Сколько раз Александр Есенин-Вольпин обращался в различные советские инстанции с ходатайствами о нарушении прав человека, законности в СССР. Его подпись стоит на многих петициях в ЦК КПСС. Верховный Совет СССР, в ООН.
Летом 1969 года А. Вольпин пишет письмо в редакцию газеты «Известия» по поводу статьи Мэлора Стуруа «Мусор, который пора вымести». Стуруа предлагал «вышвырнуть» из ООН ряд неправительственных организаций, посвященных правам человека. Вольпин опровергает аргументацию Стуруа, основанную на умолчаниях и передергиваниях, и предлагает газете обратиться к проблеме гражданских прав, в частности к исправительно-трудовому праву. «Может быть, сейчас, — писал А. Вольпин, — говоря о праве заключенных на свободу переписки, в какой-нибудь советской тюрьме сидит и подвергается беззаконным издевательствам невиновный человек, не имеющий возможности сообщить об этом вашей газете? А она скорее всех международных организаций могла бы пресечь беззаконие. Имея в виду возможность хотя бы одного такого случая, я не понимаю, как могут «Известия» пренебрегать проблемами соблюдения УПК и ИТК, предпочитая печатать поклепы Стуруа на неправительственные правовые организации».
А. Вольпин пишет письмо «Ко всем мыслящим людям». Приветствуя великую новость — полет людей на Луну, автор задумывается о будущем космических полетов. Готово ли человечество к тому, чтобы в космосе не прибегнуть «к вековому земному приему насильственного решения тех вопросов, которые при более высокой нравственности мы решали бы только мирными средствами»? Вольпин говорит о трагическом распространении насилия в мире, о «косности, укрепляющей порочные традиции подчинения и страха». Вывод: то время, что осталось до широкого распространения межпланетных полетов, должно быть использовано не только для научного и технического, но и для нравственного прогресса. В постскриптуме он пишет: «Находясь в Москве и на свободе, чего лишены мои коллеги по свободомыслию А. Марченко, П. Григоренко, И. Габай, А. Синявский, Ю. Даниэль, Ю. Галансков, А. Гинзбург, В. Буковский, Л. Богораз-Брухман, П. Литвинов и многие другие, я считаю своим приятным долгом провозгласить их полное право выражать восхищение небывалым достижением человеческой мысли и смелости. Эти люди не опозорят нашей планеты».
А вскоре он пишет письмо Генеральному прокурору СССР Р. А. Руденко о том, что судебные процессы по обвинению в распространении заведомо ложных (клеветнических) измышлений, порочащих советский общественный и государственный строй, в гпазах мыслящих людей выглядят скорее как средство запугивания инакомыслящих, чем как способ борьбы с распространением антиобщественной клеветы.
В третьем выпуске «Самиздата» (январь — февраль 1970) напечатан текст Вольпина «О факультативном протоколе к Пакту о гражданских и политических правах», в котором обсуждается право петиций и критикуется позиция СССР, не признающего права частных лиц жаловаться на государство.
22 мая 1970 года Вольпин вместе с Буковским, Яки-ром, Вишневской и другими обратился к правительству Советского Союза и в ООН с призывом: «Свободу Андрею Амальрику, арестованному за сочинение «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?».
4 июня 1970 года группа научных сотрудников АН СССР обратилась к ученым, научным и творческим работникам всего мира с призывом организовать широкий и всесторонний бойкот научных, технических и культурных связей с официальными властями и учреждениями СССР, приостановить сотрудничество и отказываться от всех культурных контактов, пока Жорес Медведев, ученый-биолог с мировым именем, не будет освобожден и перед ним не извинятся за совершенное над ним насилие. Письмо-протест министру здравоохранения СССР, министру внутренних дел СССР и Генеральному прокурору СССР подписал и организовал и А. Вольпин. Рядом стояли имена А. Сахарова, И. Тамма, М. Леонтовича, В. Чалидзе.
— История правозащитного движения в Москве, в России, на Украине начинается, наверное, с той демонстрации 5 декабря 1965 года. Тогда мы требовали гласности. И ее дали спустя много-много лет. И это победа.
Пускай она пришла так поздно.
— Вы довольны своей работой? Как развивалась ваша научная карьера?
— Преподавал в нескольких университетах: в СУНе (Стейт юниверсети, Нью-Йорк в Буффало), затем в Бостоне в университете. Был на — «грантах» — это такая форма поддержки ученых. Все время что-то переводил, для заработка, получал премии, всякие пособия. Теперь мне необходимо заканчивать свой давний труд. И мне нужен покой. Предложите любую регулярную работу — откажусь, пока труд не будет закончен. Я работал над ним много лет, и мне надо поставить точку. Скоро мне предстоит выход на пенсию, которая даст возможность вообще делать свое дело. Дело должно быть завершено.
— Приходилось ли вам сталкиваться в американской среде со славой вашего отца, Сергея Есенина? Знают ли в Америке, что был такой великий поэт в России?
— Естественно, что он очень известен и там. Разумеется, менее, чем в Советском Союзе, но более, чем можно было бы ожидать. А если уж говорить о русской поэзии, по именам в Америке нашу поэзию знают слабо.
