После революций. Что стало с Восточной Европой — страница 69 из 82

ни с кем, поехал в Соединенные Штаты и сказал: «Останавливаем». Но остановили только в Словакии. Здесь с утра до вечера стояли 100 тысяч безработных, и никто не знал, что им сказать. Были огромные инвестиции в энергетику, атомная станция – все остановим, не будет. Безработица выросла почти до 20 %. Между Чехией и Словакией цены на товары и службы устанавливались административно. И чехи думали, что они работают на нас, мы думали, что отдаем им. Так что многие из экономических реформ были не в пользу Словакии. И в Чехии настроения были такие: если словаки недовольны, если говорят, что им для развития, для решения вопросов в социальной сфере надо больше денег, мы лучше будем без них. Мы говорили: слава богу, мы будем одни.

– Что это было за ощущение – мы будем сами, у нас все получится, мы строим новую Словакию. Был такой подъем?

– Там, где 900 лет не было государства, но всегда какое-то другое, мы всегда к кому-то присоединялись, возникло историческое чувство: быть самостоятельным. Строить государство и сложно, и нет. Опыта не было, но вдохновение огромное. И все построили за десять месяцев. Не было даже здания, служащих, своей валюты, не было опыта, надо было подбирать людей, которые хотели и умели. И все делалось очень, очень быстро. 1 января 1993 года многого не было, а 1 января следующего года мы уже ставили вопрос не о строительстве государства, а о том, чтобы строить экономику. Мы называли это национальной программой развития Словакии. Потом все пошло очень быстро по темпам роста, темпам укрепления валюты, у населения росло убеждение, что мы можем жить одни, и что не надо бояться такого шага. До того было очень много разговоров про то, что будет война, что экономически не выдержим, что нет опыта руководства, поэтому не надо это делать – пугали людей.

– Кто?

– Мы имели большую оппозицию в лице Госсекретаря США, которая была родом из Чехословакии…

– Мадлен Олбрайт.

– Олбрайт. И она нас так критиковала! (На лице Владмира Мечьяра появляется усмешка.) Так что три года были сомнения, сможем ли мы вообще выдержать. Совет Европы сделал вывод, что три года – и Словакии не будет. Но, слава богу, Словакия существует. Предпосылки были в народе – надо с ним сотрудничать, и будет результат. Например, на переход из федеральной в национальную валюту было две недели, войти в международный валютный рынок – полгода. И еще полгода с нами никто разговаривать или сотрудничать не хотел. Это был самый трудный момент – изоляция через финансовую сферу. Выдержали. Нас приняли все, весь мир. Мы радовались и думали, что теперь все будет по-другому. Но в мире уже не было двух центров, остался один, и он говорил: «Я победил!». А тому, кто победил, принадлежит все. С этим надо было научиться жить. У нас не было финансовых резервов, и нам сказали: «Вы получите столько кредитов, сколько хотите». Первые кредиты получили из Международного валютного фонда, и узнали, что не только надо деньги вернуть с процентами, но есть и политические условия: говорят, что вы должны делать, как дальше продолжать ограничения. Мы потом отказались идти по такому пути, наш был лучше. Еще вопрос собственности. То, что произошло, не очень выгодно для государства и общества. Почти все отрасли перешли в частные руки, прежде всего, зарубежных участников. Правда, было давление: интеграция (имеется в виду вступление в ЕС. – И. П.) будет? Когда? «Вы это отдаете». Был кризис, инфляция, неплатежеспособность – все было. «Отдавайте». Мы сопротивлялись до 1998 года.

Владимир Мечьяр умолкает, отпивает кофе и аккуратно ставит чашку с широким золотым ободком на блюдце. Я молчу. Слышно, как позвякивает фарфор. Видно, что обо всем этом он уже много раз думал, но не слишком часто говорил.

– С интеграцией вопрос стоял не «вы вступаете», а «мы вас принимаем». Обратите на это внимание. В 1998 году совершился большой переворот, который шел не изнутри страны. После 1996 года, когда мы отказались от приватизации, начался кризис в банковской сфере, потом в энергетике и так далее. Началась борьба за новое правительство. Был очень значительный третий сектор, который здесь выполнял политические задачи. Прежде всего, это организации, которые поддерживаются из бюджета США. Мы с ними воевали, но не совсем разобрались, как они действуют. Было и экономическое давление, и политическое, и выборы выиграли, так что уже не было сил держать курс на национальное развитие Словакии. Когда возникает вопрос, как это все было, нужно решать пять основных принципов. Первый – политический: создать государство, политическую жизнь, завязать контакты за рубежом и так далее. Второй – экономический: был большой кризис. Социалистической системы не стало, надо строить что-то новое. Хозяйственное сотрудничество очень тяжело шло: все распалось, платежеспособности не было, товаров не стало, все нужно перестраивать. Правда, это перестроение каждый видел по-своему: мы – как получить прибыль, другие – как получить собственность. Взгляды были разные. Дальше – перестройка социальной системы. Она должна была перейти от системы солидарности к принципу личной ответственности за то, как ты себя ведешь. Очень серьезный вопрос – как дальше развиваться в духовной жизни, как общество, прежде всего, христианское, удержать на этой немного консервативной базе, на моральных принципах. И вот там мы начали встречаться с неолиберализмом. В нем есть положительное, но не все. Он очень ослабляет чувство социальной солидарности и власть. С другой стороны, мы встретились с новым, с тем, что главное – не человек, а потребитель, а это совсем другое. Означает: перестроим жизнь так, чтобы ты покупал, твоя цена в том, сколько и как покупаешь. Мы даем тебе все возможности покупать. Но бывает очень много нравственного мрака в таких отношениях.

