В Чехии один государственный язык – чешский, но словацким можно везде пользоваться официально. И в Словакии то же самое в отношении чешского языка. Председатель Конституционного комитета Парламента Словакии Роберт Мадей подтверждает: «Наши языки очень похожи. Настолько, что наши граждане имеют право обращаться в чешские госучреждения и суды на своем родном языке, словацком, и, наоборот, чехи могут писать заявления в словацкие государственные органы на родном чешском языке. Это обеспечивает комфорт людям из обеих стран и напоминает о нашем общем прошлом».
У меня есть знакомый словак, который много лет живет в Праге, и даже не делает попытку выучить чешский. Говорит, его и так все понимают. Правда, молодое поколение хуже. Вот и учительница Вендула Гржебикова признается, что ее 20-летняя дочь Ивана почти не понимает словацкий: «Когда мы были маленькими, читали словацкие сказки и все понимали. Мы даже не улавливали, что они говорят не так, как мы». И рассказывает о том, что в Чехословакии вечерние новости всегда шли на двух языках: одна новость на чешском, другая – на словацком. А сегодня, рассказывает пани Вацлава, когда Ивана начинает смотреть по телевизору передачу на словацком языке (они идут без перевода), быстро переключает на другой канал: для того, чтобы полностью понять смысл, нужно напрягаться и в уме все-таки переводить. Навык двуязычия, с которым люди в Чехословакии жили много лет, молодое поколение утратило. Наверное, если бы я рассказала это Йозефу Дольнику, он бы спросил: «Ну, так когда было лучше?» и хитро улыбнулся бы в бороду. Да и Владимир Мечьяр соглашается: «Словаки больше знают чешский, чехи словацкий язык уже забывают, эта разница существует».
«Чем чехи отличаются от словаков?» – спрашиваю у Дольника. На какое-то мгновение задумывается, а потом: «Словаки трудолюбивые, это правда. Но то, что они завидуют друг другу, это тоже, к сожалению, правда. Чехи больше поддерживают друг друга, у них исторически всегда было больше производства, им лучше удается зарабатывать деньги. В этом они очень умные. Они всегда говорят: «золотые чешские ручечки». И посмеивается.
Жаль, что его не слышит директор компании «Мавел» чех Ян Шип. Несмотря на то что у него другой взгляд на разделение Чехословакии, кое в чем с паном Дольником он согласился бы:
– Здесь, в Чехии, есть люди, которые рады, что мы разделились, но есть и те, которые хотели бы сохранить Чехословакию. Я не хочу, чтобы выглядело, будто я критикую словаков или что я националист. Но я не знаю, позволила ли бы Словакия, чтобы чех был премьер-министром в их стране (это опять про Андрея Бабиша. – И. П.). Не знаю, возможно ли это, чтобы в словацких компаниях было столько директоров чехов, как в Чехии словаков. Да, в Словакии выпускают больше автомобилей, но… Знаете, Карлов мост старше Америки, а я не знаю, Словакия в то время была южная Польша или северная Венгрия. Я бы хотел, чтобы чехи могли гордиться не только Швейком, но и своими долгими традициями. Во время Австро-Венгерской империи мы были ее индустриальной базой. И если бы наш вице-император Франтишек д’Эсте, который жил здесь в замке Конопиште, не погиб в Сараево (он имеет в виду эрцгерцога Фердинанда, убитого в 1914 году в Сараево, его смерть стала поводом для начала Первой мировой войны. – И. П.), Европа, возможно, была бы другой. Пруссия соединилась бы с Австро-Венгрией, и это был бы очень сильный игрок против царской России. И когда я смотрю на мир через эту макроэкономику, мне все равно, успешны сегодня словаки или нет. У них есть евро – хорошо, поздравляю. Есть постоянно какое-то напряжение между чехами и словаками.
– А мне говорили, что чехи не относятся к словакам как к иностранцам.
– Я думаю, что нам, чехам, все равно. Мы любим хорошие отношения. Мне все равно, это еврей, мусульманин или кто-то еще. Мы делим людей на хороших, плохих, честных и бандитов. И у нас очень много друзей в Словакии.
– Я пытаюсь понять, что такое чешский национальный характер. Некоторые говорят, что это Швейк, но мне кажется, что чехи это гораздо больше, чем Швейк.
– Правильно. Несколько раз проводили опросы – гордятся люди тем, что они чехи или нет. Я должен гордиться, потому что родился здесь, здесь живут мои родители, дедушка-бабушка меня воспитывали. Я думаю, что чехи – это народ, у которого нет ненависти. Сложный вопрос, очень сложный. Чехи никогда не воевали, а ведь мы могли воевать в 1938 году.
– Но не стали.