Был смешной случай. Захожу в один дом. Никто ни слова по-русски не знает, хозяева-эмигранты — евреи из Персии, живут хорошо, много книг. Вдруг слышу: «Пушкин! Пушкин!» Прибегает большой черный пес. Это и есть Пушкин. Дольше ничего о Пушкине они не знают. Так что есть над чем посмеяться. И этот пенный акцент на всех их сведениях о кашей литературе густо чувствуется. И я старался, живя там. быть как можно дальше от этой темы, потому что извращения нужно объяснять долго, а извращения и грубые искажения неизбежны.
— Не приходилось ли вам встречаться с людьми, которые бы помнили вашего отца по его приезду в Америку?
— Мне только сообщили, что он был проездом в Бостоне в 1923 году, что он останавливался на Битон-Хил, в центральной части Бостона. Где-то там была гостиница, а может, и сейчас есть, я точно не знаю, так вот, где-то на Битон-Хил он останавливался. Пробыл всего несколько дней — подумаешь, событие… Мало ли кто-то будет вспоминать мою жизнь через десятилетия. Эта гостиница или та? В чужом городе… Проездом. Эка невидаль, событие… Конечно, есть собиратели брюк, мебельных ручек и всего другого, но к этой категории людей я не отношусь.
— Просто удивительно, что за такую короткую жизнь ваш отец успел побывать и в США.
— Да, побывал. Он писал, что это страна нефти — Сплошное Баку. Но тут я с ним не согласен. Америка, Соединенные Штаты — это далеко не сплошное Баку. Это у них мозги, может быть, нефтью пропитаны, а города нет, города нормальные, в них можно жить по-человечески — зеленые, уютные. Конечно, не среди небоскребов. А так в основном в Штатах двух-трехэтажные домики, довольно аккуратные, какое же тут Баку?
— Я знаю, что вы тоже стихи пишете. Они публиковались?
— В 1960 году в Америке вышла книга «Весенний лист». В ней всего тридцать стихотворений: половина из того, что я написал. Больше поэтических книг я не издавал. И вообще не люблю говорить о своих стихах.
Считаю, что если я проживу столько, сколько моя мама, ну пусть меньше, то в этом случае постараюсь вернуться к ним на склоне лет.
Александр Сергеевич посмотрел на маму, которая сидела здесь же в комнате и молча слушала наш разговор.
— Это хорошо, — вмешалась Надежда Давыдовна, — что мой сын считает себя молодым. Это значит, что и я молодая. А родился он в мае 1924 года. Сперва мы жили на Знаменской, а потом на 13-й линии Васильевского острова. Когда ему было восемь лет, мы переехали в Москву.
Надежда Давыдовна задумалась, будто решаясь: говорить или не говорить, но все-таки заговорила на больную для нее тему:
— С Есениным я рассорилась из-за того, что он не хотел ребенка. И, чтобы он не вмешивался в это дело, я уехала в Ленинград. Он очень хотел, чтобы я освободилась от беременности. Сознался, что у него не двое, а трое детей и что дети его широким кругам не известны. А я в этом вопросе была решительна: я хотела ребенка. Помню Ленинград той поры: полупустой город, многие люди уехали за рубеж, в квартирах самые большие комнаты превращались в кухни, чтобы не оплачивать. Жизнь была нелегкая. Так и жила с сыном…
— А кто предложил назвать сына Александром?
— В еврейских семьях принято называть не по живущим родственникам, а по покойным. Незадолго до рождения Саши умер мой любимый дядя, младший брат отца. И чтобы доставить удовольствие отцу, я назвала сына Александром. Так что он оказался Александром Сергеевичем, но не Пушкиным, а Есениным. Но не Сергеем.
— Александр Сергеевич, вращаетесь ли вы в литературных кругах?
— Практически нет. Иногда, правда, меня зовут на какое-то литературное мероприятие. Прихожу, разговариваю, если что знаю. Но литература довольно далека от предмета моих занятий, и уж совсем не идет мне, когда меня связывают хоть в какой-то степени с имажинизмом. Тут уж. прошу прощения… Чтобы не испортить светлое дело имажинизма, я лучше побуду от него в стороне.
Н. Д. Вольпина:
— Считаю, что есенинский «Пугачев» — надгробный памятник имажинизму. Там каждая строчка с образом, каждая. Это был взлет.
А С. Есенин-Вольпин:
— Это был максимум, после чего Есенин отходит от позиций имажинизма.
— И становится совершенно другим поэтом, — вставляю я.
Н. Д. Вольпина:
— Он всегда остается тем, с чего начинал.
Сказать честно, для меня это была волнующая встреча. Легендарный человек Александр Есенин-Вольпин, почти гениальный математик, мужественный правозащитник. талантливый поэт. Его мать, мать сына Сергея Есенина, поэтесса, член Союза писателей СССР с 1934 года (6 февраля 1991 года ей исполнилось девяносто лет). Конечно же мне хотелось, чтобы Александр Сергеевич прочитал свои новые стихи, но попросить об этом я не решился. Из контекста нашей беседы мне ясно, что он на это не пойдет. Что собственная поэзия для него — дело прошлое.