– Человека не видно.

– Да, не видно за этим людей. Начинают сравнивать – сколько на себе, сколько около себя. Когда человека ценят по тому, как он выглядит, это очень плохо. Программа национальной экономики, национального развития перестроилась на то, что надо делать то, что говорят в Вашингтоне. Это должно быть на первом месте, никогда нельзя выступать против. Что говорят в Брюсселе – не возражать. Был случай: нам оттуда сказали, что у нас что-то неправильно, мы отправили члена правительства с разъяснениями, а ему там: «Безразлично, что вы думаете, будет так, как мы говорим». (Горько усмехается.) Вопрос не в том, что мы хотим быть солидарными, а в том, что должны ими быть. Хочешь не хочешь, а надо.

Это звучит горько, и многие политики из Восточной Европы, даже действующие, думают во многом так же, как Владимир Мечьяр. Но не скажут этого вслух, пока они политики действующие. По сравнению с ними у Мечьяра преимущество: он может говорить, что думает. Он за это свою цену – в том числе изгнанием из политической жизни Словакии – уже заплатил. А я вспоминаю наш разговор с Федором Лукьяновым (я цитировала его в главе о Румынии) – о том, что в новых геополитических обстоятельствах у стран Восточной и Центральной Европы выбора – вступать в ЕС или оставаться самостоятельными – по сути, и не было. В одиночку никому не выжить.

– Были и шаги, которые в политике нас опозорили. Через территорию Словакии американцы бомбили Сербию. Правительство, которое пришло после меня, это позволило. Мы были в позорной войне в Ираке. Позорная война в Афганистане – там нечего было делать. Но то были войны «солидарности», мы должны были. То же самое на Украине. Это не вопрос правды, это вопрос власти и влияния, а мы должны подчиняться этому. Все проводится влиянием организаций третьего сектора. Как проводить политику руками собственных граждан? Переработать мнение, искать проблему, любой способ дискредитировать руководство. И так перерабатываются политические системы. Мы сейчас уже знаем, что такая большая программа первой была в Словакии, потом в Хорватии и по всей Центральной Европе – расстраивались государства, которые не были солидарны.

– Какие главные достижения Словакии за годы независимости? Министерства иностранных дел, как я понимаю, не было вообще? Его, как и многое другое, пришлось создавать с нуля?

– При Чехословакии какие-то органы были, но региональные, без влияния, без власти. Имели здравоохранение, школы, культуру, мелкую торговлю. Но все центральные органы были в Праге. И когда мы начали строить государство, не было ни одного министерства. Мы ведь никогда не делали государственную политику, все указания получали из Праги. Так что да – все надо было создать. Министерство финансов впервые делало самостоятельный бюджет. Мы тогда не знали, насколько сильна экономика Словакии: выдержит или не выдержит.

– Где вы брали кадры? Это были только местные или, может быть, часть словаков, которые работали в Чехии, приехали?

– В Чехии была такая истерия: «Если словаки хотят, пусть идут, отпусти их». Так что оттуда очень мало кто приехал, очень мало помогали. Мы искали дома. Учились и искали. Открылись двери для очень, очень многого. Вторая проблема: никаких министерств не было. Иностранных дел не было, обороны не было. Министерство внутренних дел – символично. Министерство сельского хозяйства – были люди, кадры на месте, там было не очень тяжело. Министерства культуры, образования, здравоохранения – это было не сложно. Все остальное надо было построить. И мы построили за несколько месяцев. Сколько раз решались вопросы так: пригласил человека, сказал «ты основывай, будешь министром – ищи. Ищи здание, людей, подчиняешься мне, через два месяца надо дать результат».

– Наверное, для многих это была не столько радость, сколько вызов.

– Огромное большинство принимали это именно так.

– Скажите, а было вдохновение, что вот мы строим новую Словакию, теперь мы сами, и у нас все получится? Было?

– Было, и не только наверху. У всех граждан: верили, пошли, подняли. Мы смогли остановить все экономические реформы, которые шли из Праги, пойти своим путем, и уже на второй год самостоятельности перешли из минуса в плюс, до 1998 года держали 8 % роста. Искали внутренние ресурсы. У людей появилась возможность показать, и они стремились. Не было препятствий, правительство помогало – прежде всего, своим.