Для меня интервью всегда начинается с первой телефонной фразы. С того, как мой герой эту фразу произносит: доброжелательно, высокомерно, нехотя, скоропалительно… Первые ваши слова, Зинаида Алексеевна, были о том, что вам некогда, что к вам многие стучатся, звонят, что вы принимаете только избирательно и что меня принимаете только благодаря рекомендации Никиты Струве. А под конец почему-то предложили по пути к вам за-глянуть в маленькое арабское кафе на углу и за ваш счет выпить чашку кофе. Мне это очень понравилось (то есть не то, что за ваш счет, а просто сам этот неожиданный пассаж). И хотя зайти таким образом в кафе я, конечно, не посмел, да и не успел, ведь вы очень строго предупредили не опаздывать, я долго мучился, не начать ли свой рассказ о вас с этого момента. Но начал с фразы: «Ко мне попадают только избранные».
Но было бы не по-европейски совсем никакой вины не признать. Приношу искренние извинения Зинаиде Алексеевне Шаховской за то, что не знал о произведении моей собеседницы из офицера ордена Искусств и Словесности в командора, а из кавалера Почетного легиона — в офицеры. Действительно, из-за разного рода перестроечных новаций как-то перестали уделять должное внимание разного рода регалиям. Даже уважаемый Сергей Михалков не всегда надевает все свои восемьдесят знаков отличия.
И еще с одним не могу не согласиться. Зинаида Алексеевна права: нас разделяют и жизненный опыт, и привычки, и «словесный почерк». Да и что уж греха таить, во многом оправданное предубеждение к советской журналистике. Что ж, виноват, если не сумел развеять это недоверие.
…Снова собираюсь в Париж. И снова позвоню вам, Зинаида Алексеевна, и снова, наверное, зайду в гости. Только теперь, как вы и советовали (это тоже есть на пленке), перед тем как войти, трижды перекрещусь.
Август 1990 г.
"И ВСХОДЫ ЕСТЬ, И ПЛОДЫ"Беседа с главным редактором журнала «Посев» А. М. Юговым
В воскресенье 11 ноября 1945 года в лагере беженцев из России — у поселения Менхегоф близ города Касселя в Западной Германии — вышел первый номер еженедельника «Посев». Тираж — двести экземпляров. Из-за нехватки бумаги два номера пришлось печатать на обратной стороне бланков одной немецкой фирмы. Сегодня тираж журнала — несколько десятков тысяч. О его существовании советские читатели хорошо наслышаны: не было такого издания в СССР, которое хоть разок бы не обругало «ставленников НТС».
— Что означает название журнала «Посев»?
— Сеем разумное, доброе, вечное.
— А многие в СССР полагают, что вы сеете злое: антикоммунизм, национальную рознь…
— Да, мы привыкли к пропагандистским клише о нашей работе, о «посеве без всходов». Но мы считаем, что всходы есть. Может, поэтому советская пресса нас не жалует до сих пор и всячески порочит наши идеи и принципы.
— А каковы они?
— В двух словах об этом не скажешь. Но если говорить обобщенно, это принципы солидаризма, исповедуемые Народно-трудовым союзом российских солидаристов. Ведь наш журнал — орган НТС, журнал общественно-политической мысли. Наши теоретики подчеркивали, что солидаризм — это не идеология, он отрицает классовую борьбу. Солидаристы считают, что сотрудничество, взаимодействие людей выше по природе, по своей первооснове, нежели классовая борьба, идеи классового, антагонистического разделения общества, то есть первоосновы марксистского учения.
— Скажите, была ли неожиданной для вас нынешняя ситуация в России: Горбачев, перестройка, гласность?
— Мы всегда считали, что тоталитарная система не может существовать долго, она идет к пропасти, прежде всего в области экономической. Эти прогнозы я высказывал. Например, в 1984 году в статье «Четыре причины ухудшения экономики СССР». И они сбылись.
— Что ж. ваша работа, по-видимому. была не напрасна.
— Да. мы считаем, работали не напрасно, хотя наши идеи, наши статьи, наши теоретические разработки — все они замалчиваются в СССР.
Мы считаем себя оппозицией в стопроцентном смысле этого слова, оппозицией, которая ею стала не сегодня и не вдруг, а существовала многие десятилетия.
— Насколько мне известно, вы первыми начали писать о Сахарове?
— Во всяком случае, одними из первых. Было это году в шестьдесят седьмом. И потом не раз обращались к его публицистическим трудам. Недаром в 1973 году Андрей Дмитриевич в интервью шведскому журналисту заявил (и это был мужественный поступок), что он благодарен «Посеву» за его деятельность.
В журнале работали разные люди из разных волн эмиграции, но линия журнала не менялась: мы всегда говорили правду. И всегда в этом опережали советскую прессу. К примеру, в советской официальной прессе правдивая информация о коллективизации появилась только в конце восьмидесятых, а у нас — еще в годы сталинщины.
