– А как вы сами перестраивались на новую систему?
– Честно? Я и сегодня не перестроился. Тяжело. Когда вы работаете 40 лет, из этого 21 год коммунист… Я тем наверху, с которыми был знаком и которые теперь говорят: «Ты знаешь, как было, что мы могли делать», говорю: это вы продали. Два миллиона коммунистов было в Чехословакии, а вы продали всех чехословаков. Вот и все.
– А что получили взамен?
– Знаете, как у вас говорили: жадность фраера сгубила. Все за деньги, за эти модные вещи.
Разводит руками и посмеивается в белую бороду. Но смех этот такой… нет, не добрый.
– Как изменились условия работы после того, как Словакия вступила в ЕС? Проще стало работать?
– Моей компании сложнее. Как я могу у больших фирм выиграть тендер в строительстве? Словацкая компания не выиграет, хотя она сделает быстрее и дешевле. Не говорю сейчас, что будет лучше по качеству – может, одинаково. Но выиграют все равно иностранные.
– Почему?
– Вот и я сам себе задаю этот вопрос: почему?
– И как на него отвечаете?
– Это ненормально. Все через деньги. Сейчас начинают контролировать тендеры, говорят, что сговариваются. Раньше как было? Я проектировщик. Когда мы проектировали предприятие, готовилась смета. Отдал генеральному поставщику, инвестору, оставил себе. Через три недели встретились, обсудили. Это и была стоимость стройки. Сегодня чем меньше даете стоимость, тем больше шансов выиграть тендер. Но это нелогично. После того как начнут строить, та компания, которая выиграла благодаря самой низкой цене, начинает добавлять: этого там не было и этого. И цена меняется. Тут ко мне как-то один американец пришел и сразу начал учить жить. А потом написал на меня письмо, оно мне в руки случайно (хитро посмеивается) попало. Так в этом письме он писал: как я могу быть хорошим капиталистическим директором компании, если у меня в библиотеке есть «Капитал» Маркса? А я говорю: ребята, раз вы не понимаете, я объясню. Вот во втором томе написано: «Добавленную стоимость можно получить только в процессе производства». А вы говорите, что банк может заработать на одном долларе тысячу. Как? Где? Из какой энергии? Раньше было ясно: добавленная стоимость предприятий, из нее прибыль, развитие, отчисления в социальную сферу, все вплоть до магазинов, бизнеса, торговли – торговая маржа, а в банке шли проценты. Каждому было ясно, как работала экономика государства. Почему сегодня делают по-другому?
– А многие ли из ваших комсомольцев, коммунистов, которые до революции занимали должности в партийном аппарате, стали, как вы, бизнесменами?
– Да. А куда идти? Меня нигде не брали на работу, я должен был позаботиться о себе сам.
– Почему не брали?
– Глоговец – малый город, все друг друга знают. Когда начался переворот, мне начали диктовать, а я им говорю: ребята, не пытайтесь, мне коммунисты 21 год не говорили, что делать, так и у вас не получится. Знаете, я прошел хорошую школу (хитро улыбается в бороду).
…Без сливовицы все же не обошлось. Йозеф Дольник может быть настойчивым и убедительным – видно, благодаря этим качествам он и в социалистические времена был уважаемым человеком, и в капиталистические не пропал. Хотя, как сам признается, так и не перестроился. Мы расстаемся, и еще много дней я переживаю нашу встречу и думаю, почему он был так откровенен, почему держит в офисе весь этот ленинско-сталинский антураж? Вызов? Или, может быть, этому есть более простое объяснение: он всегда был таким – прямым до резкости, не боящимся высказывать свою точку зрения. Думаю, именно так. В момент нашей встречи ему было 74 года, он еще полон сил, у него ответственность за своих работников (до 2005 года под его началом было 500 сотрудников, с тех пор их количество постоянно сокращается – он сознательно уменьшает размер компании) и новое совместное предприятие по производству малых погрузчиков («Так, поиграться немножко», – говорит, усмехаясь). Он так и не принял перемены в своей стране. Что не помешало ему в эти перемены вписаться. Да, именно это и кажется мне главным противоречием: возможность найти свое место в новых условиях, внутренне их не принимая. Оказывается, и так можно.
Все упирается в деньги
Вендула Гржебикова – моя учительница чешского. Человек позитивный, язык с ней учится хорошо, весело и – главное – эффективно. Мои самые любимые уроки – те, во время которых учебники мы даже не открываем, а все время говорим. И для языка полезно, и о жизни страны больше узнаешь. В общем, договориться о разговоре на тему «тогда и сейчас» с пани Вендулой (это уменьшительное от имени Вацлава) было нетрудно.
Ко мне на чай пани Вендула пришла с дочерью Иваной, блестяще сдавшей выпускные экзамены в специальной школе (аналог нашего техникума), где она изучала книжные информационные системы. Следующий шаг – университет. Ее мама была как раз студенткой, когда произошла «бархатная революция», перевернувшая жизнь страны и всех ее граждан.
