаемся с ним не в домике для медитаций, а в большом семейном доме, где уютно пахнет едой (нас потом накормят обедом, к которому подадут отличную сливовицу – у жены Мечьяра небольшой бизнес по производству этого популярного в Словакии алкогольного напитка). Мы устраиваемся в небольшой комнате с камином и начинаем беседу, к концу которой у меня будет ощущение, что бывшему премьеру нужно выговориться: он устал от непонимания.
– Когда началась «бархатная революция» в ноябре 1989 года, думали ли вы о том, что через несколько лет Словакия станет независимой?
– Надо сказать, что в этой революции, которую назвали бархатной, было несколько этапов. На первом это был демократический социализм, демократия в социализме.
– Как у нас это называли: социализм с человеческим лицом.
– Через несколько недель подключилась Хартия-77 – будет демократия, будет свобода. А люди не очень видели то, что за всем этим будут те перемены, которые потом случились. Это была первая половина 1990 года. Потом уже пошло по-другому. У основания Чехословакии стояли два словака – Масарик и Штефаник, и Масарик не очень гордился тем, что словак. Но, несмотря на это, сказали, что словаков нет, есть единый чехословацкий народ, а вы только часть этого народа. После того как пришла Чехословакия, началась очень твердая борьба против словацкого национализма. В 1960-х годах начали говорить, что мы два народа, две нации, нам надо сотрудничать, но каждый за свое. Это проявилось очень сильно в 1968-м, фактически федерации не было, было децентрализованное унитарное государство. Этот вопрос потом поднялся в 1990 году – равноправие в федерации, и не был принят. Говорили: это Мечьяр создает проблемы, не будет Мечьяра – не будет проблемы. Но я ушел, а проблема осталась. Это движение за самостоятельность было настолько широкое, что некоторые шаги федерации были против словаков. Например, у нас была очень развитая промышленность – производство оружия. Гавел, не советуясь