– Не стали… – замолкает, и мне кажется, что он переживает эту историю как нечто совсем недавнее и личное. – Но кто чехи? Ян Гус первый в XV веке критиковал Ватикан, его сожгли, а Лютера уже не сожгли. Иржи из Подебрад – первый король, который принес принципы Евросоюза. Самым крупным императором в Европе был Пржемысл Оттокар II в XIII веке – его убили, его боялись. Мы, чехи, странный народ, я думаю, что мы крестьяне, но не славяне, мы больше похожи на кельтов. Мы верим в себя, мы маленький народ, триста лет с 1620 года были под Австро-Венгерской империей. В 1938 году наши современные братья из Евросоюза, французы и англичане, подписали соглашение с Гитлером и Муссолини (имеется в виду Мюнхенское соглашение 1938 года, по которому Судетская область Чехословакии передавалась нацистской Германии, представители Чехословакии в переговорах не участвовали. – И. П.). А сегодня ни Франция, ни Англия не думают, что были в чем-то виноваты. Приезжаете во Французские Альпы, они там говорят: «Вы – посткоммунистическая страна», а я отвечаю: если бы не ваш премьер, подписавший с нацистами договор… В 1920-х мы были на более высоком уровне, чем Франция. Нас подвели, нас очень подвели. То же самое было в 1968 году (имеет в виду Пражскую весну и ее подавление странами Варшавского договора. – И. П.). Я думаю, что Брежнев не виноват, там снова виноваты структуры, которые это позволили. Остается только верить в хорошие отношения. Я думаю, что теперь начинается эпоха, когда заканчивается демократия, но политики не хотят на эту тему говорить. Бог знает, как будет. Надо, чтобы остались правда, уважение, доверие, а не лицемерие и обман.
– Один из моих собеседников сказал, что чехам свойственно обостренное чувство равенства, и это одна из основных чешских ценностей.
– Чехия настолько маленький народ… Надо стараться держать такую линию, чтобы было в пользу Чехии, но не было стыдно за свои поступки. Чех много раз как Швейк, мы говорим – ни рыба, ни рак. С другой стороны, мы такие маленькие, что не можем влиять на мировую политику. Для нас всех очень важно сохранить Европу на своих исторических корнях.
Все-таки у каждого человека – собственный взгляд на историю своей страны. Владимир Мечьяр, думаю, с Яном Шипом не согласился бы: «До 1915 года словаки больше сотрудничали с хорватами, чем с чехами. У словаков есть сильное чувство славянства, – говорит он. – В IX веке словаки много дали христианской культуре. Здесь было первое епископство. Здесь первый раз узнали язык наших предков как четвертый мировой язык. Князя Великой Руси в Киеве к христианству привел словацкий священник. Так что это влияние было, но потом мы все потеряли».
Зато чехи не любят вспоминать, что главный герой их современной истории Томаш Гарриг Масарик (в каждом чешском и словацком городе есть улица его имени) был наполовину словаком, наполовину немцем. Но, как говорится, из песни слов не выкинешь… «Словацкий национальный характер, он какой?» – спрашиваю у Мечьяра. «Словаки люди трудолюбивые, у нас такое отношение к семье: любим развлекаться, но умеем много работать. Гордость есть, мы прожили тысячи лет без государства, но сохранили культуру и язык. Плохо, что завидуют друг другу, даже болезненно. Много мелких ссор, на это тратится много сил».
И чехи, и словаки гордятся собой и своей историей, тем, что удалось сохранить язык и культуру: «Пока триста лет владели нашей страной австрийцы, нам надо было что-то делать», – говорит председатель Коммунистической партии Чехии и Моравии Войтех Филип. Но сохранить страну единой они все же не смогли.
И вновь продолжается бой. Вместо заключения
Тридцать лет без железного занавеса – время подводить итоги. Ноябрь 1989-го – судьбоносный сначала для Восточной и Центральной Европы, а потом и для всего мира: Советский Союз ослаб и «отпустил» бывшие социалистические страны, и баланс сил в мире изменился кардинально. Споры о том, как это было, кто победил, и кто сыграл решающую роль, идут до сих пор. Как и дискуссии о том, насколько успешно победители воспользовались своей победой.
«Каждое утро я просыпаюсь счастливая, – сказала словацкий дипломат Магдалена Вашарова, – потому что я свободна и могу говорить то, что считаю нужным». Но тут же призналась, что недавно ее упрекнула пожилая деревенская жительница: «Что вы все носитесь с вашей свободой? Разве ею прокормишься?». «Представляете?» – спрашивает у меня Вашарова, когда в перерыве между дискуссиями во время проходившей в ноябре 2019 года в Праге конференции, «Тридцать лет без железного занавеса», я беру у нее интервью. Представляю. Потому что именно об этом в течение пяти лет работы над этим проектом я говорила с разными людьми, переезжая из страны в страну. Их голоса – уверенные, растерянные, грустные, счастливые, удивленные – продолжают звучать у меня в голове. Там они спорят друг с другом, даже если друг друга никогда не видели. Но теперь они смогут открыть эту книгу и познакомиться – найти единомышленников, поругать оппонентов. У нас с ними общее – социалистическое – прошлое и общее – европейское – будущее. Но над ним еще придется хорошенько потрудиться.
Революцию начать легче, чем завершить, предупреждал, кажется, Вацлав Гавел. «Есть у революции начало, нет у революции конца», – с иронией говорили, кажется, наши родители. «Давайте бороться за надежду, – убеждает Адам Михник. – И в самых плохих моментах надежда всегда есть». Ведь не может такого быть, чтобы от революции осталась только надежда.