И вы знаете, меня поразил ее язык. Впервые после многих лет я услышал тот язык, который слышал в детстве, — язык нашего дома. Тот язык, кстати, который я услышал и у Ахматовой.
Вспоминаю такой случай, который в свое время меня весьма подбодрил. Это было давно, когда на радио «Свобода» работали последние представители русской эмиграционной культуры Георгий Адамович и Гайто Газда-нов. Они приглашали меня для совместных собеседований, посвященных русской литературе, или прослушивали мои передачи. Одна из них была посвящена сравнительной характеристике Бунина и Ремизова. И Газда-нов остался ею очень доволен, в частности он похвалил ее язык. Для меня это была лестная аттестация, подбодрившая меня.
С Никитой Струве хотелось говорить о многом из того, что он пережил, перевидел. Это были рассказы в основном биографического, мемуарного плана. Но не мог же я не расспросить директора издательства ИМЦА-пресс о его работе, о книгах, которые выпускает знаменитое издательство. В частности, я поинтересовался, как отбираются рукописи, есть ли принципы отбора, от чего зависит судьба той или иной книги?
— Раньше все было проще. Ведь в Советской России на все лучшее в литературе был запрет. Не издавались Булгаков, Платонов, Домбровский, Надежда Мандельштам, не говоря уже о Солженицыне. Работать было проще. Теперь же может показаться, что нам стало сложнее, поскольку у вас почти все запреты сняли. Но наше издательство имеет давно завоеванный престиж: ведь это издательство Бердяева, Булгакова. Солженицына… У нас в запасе еще не изданные рукописи корифеев русской религиозной жизни. И потом, многие авторы, проживающие в Советской России, по-прежнему хотят печататься у нас. Так что мы будем издавать и русскую религиозную философию, и неизвестную в России прозу, и сочинения Александра Солженицына. Наше издательство имеет свою миссию перед русскоязычной аудиторией Запада. Необходимо оно и вашему читателю. Дело в том, что советские издания здесь, на Западе, быстро исчезают с прилавка. К примеру, если бы я решил поставить в программу университета Лермонтова, я не смог бы этого сделать. Почему? Потому что у нас нет в продаже его книг. А Пушкина, я знаю, многие мои студенты не могли купить даже в России. Так что я скорее оптимистически смотрю на наше поприще.
— А как же будет теперь с книгами Солженицына? Ведь почти все они в ближайшее время будут напечатаны в СССР. А ваша ИМКА, насколько мне известно, имеет с автором договор на издание всех его произведений.
— Прежде всего мы предприятие не коммерческое. Мы — культурное предприятие, мы служим культуре, просвещению. Нас так воспитали. Все, кто работает в издательстве, а нас всего «семь с половиной» человек, получают скромное жалованье, а кое-кто работает и безо всякого жалованья, ради русской культуры. Да, Александр Исаевич поручил нам авторские права на все свои сочинения. На русском языке, но с уговором «вне пределов России». Книги его только начали издаваться. Он всегда был уверен, что книги, а затем и он сам в Россию вернутся. Но пока еще за «Архипелагом ГУЛАГом» приходят советские граждане в наш магазин…
— ИМКой изданы все труды Николая Бердяева, а сейчас выходит сборник сочинений, увидели свет три тома. Что будет дальше? Наши, советские читатели, я знаю, ждут выпуска очередных томов.
— Видите ли, Бердяев писатель очень плодовитый. Им написано книг двадцать, кое-что еще и не издано. Наверное, мы ограничимся таким вот основательным собранием сочинений томов в десять. Осенью выходит четвертый том. Кстати, замечу, что мы будем продолжать выпускать полное собрание сочинений Федотова и Флоренского. Советский читатель сейчас только начинает открывать какие-то имена, а мы своими изданиями как бы подводим итоги их творческой деятельности.
Март 1990 г.
«ПРОДЕРЖАТЬСЯ БЫ ЕЩЕ ГОДКОВ ПЯТЬ»Беседа в Мюнхене с Эдуардом Кузнецовым, вчерашним смертником, участником «Процесса самолетчиков»
— Я всегда хотел уехать из страны. Сознательно. Это было мечтой моего детства. Отчасти от этого я и стал с ранних лет антисоветчиком и в отличие от многих других я более категорически не приемлю советскую систему. Бескомпромиссно. Плюс к этому я еще и сионист, что до сих пор воспринимается устрашающим жупелом советских масс-медиа. Они живут в плену созданного левыми образа сионизма. Я уж не говорю о полуграмотных членах общества «Память». Совокупность этих обстоятельств заставляет меня предполагать, что мои книги в СССР будут изданы в последнюю очередь.
«СПРАВЕДЛИВОЕ ВОЗМЕЗДИЕ. 24 декабря 1970 года Коллегия по уголовным делам Ленинградского городского суда в открытом судебном заседании с участием представителей защиты закончила рассмотрение уголовного дела в отношении Дымшица М. Ю., Кузнецова Э.С. В результате тщательного исследования материалов уголовного дела, вещественных доказательств, допросов подсудимых и свидетелей, рассмотрения заключений экспертов судом установлено, что организаторы преступления Дымшиц и Кузнецов с конца 1969 года активно занимались созданием преступной группы, подготовкой к разбойному захвату самолета и перелета в нем с целью измены родине за границу, а 15 июня сего года покушались на осуществление этого враждебного акта способом, опасным для жизни пилотов. В судебном заседании было также установлено, что подготовка к совершению этого преступления велась не без ведома сионистских кругов государства Израиль… Коллегия по уголовным делам, признав доказанной вину подсудимых по делу, приговорила организаторов особо опасного государственного преступления Дымшица и Кузнецова к смертной казни…»
«Ленинградская правда». 1970, декабрь.