А вот что писал в нашем журнале в марте 1956 года В. Арсеньев: «Нынешний идеологический застой КПСС больше напоминает мертвящий холод сталинщины, чем период бурных и страстных исканий, которые имели место при Ленине. Подлинный смысл возведения на пьедестал Ленина и его периода заключается в другом. Власти нужно, как это уже делалось ею неоднократно, ввести народ в заблуждение, чтобы выиграть время. Выиграть же время власти нужно для того, чтобы разрешить очень сложную задачу — или идти по пути подлинной демократизации (на что власть не способна), или вернуться к единоличной диктатуре (что при настоящих настроениях в народе и даже в партии очень затруднительно), или сохранить нынешнее положение (невыгодное своей неопределенностью и неустойчивостью)».
Извините за длинное цитирование, но кажется, что последние фразы еще более актуальны сегодня, чем 35 лет назад…
— Печататься в «Посеве» всегда было опасно для советского человека, наверное, и вашим сотрудникам грезилась опасность?
— Да, можно назвать имена действительно людей героических, рисковавших жизнью. Многие из них погибли, многие стали жертвами КГБ. Так — это было в пятьдесят третьем году — большой резонанс в западной прессе получило дело Александра Рудольфовича Трушновича, который исчез при до сих пор не выясненных до конца обстоятельствах. Его похитили, завернув в ковер. Неизвестно, сразу ли его убили, или это был неудавшийся розыгрыш с якобы его перебегом. Но, по-видимому, при похищении он сопротивлялся и его пришлось уничтожить. Слухи были разные, даже, мол, его видели в лагере вместе с Валленбергом. История Валленберга широко освещается в советской прессе, а вот о Трушновиче молчат. А между тем биография его необыкновенна. Серб Александр Трушнович в первую мировую войну перешел на сторону России, затем воевал на стороне белых в корниловском полку. Поскольку он был югославским подданным, ему удалось с семьей выехать в двадцатых годах на родину, где он стал активным деятелем нашего Союза, а в конце сороковых годов вел работу в Западном Берлине. Работа НТС в Западном Берлине вызывала раздражение советских органов. Именно в пятидесятые годы была совершена серия терактов против НТС и «Посева».
Другой жертвой был Юрий Андреевич Трегубов, похищенный КГБ и отсидевший восемь лет. Он написал книгу «Восемь лет под властью Лубянки». Он жив и сейчас, пишет книги на немецком языке, стал немецким писателем.
В Австрии похитили Кремля — да, был человек с такой странной фамилией. Фамилия нерусская, но был он русским человеком и, по некоторым сведениям, умер в лагере. Сын Кремля стал профессором одного из американских университетов.
Широкую огласку получила и попытка покушения на тогдашнего председателя Исполнительного бюро Кало-вича. Гебист Николай Хохлов, посланный на это дело, в последний момент отказался его выполнять и перешел на сторону «противника». Он жив и сейчас, преподает психологию где-то в Калифорнии. Давно уже у него вышла книга «Право на совесть», весьма неплохая книжка, ее не мешало бы разыскать и переиздать. Героиня этой кни-ги — любимая женщина Хохлова, кажется, ее звали Ядвига, благословившая его на решительный поступок. Конечно, Москва не могла простить измены. И на одной из лосевских конференций Николаю Хохлову подсыпали радиоактивный талий. По-моему, это был первый случай такого применения препарата. В перерыве конференции восточногерманский резидент, работавший на КГБ, подсыпал Николаю Евгеньевичу этот страшный яд, но тот успел выпить лишь глоток. Поэтому и выжил. Лишился, правда, волос. Его быстро отвезли в американскую клинику и выходили.
Террор против нас начался сразу после смерти Сталина. Известно, что некоторые распоряжения на убийства подписаны Маленковым и Хрущевым.
— Неужели вопросы решались на столь высоком уровне?
— Да, не секрет, что советские правители решали судьбы некоторых из нас. Особенно мстили перебежчикам.
— Но сегодня вам уже не грозит такая опасность. Как теперь работается?
— Конечно, в переломные моменты истории становится интереснее и жить и работать. Интереснее, но и сложнее. Мы видим, как на родине повторяются наши идеи, наши мысли в документах, статьях, публикациях экономистов, историков, социологов. Поразительно, но повторяются даже программные положения НТС. В частности, именно наши постулаты в области экономической сферы, социальных отношений. Мы писали о том, что перестройку надо начинать с сельского хозяйства — в ненакормленной стране не проходят никакие реформы, писали о том, что какую-то часть пути надо пройти в рамках тоталитарного режима, но совершив перестройку, которая в тех масштабах максимально возможна. Тем не менее признавать нас Союз не хочет. Может, потому, что мы по-прежнему считаем: не может обанкротившаяся партия, чьи идеи и дела потерпели фиаско, вести и дальше страну «вперед». Мы, естественно, не хотим ни взрывов, ни крови, все это нам приписывается советской стороной, но, уверяю вас, это неправда. Все наши помыслы, в особенности последних лет, направлены только к одному — к варианту максимально безболезненного перехода к рыночной экономике. А самая первая статья на эту тему была напечатана «Посевом» в январе 1972 года и называлась «Плата за эксперимент».