– Мы с моей приятельницей смотрели на «бархатную революцию» как на возможность не ходить на занятия, – смеется, – а потом изменилась политическая ситуация. Я тогда училась, знала, что буду учительницей. Изменения были в том, что мы больше не изучали марксизм-ленинизм, и у нас было на один экзамен меньше. Это было хорошо, но на самом деле не очень сложно, потому что у нас был хороший учитель, пожилой мужчина, он относился к своему предмету как к физкультуре – не делал из него драмы.
– Каких перемен в жизни вы ожидали?
– Главное было путешествия, что у нас будет много возможностей ездить за границу. Что не надо будет учить этот ненужный марксизм-ленинизм. И что мы больше не будем бояться говорить, что хотим. Мы с нашими учителями уже дискутировали, уже открыли возможность говорить о проблемах. Было ощущение, что нам больше не нужно бояться, что можно обо всем говорить, но мы еще не были политически готовы.
Наверное, радовавшаяся возможности «говорить правду» в 1989 году Вендула Гржебикова и подумать тогда не могла, что в ноябре 2023 года, по опросам общественного мнения, проведенного агентством Median, 59 % чехов скажут, что в их жизнь вернулась цензура и ограничения свободы слова, а половина населения иногда боится открыто выражать свое мнение. И что в ноябре 2023 года больше половины чехов будут бояться потерять свободу в будущем, и почти 25 % из них будут думать, что уже живут в ситуации несвободы.
После «бархатной революции» такая система как распределение выпускников вузов исчезла. Но Вендуле повезло: ее пригласили на работу сразу три школы. К тому времени она была замужем, муж работал шахтером в городе Усти-над-Лабем.
– Я вышла замуж еще до того как поступила в институт, мой муж уже работал, пришел из армии. Нам предложили остаться в Усти. Мы получили квартиру, она не была новая, мы сами ее отремонтировали. Тогда каждая молодая семья могла получить от государства кредит. Мы его взяли и купили мебель для гостиной и спальни. Кухня там была, некрасивая, но была.
– Что было лучше тогда, а что лучше теперь?
– Когда Ивана стала ходить в школу, историю там преподавали уже по-другому, чем у нас. Сами знаете, что мы имеем в виду – освобождение и тому подобное.
– Интересно, как молодежь смотрит на то время, когда была социалистическая Чехословакия, как они относятся, как оценивают, – обращаюсь к Иване.
– Тогда молодые люди не могли слушать музыку, какую хотели. Знакомые мне говорили, что человека с длинными волосами могли схватить и остричь прямо на улице. Не знаю, насколько это правда.
– Да, хватали и остригали им волосы, – подтверждает мама, а я вспоминаю популярный в перестроечные времена фильм «Меня зовут Арлекино», там был такой эпизод.
– И если на улице видели человека с длинными волосами, то относились к нему с подозрением: наверное, у него были какие-то антиреволюционные настроения, или он критиковал, – говорит Ивана.
Жизнь изменилась, но не все перемены нравятся Вендуле и ее поколению:
– Мы в Чехословакии выращивали картошку, свиней, торговали с другими странами. Но такого не было, чтобы кто-то нам говорил «не смейте это делать», как сейчас. У нас нет своего сахара, своего риса, потому что это запрещено. После революции пришло много бизнесменов из других стран, которые купили наши предприятия за копейки. А были и те, кто 40 лет жили в Германии, Австрии или Франции, а потом приехали сюда и вернули свое имущество по реституции. Сами жили за границей, перед войной у них тут были бабушка или дедушка, их имущество было национализировано, а после революции им все вернули – и земли, и исторические памятники. Было такое, что людей выселяли из домов. Говорили, что для ремонта, люди уходили на другие квартиры, а потом уже не могли вернуться, а эти квартиры продавали очень дорого иностранцам или богатым людям.
– Опросы показывают, что больше половины словаков и чехов считают, что сейчас хуже, чем было до революции. Это правда?
– Молодое поколение видит иначе. Я верю, думаю, это не пропаганда. Это не то, что у нас ничего нет. У нас все есть: автомобили, телефоны, планшеты, можем ездить за границу, в том числе учиться и работать, но все упирается в деньги. Если хотите работать, то в некоторых регионах работу вообще не найдете. Или как в Карловых Варах – работу найдете, но денег на нормальную жизнь не хватает. При социализме у нас, конечно, не было зимой арбузов, клубники, авокадо и даже помидоров. Сейчас есть, но они же невкусные! У клубники, помидоров нет вкуса, это все какая-то химия. Но тогда казалось, что нам этого очень не хватает.
– Ивана, почему сейчас лучше, чем при социализме?
– Сейчас есть выборы, и мы можем выбирать лучшего. Можем путешествовать. Можем слушать музыку, какую хотим. Имеем больше товаров. Но мы не можем только учиться, должны еще и работать. И работать надо чуть не до смерти.
– При том социализме, – вступает Вендула, – все должны были работать. Это была наша обязанность. Но правда и то, что у нас было право на работу. Вот, например, человеку 55 лет, он потерял работу, и никто его не берет. От этого люди сейчас имеют проблемы со здоровьем: столько самоубийств и психических проблем, а тогда можно было поступить на работу и