Из полузабытья, из далеких уже семидесятых возникают отметины того смутного времени: «Самолетное дело». «Евреи-антисоветчики». «Кузнецовская «свадьба».
Я «вышел» на него совершенно случайно. В университетах ФРГ я выступал с лекциями и был приглашен в гости к хорошему человеку, бывшему московскому врачу. В разговоре за общим столом он упомянул имя Эдуарда Кузнецова, своего друга, который накануне говорил с ним по телефону. «Вот до кого не дошла еще ваша хваленая гласность, — сказал он, — а между тем то, что сделал в свое время Эдик, прорубило окно в Европу. Да и не только в Европу…»
На другой день я поехал в Мюнхен.
— Я москвич, наполовину русский, наполовину еврей, что довольно рано стал ощущать. Жили бедно, на грани нищеты. Да что там на грани, ниже… Кончил школу, призвали в армию, после полутора лет службы был уволен по знаменитому хрущевскому сокращению, помните? Правда, из нашего гарнизона сократили только двоих: одного инвалида и меня. Меня, чтобы дела не заводить: я так допек начальство своими бунтарскими выходками, что вместо штрафбата меня решили пустить под сокращение. Поступил на философский факультет МГУ. Проучился полтора года. В 1961 году арестовали за известную деятельность на площади Маяковского. Арестовали меня, Александра Гинзбурга, Юрия Галанскова, Владимира Осипова и Владимира Буковского.
— А, собственно, за что? За чтение стихов?
— Стихи мы читали, журнал «Синтаксис» стали издавать, потом «Феникс». Как раз во время ареста я делал второй номер журнала, так что он не вышел. Судили. Мне и Осипову дали по семь лет. Приписали еще и подготовку покушения на Хрущева, что отчасти было правдой. Но только отчасти. В приговоре у меня записано: «Подготовка покушения на одного из членов Советского правительства».
— Вы действительно хотели убить Хрущева?
— Дело в том, что тогда в отношениях с Западом назревал кризис. Берлинскую стену стали возводить. У нас сложилось четкое ощущение того, что мы стоим на грани войны, и виной тому мы считали авантюрную политику тогдашнего Первого секретаря ЦК КПСС. Мы были почти пацаны, мне — 21 год. И был среди нас снайпер Валерий Ремников. который сказал: «Я готов пожертвовать собственной жизнью ради такого дела». Нашли винтовку, изучили маршруты поездок Хрущева. Он тогда часто встречал космонавтов, ездил туда-сюда. Вроде бы все было готово, но нас заложил Анатолий Иванов (Скурлатов). Знаете такого?
— Да. его имя известно.
— Так вот. поскольку его признали сумасшедшим, так же как и Ремникова. то этот эпизод из нашего дела выпал и остался только фразой о подготовке покушения на «члена правительства». Так что мы, простите, чуть-чуть не спасли мир от войны, которая и так не случилась,,. Пацаны мы были, мальчишки, горячие, сумасшедшие. Становились рабами своих слов и клятв. Талдычили мы какие-то марксистские тезисы, понимали цену терроризма, достаточно скептически к нему относились. Так что во многом это была глупость, замешанная на юношеском максимализме, но с красивым подтекстом. Теперь-то мы понимаем, как далеко могут завести высокие порывы, экстремистский морализм… После нас поэтические бдения на площади Маяковского разогнали, человек семьдесят выгнали из университета.
Вообще-то у меня довольно рано сложилось критическое отношение ко многому. Без всяких учителей и наставников. Но точно запомнил, что поворот в мозгах начался с венгерских событий…
Эдуард Кузнецов израильский гражданин. Волею судьбы вынужден жить в Германии и работать на радио «Свобода». Скоро вновь возвращается в Израиль, где ему предложили пост главного редактора новой очень крупной русскоязычной газеты. В эмиграции такой газеты нет. Это будет издание европейского уровня, шестнадцатистраничное. с приложением в 36 страниц (по субботам). По предварительной договоренности с Максвеллом она будет продаваться и в Союзе. Э. Кузнецов — автор трех книг: «Дневники» (1973), «Мордовский марафон» (1976) и «Русский роман» (1982). Его книги удостаивались международных премий.
— Так вот, дали мне «семеру». Строгого. Отсидел все семь. За время сидения сильно поумнел, пообтерся и пришел к выводу, что Советская Россия, пока в ней советская система, страна совершенно бесперспективная, что будущего у нее нет. А в лагере я такого навидался, люди сидели по тридцать и по пятьдесят лет, и понял, что грозит мне та же участь. Отсижу семь, а через годишко снова загребут и еще десятку дадут. И так далее, без конца. Единственное спасение — эмигрировать. Вот как одно из другого выходило.